История русской торговли и промышленности - Иосиф Кулишер

Вывоз хлеба, который впоследствии приобрел столь крупное значение, стал расти лишь в XIX ст. В предшествующем веке вывозилось в 1717-1719 гг. в среднем 32 тыс. четвертей, в 1758-1762 гг. 70 тыс., в 1778-1798 гг. 400 тыс., но в 1788-1792 гг. всего 233 тыс. четв. Напротив, в 1801-1806 гг. вывоз хлеба равнялся 2,2 млн. четв., а в 1816 — 20 гг., после временного сокращения вследствие войн, 3,2 млн{476}.

Семенов приводит следующие цифры нашего привоза во второй половине XVIII ст. по главнейшим товарам (в тыс. руб.):

Как мы видим, на первом плане стоят предметы роскоши (свыше 11 млн. в 1790—1792 гг.): вина и водки (о значении вывоза вин к нам можно усмотреть из того, что во всех торговых договорах, заключенных нами в конце XVIII ст.{477}, выговорено понижение пошлин в России именно на вина), сахар (тростниковый, безусловно предмет роскоши в то время), чай и кофе (доступные и значительно позже только высшим классам, потребление их, как показывают приведенные цифры, развивалось лишь очень медленно), ткани шелковые и бумажные — и последние составляли предмет роскоши, будучи еще изготовляемыми ручным способом. К предметам роскоши следует отнести и южные плоды — из Турции, Италии, Франции, Испании. Шерстяные ткани, среди них главным образом сукно (в 1790— 1792 гг. на 3,3 млн.), предназначались частью для армии, потребность которой не могла еще удовлетворяться собственным производством, частью состояли из высших сортов сукна, привозимых для богатых слоев населения. На третьем плане стояло сырье и вспомогательные материалы (2,5 млн.) — шелк-сырец и краски (индиго, сандал, кошениль).

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Меры торговой похитили при Пempe I и Екатерине II[31]

«Торговля — мое дитя», — говорила Екатерина II. И она, и Петр Великий исходили из того, что «торговля верховная обладательница судьбины человеческого рода», почему «прилежать к ней» «есть дело самых высочайших особ достойное». Екатерина сама участвовала в созданной для торговли со Средиземным морем компании Владимирова, «опекунство» над которой было поручено генералу Мордвинову. Желая создать «знатную коммерцию», она учредила «многие регламенты и учреждения, «относящиеся до коммерции», в частности, ею «учинены» с другими державами «купечественные трактаты» «на выгодных кондициях». Словом, они подражали европейским государствам, которые «коммерцию свою весьма распространили и в лучшее привели состояние». В сочинениях того времени об «исправлении купечества и торговли» говорится о необходимости облегчения «судового хода» и «кораблеплавания», об учреждении «особливой страховой компании», о создании «надежного развоза» продуктов, об «устройстве медных банков для транспорту денег билетами» и многом другом, служащем к «великой пользе коммерции»{478}.

Однако авторы их признают, что помимо «невозможности развозу на российских судах товаров», ибо «собственные российские купецкие корабли еще таковы», что вследствие «худого своего строения» и малости их «они для океана вовсе ненадежны», препятствием приведению торга в «цветущее состояние» являлись инертность и невежество русских купцов, а также отсутствие «единодушности» в купечестве и его «бескапитальность». Русские купцы «не весьма тщательны ко внешней торговле», они отличаются «всегдашним несогласием», «разномыслием и великой между собой ненавистью, что всего удобнее видеть можно на ярмонках, где богатые купцы угнетают маломочных, а сии последние понижением цен на свои товары и другими разными злоумышленными обманами делают подрыв богатым». Этим они «приводят себя в оскудение», будучи «подобны птицам, которые, найдя кусок хлеба, до тех пор одна у другой его отнимают, пока, раскроша на самые мелкие крупинки, смешают их с песком или с землею и совсем растеряют». «Весьма мало, да почти и совсем нет, — читаем в одном рассуждении 1762 г., — у нас в купечестве хороших капиталов, которые в состоянии были бы знатные с иностранными государствами торги отправлять». В России считается «не с большим двести тысяч торгующих». «Довольно известно», что «из того великого числа» большинство «купецкое токмо звание на себе несут» и «пропитание себе получают не купечеством, но бурлацкою и протчею черною работою или такими торгами и промыслами, которые и к купечеству причислить стыдно». Помимо них да еще «лавочников и сидельцев, которые, кроме гораздо знатных в иных государствах и в число купцов не ставятся, останется самая малая часть людей, кои по настоящему купеческому званию себя и дела свои ведут». Точно так же «если мы рассмотрим, — говорит князь Щербатов, — капиталы купцов, продающих товары при портах и покупающих оные, то ясно увидим, что у купечества нашего нет довольно капиталов, дабы своими собственными капиталами торг сей производить». Это подтверждали и иностранцы — английский посланник в 1782 г. сообщал своему правительству, что в России нет ни значительных купцов, ни банкиров, ни вообще денежных людей.

Чулков перечисляет 150 московских «капитальных» купеческих домов, которые обанкротились «большею частью от неразумения, от нерадения и от недержания купеческих книг или незнания генеральной купеческой науки». «Вот, — прибавляет он, — следствия пренебрежения необходимых в коммерции правил, которых в иностранном европейском городе последовать столь много и вдруг не может». К этому присоединялись и «бываемые в российских товарах обманы», и «непорядочная торговля», и презрение к русским со стороны иностранцев: «Когда иностранный купец стоит с русским, то кажется, что он стоит со своим слугою, и обращается с ним свысока». «Разве я не грек, что я не могу обманывать», — заявляют, по словам Шерера, писавшего в 1788 г., русские купцы.

Отсюда они не имеют кредита в других государствах, да сомнительно, чтобы они имели его и в своем, а между тем «кредит — душа коммерции». «Купечество наше, — говорит один автор 90-х годов XVIII ст., — чрез свои обманы давно потеряло свой кредит у иностранных, которые их упрекают, что они в канаты вмешивают паклю, в клей загибают сомовину, в паюсную икру закладывают каменья и дресну, в соленое мясо кладут головы с рогами, ноги с копытами и другие подобные сему делают подлоги». По его словам, в одной бочке с икрой, проданной голландцам, оказался даже «целый мертвый калмык»{479}.

По всем этим причинам давнишняя мечта — «вывоз в чужие государства отнять у чужестранных купцов и отдать то своим» — и к концу XVIII ст. не могла быть осуществлена. Еще в первой половине XVIII ст. один из прожекторов тоскливо вопрошал: «Какие способы употребить, чтобы освободить русских купцов от такой зависимости?» Но и в 70-х годах оказывалось, что русские купцы «не имеют никакой охоты, ни склонности» к торгу «без посредства чужестранных здесь купцов» в отдаленные другие государства и нимало о том «не помышляют». И теперь еще раздавались жалобы на то, что иные товары к нам поступают из четвертых рук, и один из авторов того времени говорил о русской торговле как о «гордиинском узле», для разрешения коего необходим «вождь, который бы к тому прямой путь показал», ибо она «поныне производится за море по большей части чрез чужие руки и на чужих судах». По словам Теплова, купцы русские «по сие время ничто иное, как прямые наемщики или, лучше сказать, извощики купцов иностранных».

С громовой речью против купечества выступил кн. Щербатов в Екатерининской комиссии 1768 г. по составлению нового уложения. Намерения Петра, говорит он, вовсе не состояли в том, чтобы русское купечество вело торговлю не только не выходя за границу, но даже из своего города. Петр старался развивать внешнюю торговлю России, но отвечали ли русские купцы таким попечениям? Учредили ли они конторы в других государствах? Имеют ли корреспондентов для узнания, какие куда потребны товары и в каком количестве? Посылали ли они своих детей учиться торговле? Нет! Они ничего этого не сделали. Неудивительно при таких условиях, что крестьяне отнимают у них торговлю. Пусть взглянут они, — продолжает Щербатов, — на плодоносную Россию. Они увидят со всех стран света прочие части вселенной, отверзающие врата русским произведениям, лишь бы только были охотники, которые пожелали бы брать чужестранные сокровища за наши продукты. Иностранцы приезжают в наши порты за нашими товарами и «тем обогащаясь сами, обогащают и нам». Но насколько бы прибыток этот умножился, если бы мы сами возили наши товары в чужие края и на промен брали бы чужестранные товары из первых рук. И не стыдно ли, — прибавляет он, — нам, здесь собранным россиянам, слышать, что гамбургцы и голландцы, будучи отдаленнее от Ледяного моря, чем мы от Колы, на 15 или на 18 градусов по прямой линии, кроме обхода Норвегии, приходят бить китов и получать себе прибыль почти у наших берегов, несмотря на то, что вооружение судов и договоры с матросами обходятся им весьма дорого… Как же было бы прибыльно русским купцам предпринять такой торг и по близости места, и по дешевизне найма матросов. Вот истинные ключи богатства купцов… Действительная польза отечества сопряжена с их обогащением{480}.