Право на Тенерифе - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Такое совпадение, – сказал он по-английски, – вы тоже летите в Москву?
– Ну, я только пересадку в Москве сделаю на пару часов, а затем в свой родной город лечу, – Юля почувствовала, что лицо ее вновь стало гореть, словно она была юной школьницей, разговаривающей с мужчиной.
– Послушайте, до регистрации еще час, может быть, выпьем кофе, присядем где-нибудь?
По лицу его словно прошло волнение, что было чудно: Юле казалось, что такой привлекательный мужчина, как Йохан, не имел ни одной причины для стеснения. Произнеси он эти слова с большей уверенностью, и она бы точно отказала: не до знакомств ей было теперь, от Максима и то не знала, как отделаться.
Юля обернулась назад и вдруг увидела, что по направлению к стойкам шел тот самый Максим, высоко задрав нос, словно он собирался лететь в бизнес-классе. Юля почувствовала, как у нее скрутило что-то внутри: она не вынесет еще минимум три часа общения с этим несносным человеком. Даже полчаса утром и вечером были тягостными.
– Пойдемте! – сказала она резко и побежала вместе с чемоданчиком в противоположную от Максима сторону. Йохан, удивленный ее прытью, последовал за ней.
Они сидели в кофейне, где Юля не смогла не начать расспросы:
– Расскажите, зачем летите в Москву?
– Вообще-то я езжу в Москву несколько раз в год, – ответил Йохан, оказавшийся очень словоохотливым. – Видите ли, я работаю генетиком и время от времени инструктирую русских специалистов по настройке нашего оборудования.
– Правда? – выдохнула Юля. Тут и пришло объяснение, почему Юлю так поразили его умные глаза. – А кто же покупает ваше оборудование у нас?
– Разные университеты, институты.
– Это просто невероятно! Значит, вы доктор?
– Да, у меня медицинское образование. Я учился много лет. А теперь имею докторскую степень.
– А в Москве вы уже бывали, да? – спросила Юля.
– Да, уже несколько раз. А вы не из Москвы?
– Нет, вообще-то я из маленького городка недалеко от Москвы, около 4 часов на поезде. Во Франкфурт приехала на выставку как продукт-менеджер. Расскажите побольше о своей работе – для чего именно нужно ваше оборудование?
– У нас большое количество моделей, начиная с очень сложных и заканчивая самыми распространенными: для анализов слюны и крови, – Юля озадаченно смотрела на него, боясь, что ничего не поймет из его объяснения. – Каждый день открывают все больше генов, все больше модификаций. К примеру, мы находим модификацию определенного гена, и это означает, что люди с данной модификацией больше склонны к конкретному заболеванию.
– Склонны? – переспросила Юля.
– Значит, у них риск заболеть выше, чем у других, – попытался объяснить более доходчиво Йохан.
– Но как… – Юля подбирала слова, чтобы озвучить ускользающую мысль, – но откуда вы знаете, что у них риски выше? То есть это не точно?
– Не точно. Но мы можем утверждать, что вероятность выше, основываясь на статистике.
– То есть это зависит от количества людей, которые участвовали в исследовании?
– В какой-то степени да.
– Значит, вам приходится разбираться в разных заболеваниях человека, – Юля печально вздохнула. Мысль возвращалась к ее насущной теме.
– Ну, речь идет не только о болезнях. Ученые открывают гены, отвечающие за наши эмоции тоже.
– Правда? – удивилась Юля. А потом сама смутилась своего глупого вопроса: ведь характер во многом определялся генами, и она это знала.
– К примеру, недавно открыли ген, отвечающий за эмпатию, ну, или можно называть ее симпатией. Существуют некоторые модификации этого гена, при которых человек не способен испытывать эмпатию.
– Но как это все устроено? – Юля потрясла головой, поражаясь все больше. Она пыталась представить себе то, о чем он говорил, но пока не могла.
– Что происходит в нашем мозге, когда мы сочувствуем другому человеку, испытывающему боль? Те же самые нейроны, что и у страдающего человека, активируются в нашем головном мозге. И потому мы и чувствуем ту же эмоцию. А когда в данном гене есть модификация, нейроны не становятся активными, и человек не сопереживает.
– Теперь я поняла! – воскликнула Юля, пораженная тем, что она смогла разобраться и понять его.
– Кроме всего прочего, эмпатия отвечает и за отсутствие материнского и отцовского инстинкта в человеке.
– То есть некоторые люди генетически не способны испытывать привязанность к своим детям?
– Именно так! – Йохан обрадовался, что она поняла его.
– Но скажите, означает ли это, что всех этих людей… которым плевать на своих детей из-за этого гена… что их можно оправдать? Потому что они не виноваты?
– Ну, как ученый я знаю, что все наши эмоции и переживания – результат химических процессов в организме. Поэтому, в какой-то степени – да, мы можем найти оправдание всему. Дело в том, что мы все разные. Что для нас легко, может быть очень сложным для другого.
– Вы имеете в виду, что им сложно любить своих же детей?
– Да.
– Но это же уму непостижимо. Это снимает с них всю ответственность.
– Нет, все-таки я имею в виду другое. Как ученый я могу объяснить процессы, которые побуждают человека поступать так, а не иначе. Но как человек я не могу это сделать. Я бы не спешил никого оправдывать. Наверняка есть множество процессов, которые еще не были описаны. И однажды мы можем найти доказательство тому факту, что не все зависит от генов или гормонов.
– Именно так я и думаю. Если бы я была ученым и исследовала это все, я все равно бы не оправдывала грех. Предательство есть предательство. Малодушие есть малодушие.
В этот момент Юля посмотрела в свой телефон и случайно увидела, что уже прошел час, а значит, регистрация уже началась. Еще хотелось поскорее сменить тему, чтобы Йохан не увидел, что ее глаза заблестели от влаги. Они направились к стойкам, где скопилась очень длинная очередь путешественников, возвращающихся из командировок.
Затем прошло еще несколько удивительных часов почти непрерывного общения между ними – сначала в аэропорту, затем в самолете. Юля сама не понимала, как согласилась на нечто подобное: на своей личной жизни она уже давно поставила крест. Да и глупо было ждать, что кто-то может заинтересоваться ею теперь. Она чувствовала себя именно такой, какой видел ее Максим: невзрачной, усталой, усохшей, неухоженной – в общем, совершенно неинтересной противоположному полу. А если она была такой сейчас, когда ей еще не было сорока, то
