Адаптация - Валерий Былинский

Пересиливая себя, я в общих чертах изложил свои проблемы. При этом я все время пытался найти такие слова, чтобы наиболее достойно и небрежно выразить свою мысль.

– Не напрягайся, Греча, – вальяжно кривил губы Стар. – Не хочешь выкладывать мне свою подноготную, не надо! Я и так все вижу. Ведь мы с тобой одного поколения. Думаешь, я не знаю, какой вопрос тебя больше всего волнует? Каким ты был, таким и остался, Грек. Как и многие из нас. Наша беда в том, что мы повзрослели не в том мире, в котором нам предстояло жить. Мы, как червяки, разрезанные пополам, все время ищем свои половинки. А половинки уже чужие и не узнают друг друга. Все время чего-то не хватает. Чего? Единого смысла. Мы, разрезанные пополам, были воспитаны так, что смысл у нас всех был тогда единый. Наши мозги даже не успели сформировать свою собственную идеологию, как она же и разрушилась. Ты, как и мы все, не знаешь, в чем смысл твоей жизни. Отсюда все твои болячки, верно?

– В общем-то так, – ухмыляясь, кивнул я.

– Ну вот видишь… Я давно понял, что самые сложные пациенты – это те, что копают так глубоко, что докапываются до самих себя, только с другой стороны, – он снова рассмеялся. – Из-за этого ты не можешь к жизни приспособиться. Так?

– Да нет, сейчас я уже и не хочу, – сказал я.

– Врешь, Грек, хочешь. Тебе хотелось бы жить комфортно, но чтобы при этом все вокруг было по справедливости. Так? А когда ты сам пытаешься эти правила соблюдать и того же от людей требуешь – твоя жизнь становится нищей. Материально нищей. Так?

Я молчал.

– Слушай, Греча, ты бы написал об этом роман. Тебя же писателем в школе звали! Сейчас-то пишешь?

– Нет.

– А зря. Вот и напиши. Хороший роман получится. И назови его «Зависть». Четкое название. Помнишь, мы в школе называли все, что нам нравилось, четким? Четкая девчонка, четкий парень… Ну так вот. Напиши: завидую тем мудакам, что имеют деньги и поэтому всех их описываю, какие они козлы. А заодно себя через них. Сия печальная повесть найдет горячий отклик в душах многих неудачников наших дней. Тех, кто ненавидит современный мир за все, что в нем плохого, но при этом хочет пользоваться всем, что в нем хорошего. Так? И будут твою «Зависть» покупать, будут! Книга ведь недорого стоит. Прочитал о себе – и лучше на душе стало. Человек любит о себе читать, ох как любит… М-да… а тебе успех, копейка – вот ты и избавился от своих проблем.

– Я не писатель.

– Ну… если не писатель, то и живи тогда, как человек.

– Как?

– Послушай, Сашка. Таблетки тебе я, конечно, выпишу. Но скажу тебе вот что, как старый школьный товарищ: если ты сам себе не поможешь – грош цена будет всем этим таблеткам. Знаешь, чем отличается взрослый от ребенка? Не только умением зарабатывать на жизнь, нет. А тем, что он умеет зарабатывать на самой жизни. Понять и принять жизнь – вот что надо. Я это понял, когда меня этот гребаный капитализм достал. Меня ведь он тоже достал, Грек! И знаешь, что я сказал себе? Нет никакого коммунизма, капитализма, фиделизма, христеизма… Есть только жизнь. И она вот такая. Представь, что ты на необитаемом острове, и на остров приплыла женщина, которая по характеру тебе совсем не нравится. Но она женщина и другой нет. Будешь ее трахать? Будешь. Соблазни жизнь, отымей ее, женись на ней, заключи с ней брак по расчету! Жизнь – это же глупая богатая вдова, которую надо окрутить, чтобы жить по-человечески. Скажи ей: дорогая, я тебя принимаю такой, какая ты есть, выполню все твои правила, но и ты дашь мне взамен свободу, радость и энергию. Вот так.

– А жениться на жизни по любви можно? – усмехнулся я.

– Это прекраснодушие, – поморщился Стар. – Так надо делать с женщинами, а не с жизнью, Греча. Причем с самыми лучшими. Вот у меня третья жена сейчас, младше меня на девятнадцать лет. Красавица, в рот смотрит. Если вырастет и права начнет качать, я может быть, ее на новую сменю, – он несколько деланно засмеялся. – Кто ищет, тот находит. А ты все на месте топчешься. А зачем? Рыбак, когда рыбу ловит, он что, забрасывает невод в Марианскую впадину? Самый верный способ избавиться от страданий – перестать копаться в себе. Не рыть себе могилу, Гречка. Любить и без этого можно. Любить своих детей, жену. Неужели мало?

– Наверное, не мало… Но не любится. В Марианской впадине тоже можно рыбу ловить, Стар, и это интересней, чем возле берега. Знаешь… все, что ты говоришь – это, похоже… для идиотов.

– Ага, так ты особенный? Понятно… – скривил Стар лицо, как в школе, когда с ним начинали говорить на неприятную тему.

– Нет, не особенный. Просто не могу опускаться ниже, чем я есть… Выше не могу и ниже не могу.

– О!.. Отличная логика! Не зря тебе в школе про коллективизм вдалбливали. Вправо, влево – побег, прыжок – провокация. Помнишь то идеологическое дерьмо, в котором мы плавали?

– Помню. А еще помню, что люди тогда лучше были. Теперь они циничнее, лживей. Только смеяться стали больше.

– Ага, а еще они умнее стали. Не заметил? Эх, Грек, Грек, как быстро ты все забыл… Мы же оба с тобой свободы хотели! Читать книги, какие хотим, говорить, что думаем, за границу ездить, куда хочется…

– Помню. Но если свобода освобождает от сочувствия себе подобным, плевать мне на нее, знаешь. Раньше люди были, может быть, и глупее. А сейчас они умнее стали, точно. Но по мне, лучше быть глупым, чем злым.

– Боже мой! Твои бы словечки, Греча, в учебники родной речи времен Брежнева! Детишек учить, мозги штамповать им. Знаешь, от таких, как ты, надо оберегать общество. Ты мешаешь нормальным людям нормально жить. Грек! Такие, как ты, они как ядерный реактор, заражают здорового человека больным настроением. А страдать нормальному человеку противопоказано. Ведь Адам и Ева, когда в раю жили, они что, о смысле жизни задумывались? Нет, они задумались потом, когда плод свой дурацкий съели. Счастье – не в том, чтоб думать! Смысл жизни – в получении удовольствия от нее, а не в вечном копании. Чем глубже задумываешься – тем больше страдаешь. Еще Эпикур говорил…

– Интересно, а ты когда понял, Стар, что счастье в бездумности? Уже в школе?

– Нет, тогда я не понимал ничего такого. Просто жил. Да мы все просто жили, разве нет? Все дети, молодые живут бездумно, легко, и правильно делают…

– Значит, тогда ты вот также бездумно долги не отдавал? И по легкости своей мне четвертак не вернул в десятом классе, помнишь?

Аристархов на секунду опешил, потом расхохотался:

– А ты памятливый, Грек! Писатели все соображают, так ведь? Ну да, долги я частенько не отдавал, признаю… да, я делал это бездумно и легко, потому что мне приятно было брать в деньги в долг и было неприятно их отдавать. Да! Но что же ты или другие не пришли ко мне тогда, не взяли меня за шиворот и не сказали: «Стар, гони бабки, падла»? Почему не пришли? Почему по харе мне не дали? Ведь вам было неприятно, что вы деньги потеряли, и приятно было бы их обратно получить?

– Может, потому не пришли, – сказал я, – потому что не в этом смысл… Жалели тебя и верили, может быть, что отдашь, Стар.

Аристархов сильно изменился в лице – сощурил глаза, стал как-то нереально серьезным, даже солидным.

– Ладно, – встал он со стола, – был неправ, извини. Я тебе отдам сейчас этот четвертак. По курсу… – он открыл ящик стола, порылся в нем и вытащил калькулятор. – Так, на сколько это сегодня потянет?

– Да не напрягайся ты, Васька, – с улыбкой выдавил я, – говорю тебе искренне и с полным удовольствием: не надо… Тем более что деньги меня не вылечат. Брось считать, Стар! – резко крикнул я, видя, что он уже начал подсчитывать что-то на калькуляторе.

Аристархов отложил калькулятор и повернулся ко мне. Его глаза были расширены, светились каким-то важным задумчивым выражением.

– А знаешь, Саша, когда я точно понял, что надо просто жить, не задумываясь над смыслом?

Я смотрел на него.

Аристархов снова уселся на край стола и низко наклонился ко мне:

– Я расскажу тебе, Грек, – сказал он тихо. – Это произошло после… после того, как я побывал на… на том свете. Четыре года назад. У меня была клиническая смерть, три минуты сердце молчало. Я в автокатастрофу попал, лоб в лоб с «КамАЗом». Так вот, знаешь, что оказалось? – повысил он голос. – Ничего. Там. Нет!

– Где?

– После смерти. Никаких тебе тоннелей, свечений в конце – ни-че-го! Просто жизнь выключается, как телевизор, и все. Пустота! – Аристархов протянул руку с пультом, нажал кнопку и экран телевизора погас. – И все. Понял?

– Откуда ты знаешь, – после паузы сказал я. – Ты же ведь был в отключке.

– Я видел, Сашенька, чувствовал! Реально ощущал тогда, что попал в абсолютную тьму. Абсолютная темнота!.. И сколько я в этой темноте пробыл, не знаю. Она была совершенно черная и, знаешь, совсем не страшная. Когда меня к жизни вернули, мне даже обратно в эту тьму захотелось. А что? Здесь заботы всякие, поиски денег, борьба за выживание, а там – вечный сон без снов. Спи себе и спи. Потрясающе! И знаешь, какой я вывод сделал после этого путешествия?