Титус Гроан - Мервин Пик

Словно не слыша, он повертел в руках ветку и глянул на Киду.

Тяжкая голова его лежала, откинувшись, на стене, но едва повернув ее к Киде, он сразу закрыл глаза.

— Кида, — сказал он, — я буду ждать тебя этой ночью. В травянистой ложбине, к которой спускается Извитой Лес. Ты помнишь ее?

— Я приду, — сказала она. И при этих словах воздух, еще разделявший их лица, похолодел — стальное лезвие длинного ножа ударило в камень меж ними и обломилось.

Рантель стоял перед ними, дрожа.

— У меня есть еще один нож, — сказал он чуть слышно. — Немного длиннее этого. И к вечеру, когда мы сойдемся в ложбине, он станет еще острее. Нынче полнолуние. Кида! Ах, Кида! Как же ты все забыла?

Брейгон встал. Он сделал один только шаг, заслонив своим телом Киду. Она, оставаясь неподвижной, закрыла глаза.

— Это сильнее меня, — сказала она. — Сильнее. Я счастлива.

Брейгон стоял перед соперником. Говорил он через плечо, не отрывая глаз от врага.

— Он прав. Встретимся на закате. Один из нас вернется к тебе.

И тогда Кида схватилась руками за голову.

— Нет, нет, нет, нет! — закричала она. Однако она знала, что так и случится, и притихла, прислонясь к стене и опустив на грудь голову, так что волосы скрыли ее лицо.

Двое мужчин отошли от нее, понимая, что не смогут быть с нею в этот несчастный день. Им надлежало заняться оружием. Рантель ушел в хижину, но через минуту вернулся, уже в плаще, и приблизился к Киде.

— Я не понимаю твоей любви, — сказал он.

Кида подняла взгляд, увидела голову Рантеля, гордо сидящую на шее, волосы, схожие со смётанной из тьмы копной.

Она не ответила. Она видела в нем только силу, высокие скулы, огненные глаза. Только молодость.

— Вина на мне, — сказала она. — Это я должна умереть. И я умру, — поспешно добавила она. — Скоро — но сейчас, что сейчас происходит со мной? Я не способна проникнуться ни гневом, ни ненавистью — ни даже мукой и смертью. Прости меня. Прости.

Потянувшись, Кида взяла его за руку с зажатым в ней кинжалом.

— Не знаю, не понимаю, — сказала она. — Не думаю, что все это в нашей власти.

Кида отпустила руку Рантеля, и он, дойдя вдоль высокой стены до места, где та изгибалась, исчез за поворотом.

Брейгон тоже уже скрылся из виду. Глаза Киды затуманились.

— Кида, — сказала она себе. — Кида, ведь это трагедия.

Но слова ее еще бессмысленно висели в утреннем воздухе, а уж Кида сжала ладони, не подвластная муке — ярко оперенная птица все еще пела в ее груди… по-прежнему пела.

Горница Корней

— На сегодня вполне достаточно, — сказала леди Кора и положила вышивание на столик у кресла.

— Но ты вышила только три стежка, Кора, — сказала леди Кларис, вытягивая нить на длину руки.

Кора обратила к ней полный подозрения взгляд.

— Ты следила за мной, — сказала она, — ведь так?

— Это не тайное дело, — ответила ее сестра. — Шитье дело не тайное.

И она покачала головой.

Кора, нимало не убежденная, сидела, надувшись и потирая одним коленом другое.

— Ну вот, и я тоже закончила, — произнесла, нарушая молчание, леди Кларис. — Половина лепестка, для такого дня, как этот, пожалуй, вполне достаточно. Еще не время для чая?

— Почему тебе всегда нужно знать время? — спросила Кора. — «Завтракать еще не время, Кора?»… «Обедать еще не время, Кора?»… «Еще не время для чая, Кора?» — и так далее, и так далее. Сама же знаешь, все равно никакой разницы, сколько сейчас времени, нет.

— Когда проголодаешься, есть, — сказала Кларис.

— И тоже нет. Ничто не имеет ровно никакого значения — даже когда проголодаешься.

— И все-таки есть, — не согласилась сестра. — Есть, я знаю.

— Кларис Гроан, — сурово произнесла Кора, поднимаясь из кресла, — ты слишком много знаешь.

Кларис не ответила, но прикусила тонкую, отвисшую нижнюю губу.

— Обычно мы занимаемся шитьем много дольше, правда, Кора? — сказала она наконец. — Иногда по нескольку часов подряд и всегда при этом разговариваем, много, а сегодня все не так, верно, Кора?

— Не так, — отозвалась Кора.

— А почему?

— Не знаю. Наверное, потому что нам это было не нужно, глупенькая.

Кларис тоже встала из кресла, разгладила пурпурный атлас своего платья и лукаво взглянула на сестру.

— Я-то знаю, почему мы не разговаривали, — сказала она.

— Ничего ты не знаешь.

— А вот и знаю, — сказала Кларис. — Я знаю.

Кора фыркнула, подошла, шурша платьем, к высокому стенному зеркалу и поправила булавку в прическе. Затем, решив, что выдержала достаточно долгую паузу:

— А вот и не знаешь, — сказала она и над отражением собственного плеча уставилась в зеркало, разглядывая сестру. Не привыкни она за сорок девять лет к этому явлению, она бы, верно напугалась, увидев в стекле, рядом со своим лицом, другое, пусть меньшее, поскольку сестра находилась от нее на некотором расстоянии, но уставившееся на нее точь-в-точь с таким же выражением.

Она увидела в зеркале, как раскрывается рот сестры.

— Я знаю, — донесся сзади голос, — потому что мне известно, о чем ты думаешь. Все очень просто.

— Это ты думаешь, что знаешь, — ответила Кора, — а я знаю, что ничего ты не знаешь, потому что я знаю, что ты целый день думала, будто я думаю об этом, вот почему.

Логичность ее ответа, похоже, не произвела на Кларис очень уж сильного впечатления — та хоть и помолчала с минуту, но после снова взялась за свое:

— Сказать тебе, о чем ты думала? — спросила она.

— По-моему, ты можешь сказать, если хочешь. Я не против. Ну, так о чем же? Мне даже интересно. Продолжай.

— А мне теперь что-то не хочется, — сказала Кларис. — Пожалуй, я оставлю это при себе, хоть оно и очевидно, — Кларис особенно налегла на слово «очевидно». — Так что, чай пить еще не время? Я позвоню в колокольчик, Кора? Как жаль, что сегодня слишком ветрено для дерева.

— Ты думала об этом мальчике, о Стирпайке, — сказала Кора, бочком придвигаясь к сестре и вглядываясь в ее лицо с близкого расстояния. Она чувствовала, что, внезапно вернувшись к прерванному разговору, сумеет побить бедную Кларис ее же оружием.

— Как и ты, — сказала Кларис — Я давным-давно поняла. Ведь так?

— Так, — сказала Кора. — Давным-давно. Теперь мы обе знаем.

Недавно разожженный огонь неуважительно мотал их тени по потолку и по стенам, на которых висели образцы вышивок. Комната была просторна, футов тридцать на двадцать. Против выхода в коридор располагалась малая дверца. Она вела в Горницу Корней, построенную в форме полукруга. По сторонам от дверцы располагались два высоких окна с толстыми, ромбовидной огранки стеклами, а в двух других стенах комнаты — по небольшому камину и узкой двери, из которых одна вела в кухню и в комнаты двух служанок, а другая в столовую и темно-желтую спальню сестер.

— Он сказал, что возвысит нас, — сообщила Кора. — Ты ведь слышала, верно?

— Я же не глухая, — ответила Кларис.

— Сказал, что нас недостаточно чтут и что нам следует помнить, кто мы. Мы леди Кларис Гроан и леди Кора Гроан, вот мы кто.

— Кора и Кларис, — поправила ее сестра, — из Горменгаста.

— А никто не благоговеет, когда нас видит. Он сказал, что заставит их всех.

— Заставит что, дорогая? — до Коры начало доходить, что они с сестрой, оказывается, размышляют об одном и том же.

— Благоговеть, — сказала Кларис. — Им же положено благоговеть. Разве им не положено, Кора?

— Да, но только они все равно не благоговеют. Нет. И в этом все дело, — сказала Кларис, — хоть я и попробовала нынче утром.

— Что ты такое попробовала? — спросила Кора тоном, отчасти покровительственным.

— Помнишь, когда я сказала: «Пойду, погуляю»?

— Да, — Кора села и вытащила из плоской груди крохотный, но крепко надушенный платочек. — И что же?

— А я вовсе и не в уборную пошла, — Кларис тоже вдруг села, прямая, как палка. — Я вовсе взяла чернила — черные чернила.

— Для чего?

— Я тебе пока не скажу, время еще не пришло, — важно ответила Кларис и ноздри ее дрогнули, как у мустанга. — Взяла черных чернил и отлила их в баночку. У нас их много. А потом сказала себе то, что ты много раз говорила мне и я тебе тоже — что Гертруда ничем не лучше нас, на самом деле еще и хуже, потому что в ее жилах нет ни капли крови Гроанов, не то, что в наших, у нее самая обыкновенная кровь, от которой никакой пользы. Вот я и взяла чернила, и я знала, что сделаю. Тебе я говорить не стала, потому что ты бы мне запретила, да я и сейчас не знаю, зачем говорю тебе, ты ведь можешь подумать, что я поступила неправильно, но теперь все уже позади, поэтому и неважно, что ты подумаешь, дорогая, ведь правда?

— Пока не знаю, — с некоторой брюзгливостью откликнулась Кора.