Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Анализируя предостережение Черчилля Сталину, следует помнить, что Черчилль до тех пор не выказывал почти никакого интереса к русским делам{811}. Более того, его настойчивое желание предупредить русских резко контрастирует с позицией, которую он занимал раньше. В феврале, когда, казалось, перспективы у англичан были лучше, он выступил против даже половинчатых мер по предупреждению русских об опасности, «пока обстоятельства в Греции складываются не в пользу Британии»{812}. Теперь его вмешательство мотивировалось мыслью, что Германия, возможно, изменила свою генеральную стратегию. Однако внезапный выход Черчилля на сцену несколько отдавал капризом, он не принимал во внимание хрупкую политическую конструкцию, к которой следовало приспособить его послание. Поступив подобным образом, он направил бы Москву таким курсом, который вскоре потребовал бы подготовки серьезного ответа на германскую угрозу. Послание, имеющее целью привлечь внимание Сталина к перемене ситуации, было окончательно составлено только 3 апреля и гласило:

«Я имею достоверную информацию от доверенного агента, что немцы, думая, будто Югославия уже у них в руках, скажем, после 20 марта, начали перебрасывать три из пяти танковых дивизий из Румынии в Южную Польшу. Как только они услышали о сербской революции, это движение было остановлено. Ваше превосходительство легко может оценить значение этих фактов».

Это было, по выражению Черчилля, «коротко и загадочно»; «краткость и необычный характер» послания призваны были, как вспоминал он позднее, «придать ему особую значимость и приковать внимание Сталина»{813}. Криппса попросили передать предостережение, по возможности, «лично» Сталину{814}.

Форин Оффис, служивший каналом сообщения между Черчиллем и его послом в Москве, придерживался своей концепции и не проявлял охоты принять новый поворот событий. Сарджент и Кэдоган, явно беспокоясь, как бы Криппс не взял на себя больше, чем следует, если получит беспрепятственный доступ к Сталину, поспешили снабдить его «руководством, что говорить». Так как Криппс не знал источника сведений, наставления Форин Оффис лишь ослабляли тот эффект, которого Черчилль ожидал от послания. Инструкции воплощали два образа мыслей: черчиллевский и скептическую позицию Форин Оффис. Кэдоган начал с переиначивания смысла предостережения Черчилля:

«Изменение военной диспозиции немцев наверняка подразумевает, что Гитлер в результате акции в Югославии теперь отложил свои прежние планы, угрожавшие Советскому правительству. Если это так, Советское правительство может воспользоваться случаем, чтобы упрочить свои позиции. Данная отсрочка показывает, что силы противника не беспредельны, и демонстрирует преимущества создания чего-то вроде объединенного фронта».

Однако документ поражал своей двусмысленностью. Во втором параграфе Кэдоган утверждал, будто, усиливая давление, Гитлер надеялся выжать дальнейшие уступки, не собираясь в самом деле нападать на Советский Союз. Первый проект оказался настолько неудовлетворителен, что Черчилль сам заменил параграф, настаивая на военном значении информации. Даже тогда инструкции не отражали черчиллевского ощущения срочности или его интерпретации новых сведений. Более того, хотя предостережение Черчилля соответствовало совету Криппса не создавать впечатления призыва помочь Британии в Юго-Восточной Европе, инструкции именно это и делали:

«…2. Очевидным путем для Советского правительства к упрочению его позиций было бы оказание материальной помощи Турции и Греции, а через последнюю и Югославии. Эта помощь может увеличить трудности для немцев на Балканах и тем самым еще отсрочить нападение Германии на Советский Союз, о котором говорят столь многие признаки. Если же теперь не воспользоваться любой возможностью вставить Германии палку в колеса, опасность может возникнуть вновь через несколько месяцев.

3. Вам, конечно, не стоит намекать, что нам самим требуется какая-либо помощь от Советского правительства или что они будут действовать в чьих-либо интересах кроме своих собственных. Тем не менее, мы хотим, чтобы они поняли, что Гитлер намерен напасть на них рано или поздно, как только сможет…»{815}

Черчилль вводит читателей в заблуждение, уверяя, будто ничего не слышал от Криппса до 12 апреля{816}. Столь же сбивает с толку его намеренное умолчание о драматической истории подписания советско-югославского договора в тот же день, когда его предостережение дошло до британского посольства в Москве, в результате чего оно сразу устарело. Соглашение ясно показывало, что Сталин знает о германской угрозе на горизонте, боится любых попыток спровоцировать немцев и в равной мере подозревает англичан в намерениях втянуть его в войну{817}.

Еще 5 апреля Криппс сообщил Черчиллю, что «в настоящих обстоятельствах не может быть и речи о том, чтобы вручить какое бы то ни было послание лично Сталину». Ему, как он напомнил Черчиллю, не давали увидеться со Сталиным со времени их первой и единственной встречи в июле 1940 г. Убежденный этими доводами, Черчилль согласился на то, чтобы послание вместо этого было вручено Молотову{818}. Его телеграмма, однако, разминулась с другой, посланной Криппсом. Развитие событий в Югославии породило серьезные сомнения в мудрости такого шага, как передача предостережения. Криппс информировал Черчилля о мерах, принятых русскими, чтобы сделать достоянием гласности соглашение с Югославией и то, какое значение они ему придают. Ввиду несомненного осознания русскими германской опасности Криппс настаивал, чтобы Черчилль не отправлял свое послание. Они вместе с греческим, турецким и югославским послами уже снабдили Сталина подобной информацией. «В данных обстоятельствах, — подчеркивал он, — я считаю, мудрее было бы не вмешиваться больше, пока все и так идет в нужном нам направлении, насколько возможно». Форин Оффис, также не желавший предупреждать русских, хотя и по совершенно иным причинам, поспешил согласиться с убедительными аргументами Криппса в пользу того, чтобы отозвать послание{819}.

Дело спускали на тормозах. Нежелание Форин Оффис изменить свои взгляды даже в результате событий на Балканах было слишком очевидно. Вмешательство Черчилля вызвало предложение снабдить Криппса подборкой новых донесений, которые могут оказаться бесценными, если русские будут склонны пойти навстречу. Однако никем не оспариваемое предположение о скором советско-германском соглашении по-прежнему не давало прийти к взвешенным суждениям. Ввиду значения, придаваемого Черчиллем необходимости предупредить русских, стоит подробнее процитировать оценку этих донесений Объединенным комитетом разведки, суть которой в следующем:

«Необходимо учитывать следующие соображения:

(1) Эти донесения могут исходить от немцев как составная часть войны нервов.

(2) Немецкое вторжение может вызвать такой хаос по всему Советскому Союзу, что немцам придется реорганизовывать все на оккупированной территории, потеряв при этом сырье, которое они теперь вытягивают из Советского Союза, во всяком случае на долгое время…

(3) Ресурсы Германии, хотя и громадные, не позволят ей продолжать кампанию на Балканах, сохранять нынешнюю интенсивность воздушных налетов на нашу страну, продолжать наступление на Египет» и в то же самое время атаковать, оккупировать и реорганизовать большую часть Советского Союза.

(4) До сих пор не получено никакой информации о перебросках германской авиации к советской границе — необходимая предпосылка кампании против Советского Союза…

(5) Были признаки того, что германский Генеральный штаб против войны на два фронта и за то, чтобы разделаться с Британией, прежде чем нападать на Советский Союз.

(6) Советско-германское соглашение о поставках нефти на 1941 г. уже заключено».

Кэвендиш-Бентинк в конце концов отклонил идею передачи материала в Советский Союз, так как эти донесения не более чем «мешанина в значительной степени неподтвержденной и, вероятно, недостоверной информации». Политическая концепция, заставлявшая отвергать свидетельства близящегося германо-советского столкновения, вынуждала всячески цепляться за неподтвержденные фрагменты сведений, указывающие на грядущий советско-германский альянс{820}.

В то время как в Лондоне имела место подобная оценка событий, Криппс воспользовался благоприятным климатом, чтобы передать Сталину через Гавриловича информацию, полученную от принца Павла. Телеграммы Актая, турецкого посла, перехваченные НКВД, удостоверяли сведения, полученные через шведов, и откровения Гитлера в беседе с Павлом. Фактически большинство источников, служивших англичанам, кроме «Энигмы», существование которой в любом случае не могло быть раскрыто, были к услугам русских{821}. Добиваясь особой беседы с Молотовым, объяснял Криппс, он вызвал бы у того неверное предположение, «будто я пытаюсь доставить ему неприятности с Германией. Это серьезно уменьшило бы сильный эффект от рассказа принца Павла». Неожиданно Черчилль отмел доводы Криппса, настаивая, что его «долг» заставить Сталина, даже если у него есть информация из других источников, задуматься о том, что «участие немецких бронетанковых дивизий в боевых действиях на Балканах отдалило эту угрозу и дало России мирную передышку. Чем большую помощь оказать Балканским государствам, тем дольше войска Гитлера останутся связаны там». Вновь предостережение явно связывалось с ожидаемой поддержкой Сталиным англичан на Балканах{822}.