КГБ в Англии - Олег Царев

«Группа источников «3», «М», «Т», «Л» и «С», по всем данным, известна английским разведывательным органам, работает с их ведома и по их указаниям».

Такое многозначительное начало, однако, несколько меркло при дальнейшем чтении справки. На основании каких же «всех данных» был сделан такой суровый вывод?

Следующий же параграф гласил: «Есть основания предполагать (?!), что «3» и «М» были еще до их связи с нами направлены английской разведкой на работу среди левонастроенкого студенчества в Кембридже. Аргументы: «Т» — аполитичен, «3» и «М» допускают политически неверные оценки». Автору справки было также «трудно предположить» (?!), что, вращаясь в среде прокоммунистически настроенных студентов, источники не попали в поле зрения английской контрразведки и «эта группа не была обнаружена». Поэтому, «по всей видимости»(?!), они были связаны с английскими разведывательными органами еще до вербовки их нами и до начала их официальной работы в английской разведке. «Нельзя также допустить»(?!), продолжал автор, чтобы англичане направили на столь ответственную работу лиц, причастных в прошлом к Компартии, без их проверки и доказательств их лояльности. «Нельзя также допустить»!), накручивала справка далее, что за столь длительный период связи с советской разведкой источники не попали под наружное наблюдение, которое активно ведется контрразведкой за всеми советскими людьми в Англии. (Этот удар ниже пояса в отношении профессионализма сотрудников резидентуры был подготовлен еще Модржинской; относительно активного НН за советскими людьми Центр знал, что это не так, и удивлялся, почему в сводках НН не фигурируют сотрудники резидентуры.)

Далее в подтверждение точки зрения автора шло произвольное смешение фактов и вымысла в угоду точке зрения автора. «О пользу предположения (?!) о связи этих наших агентов с английской разведкой еще до начала сотрудничества с нами, т. е. в пользу предположения, что эта группы была внедрена англичанами в нашу сеть, говорят следующие факты: «3» и «М» происходят из семей крупных английских разведчиков (в действительности только отчим Берджеса работал в свое время в индийской секретной службе), а «М» и «Т» ездили в Советский Союз, «конечно, не без ведома английских разведывательных органов», причем «М» для встречи с «английским резидентом Викстидом» по поручению Пэрса, начальника разведки английской миссии при штабе Колчака». Но были ли Викстид и Пэре теми людьми, за кого их принимал НКВД? Даже если и были, то в тесном мире английской элиты, вышедшей из двух университетов, можно было иметь совершенно невинные знакомства и с более «опасными» людьми.

Не было обойдено вниманием и «подозрительное «преуменьшение» в материалах «3» и «Т» работы английских спецслужб против Советского Союза. «Ни один ценный английский агент ни в СССР, ни в советском посольстве в Англии с помощью этой группы не выявлен, — говорилось в справке, — несмотря на то, что в случае их искренней работы с нами, безусловно, это можно было бы сделать». Охочий на предположения, автор не допускал, однако, возможности, что таких ценных агентов у англичан могло и не быть. В то же время «большое количество ценного документального материала о деятельности противника против нас, даваемого нам этой группой, не отражается на интересах англичан, — отмечалось в справке, — и служит лишь доказательством ценности этих источников».

«М» и «Т» вменялось в вину то, что они «всячески стремятся выполнять для нас функции наводчиков и вербовщиков, стараясь при этом внедрить в нашу сеть квалифицированных английских разведчиков Скейфа; Футмана и Джонстона», а «М», кроме всего прочего, «предлагал направить его [самого] на вербовочную работу для нас в Оксфорд и Кембридж». «Т», по мнению автора справки, проявляет «непонятную беспечность в отношении конспирации» и «продолжает передавать нам подлинные документы», вместо того чтобы их фотографировать. За последний год он передал такое количество документов, которое уместилось на 237 катушках пленки, приносит на каждую встречу не менее 100 листов материала, — приводил статистику автор, видимо, желая сказать, что с фотографией у Бланта «не клеится» только потому, что якобы контролирующая его английская контрразведка таким образом «Держит дверь открытой» для проведения провокации — захвата советского разведчика с поличным при получении документальных материалов.

К провокационным была отнесена также история с АБО и предложение «М» о ликвидации ФЛИТА. Последнее заслуживает особого внимания, так как мимо такого факта не прошла бы ни одна разведка.

На встрече в начале июля 1943 года Берджес вдруг поднял давно было решенный вопрос о прекращении связи с Горонви Рисом (ГРОСС, ФЛИТ), заявив, что тот знает о сотрудничестве его и Бланта с советской разведкой, может проболтаться и поэтому его надо «убрать». На это сообщение резидентуры 9 июля Центр немедленно отреагировал, охарактеризовав это заявление Берджеса как серьезную провокацию по заданию МИ-5 или СИС. На встрече 20 июля 1943 года с Горским, во время откровенного разговора об АБО, Берджес вновь вернулся к вопросу о Рисе, сказав, что тот является «истеричным и неуравновешенным человеком», который не предал пока Берджеса и Бланта только в силу «личной дружбы и привязанности», но «вольно или невольно может сделать это в любой момент», в связи с чем Берджес и Блант все время живут с ощущением дамоклова меча над головой. Поэтому, по мнению Берджеса, «единственным выходом из положения была физическая ликвидация ФЛИТА». Берджес заявил, что поскольку он лично несет ответственность за привлечение Риса к работе, то он берется с нашей санкции ликвидировать его.

Елена Модржинская, анализируя высказывания Берджеса, пришла к следующему выводу: «В свете наших подозрений к МЕДХЕН предложение его в отношении ФЛИТА заслуживает серьезнейшего внимания, так как английская контрразведка (как это следует из допроса Кривицкого) изучает вопрос применения нами методов «ликвидации».

Любопытно, что Модржинская обошла вопрос о том, откуда поступили материалы допросов предателя Кривицкого, кстати раскрывающие методы работы и осведомленность МИ-5 о деятельности советской разведки? Не были ли они в первой, пачке документов МИ-5, переданных «подозреваемым» Блантом?

Характер и поведение Берджеса, его романтическая увлеченность работой в разведке, его положение в английском высшем обществе не всегда правильно воспринимались и оценивались даже непосредственно общавшимися с ним оперативными работниками, сменившими Дейча, не говоря уже о Центре, и вызывали сомнения в его искренности. Так, с подозрением была воспринята его «работа» на МИ-5 и МИ-6 (начатая им, кстати, по заданию Дейча), и эта подозрительность распространилась на всю группу источников из Кембриджа. Работая в Центре в конце 30-х годов и отмечая различные настораживающие моменты в поведении Берджеса, в частности его просьбу о паспорте на чужое имя на случай провала, Борис Крешин также делал вывод о том, что «он являлся и является агентом СИС».

Однако мнение Крешина изменилось если не на 180 градусов, то, по крайней мере, стало неоднозначным, когда он по приезде в Лондон лично познакомился с Берджесом и некоторое время поработал с ним. В июне 1942 года он писал в Центр:

«Наиболее трудная задача для каждого из нас — это дать более или менее четкую характеристику МЕДХЕН. Перед тем, как я приехал сюда, и перед тем, как я с ним связался, у меня было определенное предубеждение, как у каждого из нас, кто знает его только по материалам, но не лично. МЕДХЕН произвел на меня гораздо лучшее впечатление, чем то, которое я почерпнул из материалов и характеристик [имеющихся] дома. Отличительная черта у него по сравнению с другими агентами, которых я встречаю, — это богемщина в самом неприглядном своем виде. Он молодой, интересный, достаточно умный, культурный, любознательный, проницательный человек, очень много читает и много знает. Но наряду с этими качествами он неряшлив, ходит грязный, много пьет и ведет так называемую жизнь «золотой молодежи»… Политически и теоретически он сильно подкован… в беседах приводит цитаты из Маркса, Ленина и Сталина…».

В обоснование своего мнения о том, что Берджес вряд ли может быть провокатором, Крешин привел случай. Однажды он попросил Берджеса сыграть роль посредника и вернуть уже отснятые резидентурой документы Бланту. «Он сильно перепугался, покраснел, волновался и был как бы не в себе, чуть ли не дрожал, — писал Крешин. — Мне пришлось его успокаивать и сказать, что я не ожидал от него такой трусости. Этот случай очень характерен с психологической стороны, — делал вывод Крешин. — Если бы он был провокатором, то ему абсолютно нечего было бы бояться».

Еще определеннее по этому поводу высказались Крешин и Горский в письме в Центр от 25 октября 1942 года: