Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова

– Обратить нечестивое на службу Господу и Помазаннику Его было, есть и будет делом благим, – степенно подтвердил Глава Капитула.

Министр глубоко поклонился, и в зале надолго установилась тишина, нарушаемая лишь бьющейся в окно бело-желтой бабочкой. Но вот император, в последний раз пожевав губами, изволил разомкнуть сиятельные уста:

– Я обдумаю сказанное и приму решение, пока же пишите. Я повелеваю Мечу моему в Диартале, благородному Маджиду иль-Маджиду, отвести вверенное ему войско от стен Верлы, перекрыть ведущие в Диарталу дороги и ждать моих дальнейших приказаний, не предпринимая каких-либо действий против мятежников. В Диарталу впускать лишь тех, кто предъявит подорожную с моей печатью или знак Незаметного. Тех же, кто попытается покинуть Диарталу, задерживать и передавать в Когорту Незаметных, где и будет решаться их участь.

Писец скользнул мимо Ферхади, протянул владыке растянутый на дощечке лист бумаги и пропитанную чернилами подушечку. Омерхад оттиснул на приказе печать – не читая, невольно отметил Щит императора. Как видно, письма Альнари хватило владыке, чтобы чернильная вязь опротивела его глазам.

– Благородный Ферхад иль-Джамидер не лишается наших милостей, – возвестил император. – Он со всем тщанием исполнил то, что было ему велено, а что не сделал больше… – Омерхад пожал плечами и умолк, давая последнюю возможность оправдаться. Ферхади оправдываться не стал; молча опустился на колено, склонив голову и прижав руку к груди. Не дождавшись возражений, владыка лениво кинул: – Отдыхай сегодня, мой верный лев. Завтра твоя сотня сопровождает меня на охоту.

– Милость сиятельного безгранична. – Поднимаясь, Ферхади заметил разочарование на лице Амиджада – и облегчение в глазах тестя. Опала помаячила в опасной близости, но и на сей раз прошла мимо.

ДЕЛА ВОЕННЫЕ

1. Враги и союзники

За прошедший с бала неполный месяц Луи успел сделать многое на благо страны – но ничего для себя. Словно праздник и впрямь перечеркнул спокойную жизнь – и время понеслось галопом, безжалостно оставляя позади надежду исправить ошибки, объясниться и обрести наконец мир в душе.

И то – какой нынче мир?

Все, чем занимался теперь молодой король Таргалы, так или иначе касалось войны.

Проводил к Себасте свой полк – молодой Эймери счел нужным выдвинуться как можно быстрее. Черно-белая колонна тяжелой кирасирской конницы прошла по столице торжественным маршем, обильно собирая цветы и вздохи; многие ли вернутся, думал король. Готье раздобыл сведения о вражеской эскадре – похоже, следовало ждать десанта в двадцать – двадцать пять тысяч, а что против? Гарнизон Себасты, местное ополчение, королевские рыцари, и вот теперь – кирасиры. Лорд-адмирал, правда, собрался потрепать врага на море, но и там силы слишком неравны.

Получил весточку от сэра Бартоломью. Весточку радостную: рыцарь нашел в империи союзника. Война обретала сроки: самое позднее к середине зимы Омерхаду станет не до завоеваний. Правда, мятежники просили помощи, а король Таргалы немногое мог дать. Войско нужно самому, деньги – один посланец много не увезет. Поразмыслив и хорошенько расспросив посланца, Луи передал мятежникам изрядный набор боевых и охранительных амулетов из приданого Радиславы – и твердое обещание мира и политического союза в случае победы.

Принял послов от Хальва, явившихся с весьма заманчивым, на взгляд Луи, предложением – выставить свой флот в помощь Таргале в обмен на поставки продовольствия. Лето на островах выдалось холодным и слякотным, да еще война; своего урожая – дай Господь зиму пережить… Луи счел цену за помощь приемлемой, хотя и Таргала хлеба собрала впритык. Отмахнулся от разнюхавших дело купцов – сами, мол, управимся – и отдал приказ реквизировать хлебные запасы у монастырей. Благо, у светлых отцов хранилища набиты – хоть завтра в осаду на пять лет. С каменным лицом выслушал все, что имел сказать о святотатственном королевском самоуправстве таргальский Капитул, пригрозил в случае неповиновения загнать братию гребцами на боевые галеры – от них, сытых, там проку будет больше, чем на молениях! – и лично проследил за отправкой на острова первого хлебного каравана. И тут же начал собирать второй.

Спать при таких делах приходилось урывками, есть на бегу, а на семейную жизнь времени и вовсе не оставалось. Да оно и к лучшему: Радислава на людях держалась как ни в чем не бывало, но в комнаты мужа больше не заходила. Дверь между половинами короля и королевы была заперта – с ее стороны.

Луи делал вид, что так и надо. Знал – зря упускает время, не пытаясь объясниться. Но сил – душевных сил – на объяснения с Радой не оставалось. Все силы уходили на войну – личную войну короля Таргалы, войну за свою страну и честь своего предка. Не за корону для себя – а против тех, кто посмел объявить святого Карела недостойным короны.

Теперь, когда отец Ипполит не сопровождал каждый шаг короля нравоучениями и попреками в неподобающем, Луи часто стал захаживать в дворцовую часовню. Там со стены против входа смотрел святой Карел – ровесник Луи, гордый принц, остановивший ненужную Таргале войну ценой немыслимого унижения и немыслимой душевной боли. Старая фреска оживала для короля. Святой был изображен в сиянии славы, но Луи, глядя на него, вспоминал Карела из рассказов Анже – собственным отцом растоптанного, вставшего на колени за чужие грехи, испытавшего позорный столб и плети… Луи встречался взглядом со своим великим предком и думал: тебе хуже пришлось, много хуже, так неужели я не справлюсь там, где справился ты? Справлюсь, кровью своей клянусь. И тебя не предам, что бы ни измыслили о тебе нынешние двоедушные святоши, подпевалы омерхадовы!

Сможешь ли, спрашивали темные глаза святого, хватит ли сил? Хватит, отвечал молодой король. И уходил ободренный – на ежедневный незаметный бой. Снова угрожать монастырским отцам незаконной расправой. Самому, не подставляя под удар старика Эймери, проверять, сколько зерна, копченого мяса и сушеных яблок уйдет Хальву следующим караваном. Ждать вестей от лорд-адмирала и молодого Эймери, не выказывая и тени разрывающей душу тревоги. И урывать короткие часы одинокого сна.

Он ждал удара, но, как оказалось, не был готов. Холодный ужас скрутил внутренности, когда хмурый Готье прервал обед тревожным:

– Звонят, мой король, готовься. Скоро придут за тобой.

– Храм Капитула? – спросил Луи. Рука смяла серебряный кубок; вино выплеснулось на скатерть кровавой кляксой.

Граф Унгери качнул головой. Сообщил чуть дрогнувшим голосом:

– Площадь Королевского Правосудия.

Король приподнял брови, бросил: