Пифагор - Александр Немировский

Что есть Пифагор?

Филарх вбежал в лесху и остановился в нескольких шагах от Эвримена.

   — Что случилось? Почему закрыт подземный ход?

   — Он не понадобится. Пифагор ушёл.

   — Ушёл?.. Куда?

Эвримен пожал плечами:

   — Разве об этом спросишь? Просто ушёл, как уходил в юности. Помнишь рассказ Никомаха о его встрече с Мнесархом? Даже отцу он ничего не объяснил и, исчезнув на двадцать лет, ни разу не давал о себе вестей.

   — А не огорчило ли его бегство Гиппаса?

   — Не знаю. Но мне кажется, надо по очереди охранять ворота.

   — А как быть с занятиями?

   — Он оставил распоряжения. Вспоминал и о твоём умении говорить его голосом. О том, что Сам удалился, акусматики не должны догадываться.

   — Понимаю. О чём же ещё он распорядился?

   — Расскажу вечером. Пора звонить в колокол. Сегодня и до конца декады занятия буду вести я.

Через несколько мгновений Эвримен уже был в аудитории. При его появлении слушатели встали и опустились на свои места.

   — Существует множество определений, что есть Пифагор, — начал Эвримен. — Вам уже известно геометрическое: Пифагор — не плоскость, а пирамида, складывающаяся из прошлых существований, как из сходящихся вверху треугольников. Ныне он их вершина. Сегодня мы разберём мифологическое определение: Пифагор есть Аполлон Гиперборейский. Нетрудно понять, что смертному, носящему имя Пифагор, ближе всех других богов Аполлон. Но подумайте, почему именно Гиперборейский? Гипербореи самый счастливый народ на земле, и не только потому, что они ближе всех к полюсу. Счастье их в том, что среди них пребывает Аполлон, любуясь чистотой их снегов и скачками белых оленей. Только в стране гипербореев Аполлон оставляет следы на снегу, и они, привязав к сандалиям доски, скользят вдоль них до места, где следы обрываются. Так же и мы счастливы тем, что среди нас находится Пифагор, и, слыша его голос, ощущаем себя гипербореями. Белы наши одежды и чисты наши обращённые к знаниям помыслы. Что касается самого имени Пифагор, то оно было дано ему пифией ещё до рождения. Когда его родители прибыли в Дельфы, чтобы вопросить оракул, пифия Фемистоклея сказала, что у них родится сын в облике Аполлона и его надо назвать Пифагором. И когда Пифагор родился в Сидоне, там видели лебедей, которых послал его приветствовать Аполлон. Иногда Аполлон посылает к нему из страны гипербореев вестников. Одного из них зовут Залмоксисом, и он почитается гетами как бог, другого — Абарисом, на данной ему Аполлоном золотой стреле он облетает мир.

Оглядев слушателей, Эвримен продолжил вполголоса:

   — Слова «Что есть Пифагор?» служат знаком, отличающим нас от непосвящённых. С него мы начнём рассмотрение учения о проходимом душами круге судьбы. Отделяясь от тела, душа не уходит в Аид, а вселяется в другое тело. Как вам известно, душа Эвфорба, покинув сражённое Менелаем тело, через двести шестнадцать лет вошла в гетеру, ещё через какое-то время — в рыбака Пирра, а затем в Пифагора. Подобный путь проходит любая душа, но лишь немногие помнят о своих превращениях. Души способны вселяться в растения или насекомых, поэтому придерживающиеся этого умения индийцы ходят без обуви, чтобы ненароком не причинить вреда какой-либо душе. Именно поэтому мы с вами не употребляем в пищу мясо живых существ. Этим мы обеспечиваем себе и окружающим нас душам прохождение всего круга судеб и блаженное существование. Поэты рассказывают об Островах Блаженных за Столпами Геракла. Будучи в Кархедоне, Сам расспросил об этих островах и узнал, что из-за них соперничают кархедоняне и тиррены. Элизий находится не на земле, а где-то в небесных сферах. Там рождается гармония, постижению которой нас учит Пифагор.

Эвримен неожиданно остановился и, словно случайно припомнив, произнёс:

   —  Теперь вот ещё что. Несколько дней назад от нас самовольно ушёл Гиппас. Мы об этом сожалеем. Сам сказал, что каждый из вас волен покинуть школу и что он не питает к ушедшим неприязни и благодарит их за то, что они были его акусматиками. Каждый, желающий покинуть школу, может получить внесённые деньги. Сам надеется, что не выдержавшие обета молчания ни в коем случае не станут разглашать непосвящённым того, чему они научились здесь.

Силла

Берёзовый лесок со множеством пустивших свежие побеги пней остался позади. Сменившая его сразу за Тёплыми Водами Силла навеяла мысли о мифических временах, когда ни здесь, ни в других местах не было ни железного топора, ни эллинских городов, когда одетые в звериные шкуры люди не рубили деревьев и жили ещё в ладу с нимфами и дриадами.

Поднимаясь по склону холма, Пифагор остановился под сосной с коралловой в солнечном свете корой. Изогнутые ветви указывали путь к громоздившемуся впереди хребту. В его разрыве, заросшем более тёмным лесом, угадывался перевал.

Последний раз Пифагор бродил по лесу на Кипре. Но там хвоя была голубой, а сосны дружески чередовались с кедрами. Здесь же, в Силле, с соснами и их сёстрами пихтами братался красавец можжевельник. Пифагор сорвал веточку и вдохнул всей грудью острый и сильный аромат. «Почему это дерево вечнозелёное, — подумал он, — а многие другие замерзают и теряют листья? Наверное, этому можно отыскать объяснение? Не родились ли пихта и её сёстры теплокровными, подобно людям и другим животным? Или, может быть, в их корнях и стволе избыток влаги?»

Пифагор никогда всерьёз не занимался жизнью растений, хотя всегда к ним тянулся. В Вавилонии, где прошли годы учения, не было лесов, а для его выросших в низинах учителей, жрецов храма Бела, лес был грозной стихией, населённой чудовищами, местом, где сын бога или богини мог в схватке с ними показать удаль. Он вспомнил завораживающую поэму о Гильгамеше, которую сразу оценил как высшее из проявлений человеческого духа. Строки не приходили на память, язык забывался, но оставалось ощущение чуда. «Победа Гильгамеша над владыкой кедрового леса обернулась для него гибелью. Геракл чем-то похож на Гильгамеша, ибо он тоже борец с враждебной природой, но рядом с ним не было дикаря Энкиду, этого человека природы. Он один — так же как я. Моим Энкиду мог бы стать Залмоксис, молодой вождь. Но между нами леса — и эта Силла, пронизанная солнечным светом, и ждущий меня впереди страшный лес тирренских Апеннин, который именуют Циминским, и чащи в безвестных далях за Альпами, названия которых не ведает ни один из эллинов. К Залмоксису, в страну гипербореев, где хлопьями падает снег и весною пляшут олени, стремится моя мысль. Почему ты не даёшь о себе знать, мой мальчик? Ведь ты слышал меня, когда я плыл на корабле! Восприми же мой голос и теперь, когда к нему не примешивается ни один посторонний звук! Я в лесу близ Кротона. Я на время оставил школу, которую там создал, и свободен от дел. И мысленно я с тобой».

Переселение

В это лето послы царя царей Дарайавуша двигались по Фракии от племени к племени, призывая посылать молодых воинов в персидское войско и угрожая разорением тем, кто этого не сделает. В страхе перед персами, скорыми на расправу, свои отряды к назначенному месту сбора послали даже могущественные пеоны. Только крестонеи осмелились не выполнить приказа чужеземцев. На собрании старейшин слепой певец, перебирая струны кифары, пропел о Залмоксисе, крестонее, взятом в плен эллинами и овладевшем их знаниями, о знаке медведя на его груди, о глазах, сверкающих, как звезды, о том, как Залмоксис уже однажды спас свой народ от беды, спасёт его и сейчас, если призвать его всем народом.

И были принесены кровавые жертвы. На копья подняты трое юношей. И Залмоксис вновь явился к своему племени. На его груди ярился медведь с зияющей пастью. И, видя дальше не только людей, но и орлов, он приказал мужам вместе с жёнами и детьми сняться с места, чтобы поселиться там, где не будут угрожать ни эллины, ни персы. И не было в племени ни одного, кто усомнился бы в правильности такого решения.

Переправившись через Данастрий, крестонеи выпрягли коней и стали лагерем. Приказав поставить охрану, Залмоксис уединился в крытой повозке и прилёг. От многих суток непрерывного движения голова гудела как котёл, и он сразу погрузился в сон.

Пробудившись среди ночи, Залмоксис откинул полог. Луна гляделась в реку, и её отражение дробилось в ряби волн, обтекающих вбитые в дно сваи. Это было всё, что осталось от разрушенного моста.

Внезапно Залмоксис вспомнил стишок Пифагора:

Не допускай ленивого сна на взор утомлённый,Доколе не дашь ты ответа на три вопроса —Сделал я что, чего не свершил и что остаётся, —

и задумался: «Этот день стал для меня и моего народа переломным. Там, за мостом, осталась земля, столетия возделывавшаяся крестонеями, могилы отцов и дедов, а здесь заселённая кочевниками, не знающая плуга степь, но ведь иного выхода не было. А как примут нас эти кочевники, не раз вторгавшиеся через Данувий и опустошавшие наши поля? Конечно, сейчас им не до нас. Огромное персидское войско уже, должно быть, перешло Данастрий и находится где-то близ Ольвии. А что, если нам двинуться к порогам Данаприя, где скифы хоронят своих царей, и предложить им помощь в войне с Дарайавушем? Выше порогов обитают данники скифов, чуждые им по языку и обычаям племена. Неужели среди их лесов не отыщется места для наших женщин, детей и стариков? А мы, воины, оплатим эту землю своею кровью, а если понадобится — и жизнью».