Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Вотъ тутъ и начались всѣ невзгоды для бѣднаго головы и испытанія для изнервничавшагося исправника.

Для перевозки блюдъ изъ курзала въ Городскую Управу были мобилизованы вся наличная пожарная команда и всѣ ставропольскіе полицейскіе чины. Все шло горячо, все неслось и скакало, курьеры верхами то и дѣло сновали со двора Управы на кухню курзала, и обратно. Однако, дѣло угощенья Владыки не ладилось — то одного не хватало, то другого не доставало... Преосвященный давно нетерпѣливо сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ, но... передъ пустымъ приборомъ! Исправникъ и голова, вмѣсто того, чтобы занимать высокаго гостя, ушли изъ-за стола и слѣдили за исполненіемъ своихъ приказаній на управскомъ дворѣ...

Охрипшій, уставшій, весь въ поту и съ клочками пѣны у рта, Алексѣй Никаноровичъ стоялъ у крыльца въ позѣ полководца, наблюдавшаго за ходомъ жаркаго, рѣшительнаго сраженія. Наконецъ, на пожарной тройкѣ, со стукомъ и гикомъ появляется давно жданная архіерейская уха! Рѣшили ее подать, не ожидая растегая. Владыка, похлебавъ нѣсколько ложекъ, вдругъ всталъ, обратился къ иконѣ и сталъ читать благодарственную послѣтрапезную молитву...

Общее недоумѣніе и... смущеніе! Когда же исправникъ и городской голова обратились къ архіерею съ просьбой продолжать начатую ѣду, указавъ, что вся она еще впереди, и что за ухой слѣдуютъ иныя кушанья и явства, Гурій лишь грозно на нихъ обоихъ прикрикнулъ и велѣлъ немедленно подавать лошадей.... Все вновь заметалось и заволновалось... Послышались многочисленные колокольчики и бубенчики. Лошади были поданы и Владыка быстро сѣлъ въ коляску съ крытымъ верхомъ, запряженную добрымъ четверикомъ, а впереди, на лихой Ямщичьей тройкѣ, усѣлись мы съ исправникомъ и помчались вглубь уѣзда.

Надо было видѣть милѣйшаго Лукьянчикова, его посадку, позу, выраженіе его разгоряченнаго лица, чтобы понять всю его экспансивную темпераментность и необычайное служебное рвеніе, доходившее до полнаго подчасъ самозабвенія. Вскочивъ съ подъѣзда Городской Управы въ свой дорожный тарантасъ, нашъ рьяный исправникъ положительно застылъ въ позѣ какъ бы скачущаго на пожаръ брандмейстера. Одной ногой онъ опирался на подножку, всѣмъ же остальнымъ своимъ корпусомъ нагнулся впередъ, зорко вглядываясь въ ширь и гладь разстилавшейся впереди дороги.

По мѣрѣ приближенія къ попадавшимся по пути селеніямъ, пылъ и энергія у него накапливались до такихъ чудовищныхъ размѣровъ, что, не доѣзжая еще до околицы, онъ уже кричалъ изступленнымъ, охрипшимъ голосомъ: „На колѣни! Колокольный звонъ!” Пусть не вѣрятъ читатели, но дѣло дошло до того, что при въѣздѣ въ одну изъ околицъ затуманившійся отъ охватившаго его азарта, исправникъ крикнулъ обычное „На колѣни!”... нѣсколькимъ деревенскимъ теляткамъ, чуть не задавленнымъ нашей мчавшейся тройкой.

Можно себѣ представить, что дѣлалось съ нимъ при проѣздѣ села, когда, стоя во весь свой высокій ростъ, одной рукой держась за шиворотъ ямщика, а другой грозно для чего-то потрясая въ воздухѣ, подъ шумъ поддужныхъ колоколовъ й лошадиныхъ бубенчиковъ, въ густомъ облакѣ дорожной пыли, среди кудахтанья спасавшихся изъ-подъ колесъ куръ и разбѣгавшихся въ стороны съ задранными хвостами телятъ, Лукьянчиковъ орлинымъ взглядомъ окидывалъ мелькавшіе мимо него крестьянскія усадьбы, передъ которыми приказано было всѣмъ хозяевамъ выйти для встрѣчи архіерея съ хлѣбомъ и солью и въ ожиданіи встать на колѣни. Бѣднымъ бабамъ и мужичкамъ подолгу пришлось простаивать въ выжидательной колѣнопреклоненной позѣ, ибо наша передовая тройка намного ускакала впередъ отъ болѣе степеннаго, архіерейскаго четверика...

Другая забота у моего начальственнаго спутника все время проявлялась относительно неукоснительнаго требованіи звонить ко встрѣчѣ Владыки въ колокола. „Врываемся” мы въ село Узюково, скачемъ мимо церкви — вдругъ послышался хриплый горячій приказъ исправника остановиться. Ямщикъ сразу же осадилъ вспѣнившихся лошадей. Вскочившій на ноги Алексѣй Никаноровичъ поднялъ на колокольню голову и замѣтно обомлѣлъ... — никакого звона не оказалось и злосчастная колокольня была безмолвна и пуста.

Не успѣлъ я опомниться, какъ мой исправникъ, скинувши дорожный плащъ, звеня шпорами и шашкой, помчался къ церкви, гдѣ только что стало сходиться духовенство и народъ... Жестикулируя неистово руками, показывая имъ то на околицу, то на колокольню, Лукьянчиковъ стремительно скрылся въ церкви и черезъ мгновеніе я увидалъ его, взобравшагося на колокольню и принявшагося лично немилосердно звонить во всѣ колокола, несмотря на то, что архіерея не было еще ни видно и ни слышно... Отведя свою душу на Узюковской колокольнѣ, окончательно безголосый, весь въ поту и пыли, Алексѣй Никаноровичъ вернулся въ свой тарантасъ, чтобы продолжать нашъ длинный путь до Хмѣлевочки, гдѣ его бѣднаго, уставшаго отъ дорожныхъ всяческихъ волненій, ожидало событіе, повергшее его въ состояніе окончательнаго извода, а меня, какъ хозяина, — въ немалое затрудненіе.

Хорошо было Владыкѣ пожелать пріѣхать въ Хмѣлевочку, но не такъ-то легко обстояло для мешѵ сорганизовать его встрѣчу и достойный пріемъ въ такой отдаленной глуши. Спасло меня отчасти то обстоятельство, что мѣстный волостной старшина Астафій Семеновичъ Алексашинъ — мужчина огромнаго тѣлосложенія съ большой окладистой, рыжезолотистой бородой на кирпично-красномъ лицѣ — былъ родомъ именно изъ упомянутой Хмѣлевочки, гдѣ у него единственнаго имѣлась просторная, чистая изба, которую онъ и предоставилъ въ мое распоряженіе для пріема архіерея; для сего было устроено особое кухонное приспособленіе — сложена была спеціально для этого событія плита. Провизію пришлось доставать издалека, а потребная рыба была привезена изъ того же Ставрополя. Готовить ужинъ поручено было служившему въ то время у меня въ качествѣ повара, старику „Терентьичу.” Былъ онъ хорошимъ и преданнымъ служащимъ, превкусно готовившимъ и знавшимъ приготовленіе даже изысканныхъ тонкихъ блюдъ, т. н. „французской кухни”, чѣмъ въ особенности гоодился; приэтомъ названья онъ давалъ этимъ блюдамъ самыя фантастическія. Но у него былъ одинъ недостатокъ, изъ-за котораго старикъ вынужденъ былъ мѣнять своихъ господъ: онъ страдалъ запоемъ и какъ ни лечили его, но все оставалось безрезультатно. Прежде чѣмъ рѣшиться его послать въ Хмѣлевочку для изготовленія архіерейской трапезы, я съ Терентьевичемъ имѣлъ серьезную „душеспасительную” бесѣду, предостерегая его „не впадать въ великій соблазнъ и грѣхъ” въ присутствіи самого Преосвященнаго Владыки. Старикъ поклялся передъ образомъ, что не дерзнетъ на такой „гибельный” поступокъ и завѣрилъ меня, что забудетъ и думать на все время пріема архіерейскаго о „винномъ зельѣ”. Въ кулинарномъ его искусствѣ я былъ заранѣе увѣренъ. Заказанъ былъ рядъ вкусныхъ блюдъ, а старшинѣ былъ данъ приказъ неукоснительно слѣдить за поваромъ во избѣжаніе соблазна.