Дорога в Царьград - Александр Михайловский

   Потом мы переговорили с несколькими армянами, которые ехали в Константинополь из Болгарии. По их словам, турецкая армия стремительно разлагалась. Известие о падении столицы Османской империи вызвало шок у командиров и солдат. Началось повальное дезертирство. А те, кто еще остался в строю, принялись грабить и насиловать христиан, вымещая таким образом свою злость за поражение на болгарах, греках и армянах. В свою очередь, христиане, вооружившись чем попало, шли громить турецкие аулы, и даже нападали на небольшие турецкие отряды. Вроде бы военные действия и не велись, но жертв с обеих сторон было много. Я составил донесение о том, что рассказали мне армяне, и с оказией переслал его своему командиру. А он уже отправит его дальше по инстанции.

   Ночью, о чудо, на нас попытались напасть обкурившиеся анаши башибузуки. Но эти любители ганжи, были незнакомы с такой штукой, как снайперская винтовка с ПБС и ночным прицелом. Наш штатный снайпер, Мишка Иванов, без особого напряга перестрелял большую часть любителей ночных приключений. Лишь когда две трети отряда были уже мертвы, до этих убогих наконец-то дошло, что что-то тут происходит не так. Бросив своих убитых, отморозки свинтили в неизвестном направлении.

   А утром к нам пришла долгожданная смена. Мы передали ребятам блокпост, рассказали о своем житии-бытии, после чего сели на подводы, которые привезли нашу смену, и отправились домой. Да-да, для многих этот город уже стал вторым домом. Ведь то место, где тебя ждут - это и есть дом. А в Константинополе меня с нетерпением ждала моя ненаглядная Мерседес. Я так по ней соскучился!

   Рана моя оказалась серьезной. При осмотре меня врачами выяснилось, что пуля, пробив бедренную мышцу, прошла около самой бедренной кости. Еще чуть-чуть, и мне пришлось бы идти в "червивую каморку". Это милые черкесы, бежавшие вдоль берега за миноноской и стрелявшие на самом близком расстоянии, так наградили меня.

   Местный фельдшер, когда я высказал ему надежду, что дней через 10-12 я снова вернусь в отряд, огорошил меня откровенным замечанием, что раньше двух месяцев мне и думать нечего о возвращении. Такое горе взяло меня, когда услышал это, что я чуть не удрал из госпиталя, и не пошел назад пешком; кабы приятели не отговорили меня от этой глупости, я наверное, так и бы и поступил. Все же откровенность эта принесла мне ту пользу, что я стал серьезней относиться к своей беде.

   А в госпитале мне промыли рану, причем, из нее пинцетом вытащили кусочки сукна и белья, забитые туда пулей. И так было каждый раз, утром и вечером, когда мне делали перевязки. На этом врачебное попечение надо мной и заканчивалось. Русские, доктор и старший его помощник, приходили в палату два раза в день. Больше я их не видел. А туземный доктор, не то румын, не то австрийский еврей, чтобы смягчить мои боль в раненой ноге, стал делать мне уколы морфином.

   А служащие госпиталя, после утренней перевязки, пропадали, и, исключая время завтрака, мы не видели их до самого вечера. Следовательно, мы не могли получить никакой помощи, а между тем многим из нас нельзя было не только вставать, но и шевелиться, не рискуя вызвать кровотечение.

   Скрыдлов, который лежал в одной палате со мной, стал быстро поправляться. А у меня каждую перевязку продолжали таскать из раны кусочки белья. Началось нагноение раны. Затем, и это печальнее всего, насела лихорадка. Дело в том, что я часто и подолгу страдал от лихорадки малярийной формы, в первый раз схваченной еще в 1863 году в Закавказье, потом исправленной и дополненной в Туркестане. Китае и Индии. Хинин, лекарство от этой гадости, мне начали давать тогда, когда лихорадка сказалась очень сильной. Она имела чисто восточный характер; лишь только я закрывал глаза и забывался, как передо мной открывались громадные, неизмеримые пространства каких-то подземелий, освещенных ярко-красным огнем. В этой кипящей от жары бесконечности носились миллионы человеческих существ, мужчин и женщин, верхами на палках и метлах, проносившихся мимо меня и дико хохотавших мне в лицо...

   Рана моя не заживала, а доктора отказывались сделать операцию и прочистить ее. Лихорадка просто замучила; некоторые ночи приходилось по 12-13 раз переменять намокавшее белье! К счастью, наши сестры милосердия, к этому моменту появившиеся в госпитале, исполняли эту обязанность, иначе застудиться и окончательно свихнуться было бы обычным делом.

   Одну ночь мне было особенно плохо. Понимая, что дело неладно, я решил оставить кое-какие распоряжения на случай возможного конца. Ах, как смерть была близка, и как мне не хотелось умирать!

   А на следующий день госпиталь посетил Государь. Войдя с большой свитой в нашу палату, Он прямо обратился к Скрыдлову:

   - Я принес тебе крест, который ты так славно заслужил!

   Скрыдлов поцеловал руку Государя, положившую крест ордена Святого Георгий 4-й степени. Я его понимал - такой же наградой я, 26-летний прапорщик в отставке, был награжден в 1868 году при осаде Самарканда войсками бухарского эмира. - Как давно это было!

   Потом Его Величество обратился ко мне:

   - А у тебя, Верещагин, уже есть такой, тебе не нужно! - И Государь подал мне руку.

   - Есть, Ваше Величество, благодарю вас, - ответил я.

   Еще после нескольких приветливых слов цесаревича и румынского князя Карла, Государь и его свита покинула палату. Кроме одного человека, одетого в партикулярное платье. Но выправка его говорила, что привычней для него был военный мундир. Это был мужчина уже в возрасте, среднего роста, с уже заметной лысиной. Круглое лицо, загорелая кожа, небольшая седая бородка. А вот его глаза...

   Мужчина нагнулся надо мной, взял мое запястье, пощупал пульс, а потом внимательно посмотрел на меня. Лицо его стало озабоченным.

   - Василий Васильевич, вам срочно нужно сделать операцию. Собирайтесь-ка вы, голубчик, в путь-дорогу, будете лечиться в нашем госпитале на "Енисее", - сказал мне этот господин.

   - Милостивый государь, - ответил я, - прежде всего, скажите, с кем я имею честь говорить?

   - Прошу извинить меня, Василий Васильевич, - сказал незнакомец, - позвольте представиться, капитан Тамбовцев, Александр Васильевич. В Главной квартире Государя я представляю руководство Югоросии. А для нормального лечения я предлагаю вам отправиться на наш плавучий госпиталь "Енисей", который сейчас находится в Золотом Роге.

   Услышав это, я подумал было, что у меня снова началась лихорадка, и я опять начинаю бредить. - Какая Югороссия?! - Какой плавучий госпиталь "Енисей"?! - Какой еще Золотой Рог?! - Я ведь как-никак закончил Морской корпус, и прекрасно знаю, что Золотой Рог - это залив, на берегах которого расположен Стамбул!

   Мои мысли, по всей видимости, отразились на моем лице. Господин Тамбовцев по-отечески покачал головой, и, улыбнувшись сказал мне:

   - Василий Васильевич, похоже, что вам еще не сообщили о том, что флот Югороссии внезапным ударов прорвался через укрепления Дарданелл, и захватил Стамбул, который теперь снова именуется Константинополем. Турецкий султан Абдул-Гамид захвачен в плен, его армия деморализована, флот уничтожен. Не сегодня-завтра начнется полное освобождение Болгарии от остатков турецких войск.

   - Я был как во сне. Неужели все обстоит именно так, как рассказывал мне господин Тамбовцев?! Похоже, что пока я лежал в горячке и в навеянном морфином сладком сне, в мире произошли такие замечательные события?!

   Или ко мне снова явились мои видения, и господин Тамбовцев - это всего лишь фантом, который издевается надо мной, в преддверии моей смерти?

   Похоже, что вид у меня в этот момент был совсем неважный. Господин Тамбовцев достал из кармана какую-то плоскую продолговатую коробочку черного цвета, с торчащим из нее отростком. Он на что-то там нажал, потом приложил эту коробочку к уху, и заговорил:

   - Нина Викторовна, это Тамбовцев! - Нахожусь в госпитале в Бухаресте.

   Я вздрогнул, услышав раздавшийся из этой коробочки приятный женский голос. - Александр Васильевич, с вами что-то случилось?!

   - Нет, Нина Викторовна, со мной все в порядке! Просто здесь находится тяжело раненный Василий Васильевич Верещагин...

   - Верещагин?! - изумилась женщина в коробочке, - тот самый?

   - Да, Нина Викторовна, тот самый, - сказал господин Тамбовцев. - Его необходимо срочно эвакуировать на "Енисей". При таком лечения, как здесь, я боюсь, что он долго не протянет. Прошу прислать санитарный вертолет, и пусть он приземлится где-нибудь поближе к Бухаресту. Я дам команду парням из группы капитана Хона, чтобы они нашли подходящую площадку.

   - Хорошо, Александр Васильевич, - я немедленно свяжусь с адмиралом Ларионовым. На "Енисее" есть свой вертолет. Он может с промежуточной посадкой на "Кузнецове" добраться до Бухареста. Надо спасать Василия Васильевича - это наша гордость!