Пифагор - Александр Немировский

Пифагор обратил внимание на то, что тиррены не произносили звонкого «б», — потом он узнал, что и в тирренском алфавите, (Имеющем, как и эллинский, финикийское происхождение, нет «беты», поэтому вместо «Тибр», «Тиберии» они говорят «Тифр», «Тиферин». Дед Тефария Велианы — лукумон его хорошо помнил — прославился сооружением дороги, соединявшей Церы с Ромой, отец — заключением союза с Картхадаштом и совместной с картхадаштцами победой над фокейцами близ Алалии.

   — Отец мой, — пояснил лукумон, — защитил наши островные владения от этих скитальцев, которых персы лишили отечества, но не стремился их уничтожить, а разрешил побеждённым увезти своих жён и детей в Гиелу, где они живут по сию пору. Он ценил ум и энергию эллинов и приставил ко мне эллинского учителя. В портах нашего города много эллинов. Я видел тебя рядом с Состратом. Отец открыл этому эгинцу дорогу в Тартесс под условием держать свои корабли в Пиргах и Грависках и вести торговлю только с нашими друзьями.

   — То есть картхадаштцами? — спросил Пифагор.

   — Не с ними одними. Мы поддерживаем дружбу с Сибарисом и его колониями, а через них и с Милетом, процветающим даже при персах. Для защиты торговли от сиракузян и разбойников-липарцев мы держим флот то в Регии, то в Занкле и, как тебе известно, не пользуемся своим военным превосходством для устранения врагов Сибариса.

   — И это все корабли Цер? — спросил Пифагор.

   — Говоря «наши корабли», я имел в виду корабли всех двенадцати расенских полисов, которыми командует назначенный союзным советом наварх. Заслуги моего отца в своё время обеспечили эту должность мне, хотя тогда мне было всего двадцать лет. Сейчас же кораблями командует ромей.

   — Разве Рома — тирренский город?

   — Конечно, потому что там у власти расен Тархна. Ромеи называют его Тарквинием. Но править ему труднее, чем мне, — его предкам не удалось сломить своеволия знатных ромеев, как это сделал мой дед по матери Мезенций, установивший в Церах единоличную власть и передавший её по наследству моему отцу. В других же тирренских городах правят советы лукумонов, как в Картхадаште и твоём Кротоне.

   — Единоличную власть мы называем тиранией, от лидийского слова, имеющего значение «властвовать», — заметил Пифагор.

   — Оно сохранилось и в нашем языке, — отозвался Тефарий. — Та богиня, которую эллины называют Афродитой, носит у нас имя Туран, то есть владычица. Вот тебе доказательство того, что мы потомки лидийцев. Кажется, ты в этом сомневаешься?

   — О нет. Но я полагаю, что не голод побудил твоих предков покинуть Азию, а мощное движение народов, снёсшее их с места, как переполнившийся водный поток, и выбросившее на этот благословенный берег.

   — Благословенным сделали его мы, расены, — гордо произнёс Тефарий. — До нас здесь были сплошные болота и царство комаров и лягушек, певших нескончаемый гимн зловреднейшей из богинь — Лихорадке. Мы прорыли каналы и вывели излишние воды в озера. Мы очистили эту землю и перебросили через водные потоки деревянные и каменные мосты. Мы построили на холмах укреплённые стенами города и соединили их дорогами. Мы дали обитавшим здесь дикарям законы и установили у них, поклонявшихся лесным и речным демонам, веру в эзаров, могущественных богов. Мы дали им ремесла и искусства. Мы обучили их финикийскому письму. И если ты в этом сомневаешься, побывай в Роме и напиши мне потом, найдёшь ли ты в этом или ином городе, населённом латинами и сабинами, вольсками или эквами, что-либо достойное упоминания, не связанное с нами, расенами.

Волки

Милон шёл Силлой. Глаза его блуждали по колыхавшимся от утреннего ветра ветвям.

С тех пор как он вернулся из Олимпии без победной ветви, прошёл уже месяц. Но он никак не мог успокоиться и уходил в лес, чтобы остаться наедине с собой. Напрасно! Сцена нестерпимого позора преследовала всюду.

Жребий соединил Милона с кротонцем, перебежавшим в Сибарис и ставшим там зятем тирана Телиса. Наблюдая за ним на тренировках, Милон понял, что тот сильнее его и от его могучей юной хватки ему не уйти. И это случилось. Он оказался на спине и услышал многотысячный вздох стадиона, ждавшего от него победы.

«А ведь Пифагор, видимо, чувствовал, что меня ожидает, — думал Милон. — Он мне дал математическую задачу, чтобы я поломал над нею голову, и старался занять другими делами. Но я был ослеплён привычкой побеждать. Я рассчитывал только на мощь своих рук».

Впереди показалась высохшая сосна. Видимо, кто-то хотел воспользоваться ею для топлива и вбил в расщеп клин. «Нет, я ещё силён», — подумал Милон. Ударом кулака он выбил глубоко загнанный клин и всунул в расщеп руки, чтобы разорвать ствол. Но высохшее дерево оказалось сильнее его. Он стал его невольником.

Он набрал воздуха и крикнул во всю мощь груди. Силла отозвалась эхом. Крикнул ещё и ещё раз. И замолк.

Вслед за последним отголоском наступила пугающая тишина. Где-то послышались тихие размеренные удары. Повернув голову, Милон увидел дятла, деловито бьющего клювом по стволу. Он вспомнил, что италийские варвары считают дятла покровителем молодёжи. Те, кого изгоняют из общин, идут за птицей, пока она их не выведет на место нового поселения. Этих молодых людей называют мамертинцами, ибо Арес на языке здешних варваров — Мамерс. Может быть, кто-нибудь услышит стук клюва и придёт сюда, чтобы вырвать его из плена?

На Силлу опустился мрак. На опрокинутой чаше неба затрепетали звезды. «Кажется, это созвездие Лебедя, — подумал Милон. — Под ним рождаются наглецы, мнящие себя спасителями людей. За ним — Кассиопея, моё созвездие». Млечный Путь развёртывался в безмолвном течении. Пифагор воспроизводил его порывистыми звуками авлоса.

Мелодия возникла в сознании Милона, и он запел, пытаясь заглушить растущую тревогу. Одна из звёзд внезапно сорвалась и, прочертив по небу дугу, словно бы рассыпалась по лесу маленькими звёздочками. Они приближались, горя жадным блеском. В гармонию сфер ворвались воющие звуки.

Поющий гаруспик

Из Кротона Пифагор завернул в Церы, чтобы проститься с Тефарием Велианой. Месяц странствий по тирренским городам ввёл его в мир, который прежде являлся ему в сновидениях. То, что ему приходилось склеивать из обломков, как разбитую чашу, здесь представало как нечто цельное, продолжающее жить так, как жили в древности, хотя и воспринявшее черты нового пейзажа и климата.

Задаваясь мыслью, что в тирренах главное, Пифагор пришёл к выводу, что это чувство ритма. Оно пронизывало всё их бытие, проявляясь и в устройстве их жилищ, и в общественных празднествах, и в отношении к рождению и смерти. Знатоками и хранителями этого ритма были жрецы, мало чем напоминавшие служителей эллинских полисных богов. Писистрат, чтобы возвысить себя в глазах афинян, издевательски взял на колесницу и посадил рядом с собой жрицу в одеянии богини. На Самосе жрицы Геры пользовались почётом, но Поликрат не постеснялся отнять у Геры часть её земель. Он никогда не обращался к жрецам за советами, как поступить в том или ином случае. Здесь же без заключения жреца не могло быть принято ни одно сколько-нибудь значительное решение. Только жрецам предлагалось определить, как относятся боги к тому или иному замыслу полиса и его выборных должностных лиц. И это осуществлялось с помощью гаданий, без которых вообще не брались ни за какое дело. Как и вавилоняне, тиррены предпочитали гадать по овечьей печени и, кажется, достигли в этом не меньшего искусства. Жизнь считалась пиршеством, а смерть мыслилась бездной мучений. Этрусский Аид был страшнее эллинского. В нём не было Элизия, где душам за какие-либо заслуги давалось послабление.

Прощаясь, тиран протянул Пифагору изящную бронзовую статуэтку: юношеская головка в петасе, лукавая ионийская улыбка, в руках посох, крылышки на лодыжках.

   — Гермес? — удивился Пифагор. — Вы почитаете Гермеса?

   — Мы его называем Турмсом, — отозвался Тефарий. — Пусть он будет твоим проводником.

   — Но ведь Гермес проводник мёртвых!

   — Он бог тайного знания и поможет тебе выбрать жизнь или смерть.

Медленно приподнялась и зашла в пазы железная задвижка ворот. Проход заполнился светом. Друзья вышли. Тефарий положил руку на плечо Пифагора, намереваясь что-то ему сказать, когда прямо над их головами послышалась песня.

   — Это гаруспик, — пояснил Тефарий. — Он пророчествует.

Седоголовый старец, совершая телодвижения, напоминающие пляску, простирал в сторону друзей руки и пел:

Когда падёт великий город у моря,Когда он будет покрыт водами рекИ скроется под ними,Соединится с небом душа,Открывшая пути звёзд.

Тефарий приблизился к Пифагору: