Ребенок от убийцы брата (СИ) - Лошкарёва Виктория Витальевна

— Ну, ты сказала, что для мальчика ты выбрала Руслан, потому что оно общее: и татарское, и русское, — поймав мой недоуменный взгляд, пояснил Валеев. — А для девочки имя было?

Я кивнула.

— Какое?

Отведя взгляд в сторону (до последнего надеялась, что он не спросит), я честно протянула:

— Лилия.

Ну да… просто так совпало: Роза и Лилия. Простое совпадение — всякое бывает.

Но Валеева это проняло.

Повалив меня на кровать, он моментом оказался на мне — придавливая моё тело к дивану.

— А ты точно уверена, что не хочешь поработать надо девочкой прямо сейчас? — спросил Рафаэль, используя свою руку словно щуп… для непристойных манипуляций.

— Рафаэль! — я начала брыкаться, пытаясь выбраться из его захвата.

— Ну хотя бы давай попрактикуемся, — продолжал настаивать на своём этот мужлан, мурлыкая, словно огромный кот — дикий, невоспитанный кот.

— Рафаэль! — рявкнула я. — Прекрати… Ромка же!

— Ромка в ванной, и он точно не покажет оттуда носа ближайшие полчаса, — пытаясь поймать своими губами мои, весело протянул Валеев. — Ксанка, ну давай по быстрому, а?

Меня на мгновение охватила полная беспомощность. Прямо здесь, прямо сейчас… в этой нашей общей комнате?

Не знаю, что Валеев увидел в моих глазах, только он тут же откатился в сторону и зло прошипел.

— Хрен с тобой. Не сейчас — значит, завтра. Отвезём Ромку в школу, а сами поедем в гостиницу.

— Зачем? — брякнула я, не подумав.

— За надом, — рявкнул Валеев, и, покосившись на меня, рявкнул ещё жестче. — Вырез поправь! Чтобы не завлекало… Иначе ведь не удержусь.

Вот и поговорили.

Надо рассказать, как я ту ночь спала? Да не спала считай… Утром проснулась вся разбитая, измученная, с прекрасными темными кругами не только под, а вообще вокруг глаз. Красотаа….

Валеева мой внешний вид тоже не обрадовал — впихнув в себя овсянку (по крайней мере, это так выглядело — кашу он не ел, а как будто заглатывал через не хочу) и буркнув короткое «спасибо за завтрак» — выскочил с Ромкой на улицу.

Несмотря на то, что я терпеть не могла ссор, я тоже сделала лицо кирпичом, будто всё идет как надо.

Потому что… достало!

Да, я сама знаю — я согласилась выйти за него замуж … по-настоящему выйти. И должна была держать своё слово. Только как? Каким способом, какими силами, если меня — Кукушкину Оксану Александровну, как будто стерли с лица земли.

Я ведь теперь, по милости Валеева, никогда даже не смогу без вранья уехать навестить могилы своих родных. Он, видите ли, не хотел волновать свою маму… Я вообще всех лишилась: брата, матери, отца — а сейчас ещё должна была лишиться своей воли, своего голоса только ради блажи Валеева. Всё для его удовлетворения.

А я? Где я сама? И вообще, куда катится моя жизнь?

Что я делаю — строю личное счастье на костях своих родных?

Не знаю, как одно перешло в другое, но эта мысль как будто засела в моей голове. Я чувствовала себя ужасно от осознавания того, что мне начинала нравиться моя новая жизнь: с Рафаэлем, его матерью и сестрой… и дом его мне понравился, и даже близость!

Только всё это было краденое, если не сказать хуже. Недаром мне в ту ночь брат приснился — ой, не даром…

Я чувствовала себя отвратительно… всю неделю вяло паковала вещи, делала с Ромкой уроки — и ревела белугой в подушку. Да так, что Валеев не выдерживал — вставал и тихо хлопая дверью, уходил куда-то в ночь… а я ревела ещё сильнее.

Не скажу, что он не старался это как-то исправить — старался. Рафаэль привозил готовую еду из ресторана — хотя я ведь уже не работала, вполне могла приготовить что-то сама; периодически вытаскивал меня на свежий воздух. И вообще — был милым.

Однажды, когда разбираясь в вещах, мы нашли татарскую тюбетейку, у Валеева стала приподниматься бровь. Пришлось ему рассказать, что мы с Ромкой каждый год посещаем Сабантуй в Коломенском парке.

«Я по папе русский, а по маме— татарин», — спокойно объяснил Рафаэлю Ромка. — «А это шапка, которую носят татары».

«Про шапку я знаю», — кивнул Валеев. — «Только ты всё перепутал: ты по папе татарин, а по маме — русский».

Ромка удивлённо покосился на меня.

«Правда, мамочка?»

Я кивнула и снова заревела…

А в следующий вторник, когда до отъезда из Москвы оставалось всего пару дней (Рафаэль решил не ждать пятницы, выехать в четверг вечером) я вообще дошла до ручки.

Нашла на антресоли самые первые Ромкины распашонки (они в добавок все пропахли детским мылом, которым я переложила вещи) и не смогла с ними расстаться. Спряталась в пустом уже шкафу, за стеной коробок, и ревела, прижав к себе его вещички. Какой же он был маленькой, какой был беззащитный. Как мне с ним повезло.

А теперь ….Во что превратилась моя жизнь? Разве я когда-то думала, что решив позаботиться о сыне погибшего брата, мне придется выйти замуж за незнакомого человека, спать с убийцей моего брата и улыбаться его матери.

«Мама?» — убрав коробки в сторону, на меня смотрели большой и малый Валеевы.

«Ох, аллергия, да?» — покачал головой Валеев-старший, схватив сына в охапку и отодвинув его куда-то в сторону.

— Лех, поднимись в квартиру. Быстро, — услышала я отрывистые приказания Валеева. — Рома, погуляй пока с дядей Лешей. А то здесь очень пыльно, ты тоже можешь заболеть.

Почти сразу хлопнула входная дверь — судя по всему, Валеев отправил Ромку подальше от его истеричной, не совсем настоящей матери.

Рафаэль

Я, конечно, видел, что с ней творится что-то неладное.

Видел — хотя и не понимал, что это такое. Ладно бы я только-только заселился к ней в дом — так нет, мы почти месяц как живём бок о бок и даже изредка вместе спим.

Теперь она из вредности начала пересаливать всю еду, днем ревёт белугой, ночью тоже ревет — уже на кухне возле открытого холодильника.

А эти крокодильи слезы за коробками… я что её, на север забираю? Ей ведь понравился её новый дом — так в чем проблема?

А сегодня она уже напугала своим поведением Ромку. Потому что это были не милые слезы умиления от цветочков— эта была самая настоящая истерика за коробками.

Ещё чего не хватало.

Отправив пацана прогуляться с Лехой, я подошёл к Оксанке и облокотился на эти самые злополучные коробки — только не пустые, а уже наполненные вещами.

— Оксан, давай поговорим.

— Давай, — кивнула она, шмыгнув носом.

— Что с тобой происходит?

— Я не знаю.

— А кто знает? — вздохнул я. — Ксан, просто скажи, что тебя тревожит.

— Всё! — рявкнула она. — Меня тревожит всё вокруг.

— Так не бывает.

— Теперь ты ещё будешь диктовать, что бывает, а что нет? — заплакала она. — Нет, если надо — я всё сделаю. У меня ведь не выбора.

— О чем ты? — я совсем потерял нить разговора. — Какого выбора у тебя нет?

— ЛЮ-БО-ГО! Любого выбора! Ты говоришь, когда нам жениться; говоришь, когда нам следует переезжать, ты распланировал всю мою жизнь вплоть до совместных ночей. Как будто я не имею права голоса.

Я прищурился — так всё дело только в этом?

— Ты сама на это подписалась. И да — я распланировал всю твою жизнь вплоть до совместный ночей. Переедем в дом — из спальни неделю не выпущу. Так что готовься.

Ксанка моргнула и внезапно растеряв весь свой боевой дух громко заплакала. Даже не громко — навзрыд.

Я не удержался, протиснулся сквозь ещё уцелевшие коробки и, подхватив свою девочку на руки, принес её на диван.

— Ксан, ну неужели я такой страшный? — спросил я, качая её на своих коленях. — Тебе ведь понравилось…

— Понравилось, — громко зарыдала она.

Я едва сдержал улыбку. Только моя девочка могла рыдать оттого, что ей «понравилось».

— И дом твой понравился, и друзья… и всё, что происходило в спальне…

— Разумеется, тебе понравилось, — кивнул я. — Что в этом такого?

— Но я не должна была ….

И опять этот плач Ярославны. Чего не должна была: Спать с законным мужем или гостям улыбаться. Чего именно?