Кризис власти - Ираклий Церетели

И большевики не замедлили выполнить это желание. К единому фронту демократии они примкнули лишь для того, чтобы собраться с силами, и на следующий же день, пользуясь тем взрывом ненависти и возмущения, который был вызван в народных массах контрреволюционной затеей, они повели ожесточенную атаку против демократии, объявив ее ответственной за дело Корнилова и с удвоенной энергией пропагандируя идею диктатуры пролетариата, – единственный, по их словам, оплот против военной диктатуры. Этой новой атаке демократия не сумела сопротивляться, и трагические дни октября стали днями крушения свободного строя и прихода к власти большевиков.

Я со всей тщательностью проанализировал, опираясь на мои личные наблюдения, причины этого поражения для того, чтобы выделить ту их часть, которая объективно была обусловлена собственными ошибками революционной демократии. Ошибки эти я вижу не там, где их находят противники нашей политики, как левые, так и правые, – первые, обвиняющие нас в том, что нас вдохновляла консервативная буржуазная политика, а вторые, считающие, что мы руководились ультрареволюционной политикой большевиков. Я убежден, что беспристрастная история признает, что революционная демократия ясно видела основные задачи, поставленные революцией, и что, несмотря на частные ошибки в проведении программы, общее направление ее конструктивной политики соответствовало жизненным интересам страны и трудящихся классов.

Но была одна проблема, которая требовала решения в первую очередь и практическое разрешение которой оказалось не под силу революционной демократии. Это была проблема государства, проблема создания твердой власти, опирающейся на демократически настроенные массы и способной защитить завоевания революции не только от угрозы реакции, но и от атак левого максималистского меньшинства.

Теоретически революционная демократия понимала жизненную необходимость создания такой власти. Именно из этого понимания и вышла ее поддержка первого правительства в марте 1917 г. и практика участия в последующих правительствах. Но – и это показательно – свое руководящее положение внутри правительства революционная демократия сохраняла в течение лишь того времени, когда власть, чтобы управлять, пользовалась почти исключительно средствами морального убеждения. Когда же пришел решающий момент и противники демократического строя «оружие критики сменили на критику оружием», революционная демократия вместо того, чтобы сосредоточить свои силы на образовании правительства, способного к борьбе, согласилась на новую систему коалиционного правительства – систему, ослабившую ее связи с властью.

Обычно приводят много других причин, чтобы объяснить победу большевизма над революционной демократией. Я говорил о них в других местах. Но каково бы ни было влияние иных факторов, не ясно ли, что шансы демократии в ее борьбе против большевизма должны были чрезвычайно уменьшиться в результате того, что революционная демократия, пользовавшаяся доверием большинства населения, обнаруживала все меньше и меньше воли к власти как раз в то время, когда большевизм, наоборот, с оружием в руках рвался к власти.

Народ не может строить новую жизнь, не может проводить социальные преобразования, особенно в разгар войны и революции, если он не имеет сильного демократического правительства, способного объединить волю большинства и располагающего всеми средствами государственного принуждения, чтобы заставить меньшинство эту волю уважать. В России 1917 г. только одна революционная демократия могла дать стране такое правительство.

Я не хочу сказать, что источником слабости правительства февральской революции был сам факт принятия принципа коалиции. В том положении, в котором тогда находилась Россия, коалиция была настоятельной необходимостью. Чисто социалистическое правительство в представлении всех классов неразрывно связано с социалистической революцией, а потому присутствие в правительстве представителей буржуазии вносило успокоение в настроения буржуазных слоев населения и напоминало социалистическим массам о фактическом значении буржуазии для общей экономики страны. И неудобства, которые были результатом коалиции, с избытком покрывались выгодами, ибо эта форма правительства позволяла изолировать непримиримые элементы буржуазии и заручиться сотрудничеством значительных технических и интеллектуальных сил для огромной преобразовательной работы, для работы, которая была бы не под силу изолированной революционной демократии.

Ошибка революционной демократии состояла не в принятии принципа коалиции, – ошибка состояла в том, что она не удержала своей руководящей роли в этой коалиции, в том, что она не усилила в ней своего прямого действия, не поняла, какое первостепенное значение имело для судеб революции фактическое осуществление власти революционной демократии в критический момент, когда враждебные демократии силы шли на штурм революции.

Конечно, буржуазные элементы ликовали, видя, как революционная демократия ослабляет свои связи с властью: они толкали ее на этот путь, выставляя в момент кризиса требование «независимости» правительства от существующих организаций, и общественное мнение промежуточных демократических элементов их поддержало. Но если эта идея восторжествовала, то прежде всего из-за колеблющегося поведения самой революционной демократии, которая могла бы радикально изменить положение, если бы показала волю к власти, волю к принятию на себя ответственности за действия правительства. Доверие масс, которым она пользовалась, обеспечивало ей возможность восстановить свою ведущую роль в демократической коалиции, и только она одна могла разбудить энергию страны, способную воодушевлять и направлять конструктивную работу власти, обеспечивая защиту демократического строя.

Я уже имел случаи отметить, насколько борьба за защиту нового строя стала для революционной демократии трудной потому, что эта борьба должна была прежде всего быть направлена против противников слева, которые атаковали режим во имя ультрареволюционных лозунгов. Эти трудности не проявлялись в области пропаганды. Большинство революционной демократии было свободно от большевизанских симпатий, от стремления к общему фронту со сторонниками Ленина и не переставало совершенно определенно противопоставлять свою политику политике большевиков. Но когда события поставили в порядок дня необходимость защищать демократический строй от натиска большевиков мерами государственного принуждения, в рядах советского большинства произошло замешательство. И тогда выяснилось, что ряд решительных противников большевиков не отдает себе отчета ни в подлинном характере, ни в истинном значении большевистской опасности.

«Большевизм, вот те ворота, через которые контрреволюция прорвется к нам», – говорили мы, и этому предвидению суждено было осуществиться. Но то, чего мы не предвидели, – это возможность, что сам большевизм возьмет на себя практическое осуществление самой страшной реакции, тоталитарное уничтожение всякой свободы, угнетение и порабощение народных масс.

В свете именно этого опыта вырисовывается вся тяжесть ошибки, совершенной революционной демократией, когда она поколебалась защищать демократический строй от опасности слева с той же решительностью, которую она проявляла в борьбе с опасностью справа. Именно это настроение парализовало демократию в ее усилиях перестроить государство на новых началах, создав сильную революционную власть, которая только одна и могла спасти страну.

Примечания

1

Впрочем, и в передаче фактов ему не всегда удается избегать ошибок. Описывая заседание в Мариинском дворце, он, например, излагает речь, якобы произнесенную на этом заседании бывшим членом первой Думы Рамишвили (Записки о революции. Кн. 3). На самом деле Рамишвили на этом заседании не было, и он не мог быть на нем, так как за месяц до этого он уехал в Грузию, увозя с собою тело погибшего тогда сына Чхеидзе, и в Петроград больше не возвращался.

Ошибка Суханова произошла, очевидно, по следующей причине. На заседание в Мариинском дворце пресса допущена не была, а газетные отчеты журналисты составляли на основании сведений, добытых ими из вторых рук. Я на заседании взял слово два раза – один раз, чтобы отметить, чем мы недовольны в ноте, и вызвать Милюкова на объяснение, другой раз – чтобы ответить Милюкову. Первую из моих речей журналисты, не бывшие на заседании, по ошибке приписали Рамишвили. А Суханов, хотя и был на заседании, пользовался, очевидно, газетными отчетами, чтобы освежить свою память, и повторил ошибку журналистов. Досаднее всего для мемуариста то, что, описывая заседание, он ссылается не на газеты, а на свою память. «Из ораторов большинства, – пишет Суханов, – я одного забыл, а помню Чхеидзе, Церетели, Чернова, Скобелева и Рамишвили» (Записки о революции. Кн. 3).