Побочный эффект - Татьяна Туринская

Она буквально купалась в любви к сыну, в его любви к себе. Когда-то мир был благосклонен к Паулине Видовской, и тогда ей никто не был нужен, кроме себя самой: хорошенькой, знаменитой, всеми любимой. Однако все изменилось: мир, такой добрый вчера, стал вдруг хмурым и злым. Лишь с появлением Вадика тучи рассеялись. Но свет нес только сын — в остальном мир по-прежнему оставался жестоким к вчерашней избраннице судьбы.

Как ей было не любить его? Любить — слабо сказано. Паулина его обожала. Обожала тискать его, целовать. Обожала нашептывать ему в ушко, какой он замечательный и сладкий. Обожала прижимать к себе, и вспоминать, как нежно, будто теленок, сосал он когда-то ее грудь. Обожала щипать за попку — упругую, еще по-детски округлую. Щипать мягко, аккуратно, чтобы доставить сыну не боль, пусть даже пустячную, а сплошную приятность. Обожала смачно, по-взрослому, целовать в губы: с некоторых пор это стали единственные поцелуи, доступные ей — не с Николаем же, чурбаном, целоваться? Обожала их игры в красоту. В эти моменты сын и мать становились близки как никогда, хотя и без того, кажется, были друг другу ближе некуда.

Вадик был красив с младенчества. Но не за это Паулина любила его. Хотя его красота ей очень даже импонировала. Потому что это ее красота. Пусть он похож на Черкасова — это все равно ее красота. Ее сын. Весь ее. Это она его родила. Она создала эту красоту. Значит, и принадлежать он может только ей одной. Безраздельно.

Сын взрослел, и мать стала ловить себя на ревности: когда-нибудь придет день, и у него появится жена. Какая-то хищница уведет у Паулины ее сокровище. Уже не маму Вадик станет любить. Смывать с него взбитую сметану станет не мама.

Пережить появление соперницы будет нелегко. Но Паулина найдет в себе силы. Она сможет полюбить его избранницу — это единственный шанс не потерять сына. Ради него она вытерпит все. Если уж она умудрилась столько лет терпеть рядом с собой его отца — выдержит что угодно. Потому что она любит сына. Очень любит.

И сын отвечал ей такой же любовью. Паулина чувствовала — он тоже без ума от нее. Никто ему не нужен, кроме мамы: ни отец, ни друзья. Только наедине с матерью Вадик выглядел счастливым. И это сыновье счастье Паулина воспринимала наградой за сорванную карьеру, за бесконечные издевательства придурка-мужа. Ее страдания были оправданы и окуплены сторицей: у нее был Вадик!

Любовь, тишь да гладь в доме царили до десяти вечера, пока на пороге не объявлялся уставший и по обыкновению злой, как черт, Николай.

Днем мать с сыном, казалось, напрочь забывали о существовании мужа и отца вплоть до того момента, когда он напоминал о своем присутствии в их жизнях вечно недовольной физиономией. Смех и веселье моментально сменялись напряженным молчанием. Вадик старался побыстрее умыться и юркнуть в постель, пока отец не придрался к чему-нибудь. А уж если не успевал, и отец находил его не слишком аккуратно поставленный у входной двери ботинок, или же считал, что брюки сына висят на стуле недостаточно аккуратно, или портфель стоит не точно по центру стула, а чуточку скривился влево — это были веские основания для скандала.

Сначала разъяренный отец хлестал сына по щекам, обзывая при этом самыми унизительными словами. Войдя в раж, Николай распалялся все больше, и бальная брань с пощечинами уже казалась ему слишком легким наказанием. Тогда в ход шли кулаки. Но даже в пылу воспитательного процесса он не забывал, что следов на лице воспитуемого оставаться не должно, а потому бил, предварительно намотав полотенце на руку. Ну а уж после, для самоуспокоения и по привычке, заставлял отжаться пятьдесят раз: как он говорил, для здорового сна.

Мама вмешивалась в их разборки, стараясь угомонить разбушевавшегося супруга. Не тут-то было. Во-первых, в пылу борьбы Николай не слишком разбирал, в какую сторону направляет кулак, так что и защитнице иной раз доставалось не меньше Вадика.

А во-вторых… Во-вторых, после ее вмешательства Вадиму было еще хуже. Что физическая боль? Потерпел и забыл. А чудовищное унижение матери было для него самым страшным наказанием.

Полночи мальчик страдал, прислушиваясь уже не просто к скрипу кровати за стеной, а к тяжелому дыханию матери, к тяжким ее вздохам и стонам. И, словно мало было насильнику физических унижений, страшные слова, произнесенные шепотом: 'билять такая!'

Со временем Паулина стала более легкомысленно относиться к безоговорочному табу на спиртное. Не то чтобы собиралась напиваться до поросячьего визга в отсутствие мужа — она же порядочная женщина, разве она может позволить себе нечто компрометирующее? Но уже и не считала чем-то из ряда вон выходящим выпить стаканчик-другой вина — что тут такого крамольного?

Николай ведь сам сказал, что ничего ужасного она в состоянии легкого подпития не вытворяет. Стало быть, бояться ей нечего. Иначе стал бы он ее спаивать? Ведь не то что разрешает — даже заставляет пить время от времени, не заботясь особо, хочется ей этого или нет.

Уж если водочка проходила без особых последствий, то стоило ли опасаться вина? Глупости! Как она вообще могла поверить, что она, Паулина Видовская, вся такая воспитанная и возвышенная, вела себя, как последняя шлюха?

Эх, дура. Ведь сразу поняла, что сплетни вокрун ее имени он же сам и подстроил. Нужно было сбежать от него в первый же день. Не по гарнизонам бы теперь моталась — по заграницам! Жила бы себе в пятизвездочных отелях, красовалась на обложках журналов.

А ее даже не узнает никто! Правда, она и сама не слишком этого хотела: как ни крути, а сплетни были слишком грязными — 'спасибо' мужу. Давно, правда. Но мало ли, вдруг кто страдает хорошей памятью? Вдруг да вспомнят подробности ее сладкой жизни? Поди докажи теперь, что Николай, подонок, выдумал всю эту грязь только ради того, чтобы жениться на ней!

Зато у нее есть Вадик. Значит, можно считать, что жизнь вполне удалась. А что Николай идиот — не такая уж беда. Ему же самому от этого хуже. А Паулина привыкла, как к неизбежному злу. Не так все оказалось страшно, как думалось в начале семейной жизни. Даже любимое шампанское стало более доступным.

Сухой закон для Паулины был нынче отменен как бы наполовину. Мало того, что муж периодически без всякого предлога заставлял ее пить — к этому она уже успела привыкнуть. Теперь даже в гостях он позволял ей немножко расслабиться. К сожалению, без странностей и здесь не обошлось: ладно бы с самого начала застолья позволил ей выпить бокал-другой шампанского, или водочки — почему нет, ведь дома не позволял — заставлял! Так нет же, только когда произносили тост 'На посошок', вспоминал вдруг про Паулину: наливал ей полнехонькую рюмку, 'мужскую' дозу, и сразу уводил домой. Придурок ненормальный! Ведь в конце застолья уже никогда не оставалось шампанского, которое так любила Паулина! Приходилось, как плебейке, хлебать водку. Одна радость — иногда под хорошее настроение он сам покупал шампанское. В такие дни она даже склонна была считать его вполне нормальным человеком. Правда, случались такие радости нечасто.