Пифагор - Александр Немировский

   — Я старался избегать подробностей. Они печальны.

   — Всё равно от них никуда не деться, — вздохнул Пифагор.

Покачав головой, Никомах начал:

   — Ты уже знаешь, что Дарий не торопился выполнить своё обещание о передаче в управление Силосонту Самоса. Когда же ему был сообщён день его торжества, он направился на Крит, чтобы перевезти тех, кто решил вернуться на родину. Их оказалось немного, но всё же керкур, на котором приплыл Силосонт, был для них мал. И я, конечно, согласился предоставить для этого один из моих кораблей, только что освободившийся от груза, и сам поплыл на нём вместе с Эвномом. Отца же он решил пока оставить в Кидонии. Керкур нас обогнал, но мы на своём корабле всё же поспели к началу церемонии. Для прибывших вместе с Отаной знатных персов под Астипалеей были поставлены высокие сиденья, и они на них расположились. Заняли свои места и нанятые Силосонтом флейтисты, которым было поручено услаждать слух знатных гостей. И вдруг переполох. На них неожиданно обрушился вырвавшийся из Горгиры полоумный брат Меандрия с дюжиной наёмников и перебил ничего не подозревавших персов. Отана, в ярости презрев распоряжение Дария отдать остров Силосонту неразорённым, тотчас же приказал закалывать всех, кто попадётся, — и взрослых, и детей. Заметив опасность, мы поспешили в гавань к моему кораблю. Персидские воины бросились в погоню. Вот тогда и был ранен копьём в спину Эвном. Нам удалось перенести его на корабль и отплыть. Тогда же к нам присоединился и Меандрий, воспользовавшись неизвестным персам подземным ходом. Твой брат умер на моих руках. Через несколько дней после этого, не пережив утраты, скончался твой отец.

Вспомнив что-то, Никомах удалился и, вернувшись, молча протянул Пифагору перстень с камнем из смарагда. Всю его поверхность занимала пентаграмма с отходящими в сторону концами, наподобие морского животного, доставаемого со дна ловцами губок. Пифагор молча надел перстень на палец и сжал ладонь в кулак.

— Уже после того, как я отправил тебе письмо, — продолжил Никомах, — мне стало известно, что Силосонт процарствовал на Самосе всего три месяца и после его кончины власть перешла к его сыну Эаку. Отане, чтобы Эаку было над кем властвовать, пришлось переселить на Самос тысяч пять милетян. Меандрий же был принят спартанцами и до сих пор надеется, что они помогут ему вернуться на остров.

Пифагор, напряжённо внимавший Никомаху, поднял голову.

   — Так оборвалась история Самоса. И всего через два года после гибели того, кто считал себя вторым Миносом.

   — Я бы не стал его так называть! — горячо возразил Никомах. — Ведь Поликрат был не просто владыкой морей, но и создателем великой торговой державы. Он захватил острова Эгеиды не для того, чтобы обложить их данью, подобно Миносу. Плывёшь с лесом с Понта или из Италии на Самос — есть место бурю переждать и пополнить запас воды. Самосская керамика. Самосские ткани. Самосские тёсаные камни. Всё это дало Поликрату такую власть, какой не обладал до него ни один из владык. А Герайон? Ведь это не просто самый большой и красивый храм эллинской ойкумены, но и центр деловой жизни. Многие торговцы, и не только самосские, пользовались его займами, и долю от процентов получала не одна богиня, а весь остров. К тому же это было самое надёжное место, где хранили вклады эллины из многих городов.

   — Да! Да! — подхватил Пифагор. — В своё время я встречал на Священной дороге афинянина Клисфена...

   — Афинянина! — возмутился Никомах. — Слышать о них не хочу! Это они, воспользовавшись гибелью нашего Поликрата, прибрали к своим рукам все острова. Они захватили несколько моих судов с лесом. Вот кто главные недруги Самоса.

Пифагор нагнулся к котомке, поднял ношу на плечо.

   — Да куда же ты?.. — растерянно проговорил Никомах. — А как же обед? Хоть кикеона выпей.

   — Мой обед сегодня — беда, — проговорил Пифагор. — Дай мне выходить её одному. Тебя же попрошу сообщить в Кротон, что я возвращусь весной.

Видение, предчувствие которого заставило Пифагора так неожиданно расстаться с Никомахом, было словно продолжением его рассказа.

Корабль нёсся к плоскому берегу, и Пифагор силился размотать канат. Он скользил между ладонями, сдирая кожу, оплетал мачту. Когда же связка кончилась, на конце каната вместо якоря оказалась голова Поликрата с вывернутыми веками и вывалившимся наружу языком.

Очнувшись на мгновение, Пифагор увидел себя на берегу. Пытаясь сбросить с себя охвативший его ужас, он рванулся и ощутил тяжесть, словно бы успел выйти из земли лишь наполовину, а нижняя часть тела была засыпана песком.

Потеряв сознание, он вновь проснулся. Волны набегали на берег, окаймляя его бахромою пены. Вдали показался юноша. Во всей фигуре отражалась переполняющая его радость. Насвистывая, он размахивал котомкой и приплясывал, насколько это позволял ему песок. Когда он приблизился, Пифагор с удивлением узнал Гиппаса. Подумав, что юноша может с ним заговорить, Пифагор подвинул петас на лоб и притворился спящим.

Судя по шороху песка, Гиппас остановился рядом, словно ожидая, не проснётся ли незнакомец. Прошло достаточно времени, и вновь послышались шаги, а затем всё стихло. Пифагор открыл глаза. Берег был пуст. Взгляд его упал на большие пальцы ног с потрескавшейся кожей. «Навёл на вас напраслину, — подумал он. — И вовсе вы не жаждете новых странствий, скорее вспоминаете о женской ласке. Я в своих безумных мечтаниях отверг её для себя и для других. И кто мне дал право распоряжаться судьбами этих юношей, лишать их эроса? Может быть, пора сознаться в своей слабости и распустить их?»

Мост

Мост, причудливо выгнувшись над Геллеспонтом, напоминал спину готовящейся к прыжку пантеры. Он был прекрасен в своей неправдоподобности, лёгкости и красоте. Дарайавуш, впервые его узрев, замер с полуоткрытым ртом. И только через несколько мгновений, опомнившись, он оглянулся и, отыскав в свите милетянина Гестиэя, подозвал его к себе.

   — Скажи, — спросил он, — я буду первым, перешедшим из Азии в Европу посуху?

   — Первым из царей, — отозвался милетянин, — ибо первыми по этому мосту прошли строители — мегарец Эвпалин и его помощник самосец Мандрокл.

   — Пусть они ко мне подойдут! — распорядился Дарайавуш.

Гестиэй почтительно склонил голову:

   — Этой чести может удостоиться только Мандрокл. Месяц назад Эвпалин был злодейски убит одним из тех, кто не хотел видеть тебя в Европе.

   — Убийцу нашли?

   — Нет, он скрылся.

   — Тогда передай казначею, чтобы он выдал самосцу Мандроклу столько золота, сколько он сумеет унести.

   — Мандрокл просит разрешения заказать картину с изображением твоего перехода по мосту и передать её в храм богине своего острова на всеобщее обозрение.

   — Мне это угодно. Пусть закажет лучшему из художников.

С этими словами Дарайавуш дал знак возничему колесницы Ахурамазды. Тот дёрнул вожжи, и восемь белых как молоко нисейских коней двинулись по мосту, высоко поднимая копыта. Затем понесли царский стяг — золотого орла с широко распростёртыми крыльями. Царя перенесли в Европу на золотом троне и поставили таким образом, чтобы его могли видеть проходящие по мосту и сам он мог наблюдать за движением войска.

Первой двинулась царская гвардия бессмертных, цвет армии — ростом как на подбор, с копьями, украшенными золотыми шарами, с луками и колчанами из листового золота. Впереди гвардейцев шёл Мегабаз. Перейдя мост, он остановился рядом с царским троном.

Персов вёл Отана. Они были вооружены большими луками с камышовыми стрелами и защищены плетёными щитами. На правом боку у каждого висел акинак в серебряных ножнах. Мидийцев, имевших то же вооружение, вёл Гаубурава.

За ними шли ассирийцы в панцирных и остроконечных шлемах, сплетённых из полосок меди, — кто с деревянными палицами, снабжёнными железными шишечками, кто со щитами и копьями. У киликийцев были круглые кожаные щиты и короткие кривые сабли. Ликийцы и карийцы помахивали серпами на длинных рукоятках. Белолицых бактрийцев отличали высокие барашковые шапки, украшенные орлиными перьями, и боевые секиры, выступавших за ними саков — островерхие тюрбаны. Каспии были в козлиных шкурах, стройные темнолицые арабы, восседавшие на верблюдах, выделялись длинными белыми бурнусами. Голубоглазые ливийцы были в кожаных одеяниях с короткими дротиками. Чубатые фракийцы, дети лесов, вскидывали щиты, выделанные лисьими шкурами. От поясов свисали лисьи хвосты. Лица и грудь были покрыты устрашающими росписями. Мрачные как ночь эфиопы в барсовых и львиных шкурах несли луки из пальмовых веток, их выставленные вперёд щиты были выделены из шкур носорогов. Индийцы шли в белых одеяниях из хлопка, с луками в руках. Слонов через мост повести не решились.