Языки Пао. (Сборник) - Джек Вэнс

Итак, — продолжал Финистайл, — язык определяет форму мышления, последовательность реакций на события. Нейтральных языков не бывает. Все языки формируют сознание масс — одни быстрее, другие дольше. Вы должны усвоить: нет нейтрального, а также «лучшего» языка. Но, несмотря на это, язык «А» может быть более подходящим для определенной ситуации, чем язык «Б». В общем, любой язык внедряет в сознание определенный взгляд на мир. Существует ли «истинная картина мира» и есть ли язык, способный эту картину выразить? Во-первых, нет оснований полагать, что если бы подобная «картина мира» существовала, то она принесла кому-нибудь пользу. Во-вторых, критерии для определения абсолютной истины отсутствуют, так как «истина» — это всегда плод субъективного восприятия индивидуума.

Беран с некоторым удивлением слушал учителя, который говорил с легким акцентом, обычным для Брейкнесса. Излагаемые им идеи были значительно упрощены по сравнению с программой Института.

Пока преподаватель говорил, Берану чудилось, что его взгляд все-таки останавливается на нем. Но, окончив лекцию, Финистайл и не подумал заговорить с Бераном. Тому показалось, что он намеренно его игнорирует.

Беран для вида продолжал так же активно посещать библиотеку, лектории, студии, чтобы не вызывать ни у кого подозрений.

Через три дня, входя в проекторный зал при библиотеке, он нос к носу столкнулся с Финистайлом. Мгновение они смотрели друг на друга, затем Финистайл первым отступил в сторону, вежливо извинился и вышел из зала. Беран, ощущая нервную дрожь, вошел в демонстрационный отсек, но нужного фильма так и не заказал, понимая, что не в силах заниматься.

Как нарочно, на следующий день его отправили в класс декламации, который вел именно Финистайл, и стол Берана оказался как раз напротив кафедры преподавателя. Финистайл никак не выделял Берана среди других студентов, но юноше казалось, что тот обращается к нему преувеличенно вежливо и внимательно.

Не в силах больше выдерживать напряжение, Беран остался после занятий и подошел к Финистайлу. Преподаватель уже собирался уходить и удивленно спросил:

— Вам что-нибудь непонятно, студент Парайо?

— Я хотел спросить, что вы собираетесь предпринять в отношении меня. Вы уже сообщили обо мне Палафоксу?

Финистайл не собирался делать вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Вы имеете в виду то, что посещаете стажерские курсы под вымышленным именем? Но почему я должен что-то предпринимать или кому-то об этом докладывать?

— Я не знаю ваших планов и хочу знать, что вы собираетесь делать.

— Мне не ясно, с какой стороны ваши действия могут касаться меня.

— Но вы же знаете, что я — воспитанник Лорда Палафокса и ученик Института!

— Несомненно. Однако я не имею ни малейшего желания работать на него и блюсти его интересы.

Беран был совершенно сбит с толку. А Финистайл продолжал:

— Вам, как паониту, многое непонятно в людях Брейкнесса. Например, то, что у нас каждый человек живет абсолютно обособленно, имея свою личную цель. Паонитское слово «коллективизм» даже не имеет аналога в нашем языке. Чего я смогу добиться, сообщив о вас Палафоксу? Ровным счетом ничего. Поэтому подобное действие лишено какого-либо смысла. Во всяком случае сейчас...

— То есть я могу надеяться, что вы ничего ему не скажете? — растерянно переспросил Беран.

— Во всяком случае, пока мне это не станет выгодно. А наступит ли такой момент, я не могу предвидеть.

Последующий год для Берана был насыщен волнениями, надеждами и, главное, интенсивными занятиями. В этот год он был одновременно и прилежным учеником Института, и лингвистом-стажером, делающим поразительные успехи в изучении трех новых языков — валианте, текниканте и когианте. Его задачу отчасти облегчило то, что когиант оказался слегка измененным для паонитов языком Брейкнесса.

Беран старался не показывать своего незнания того, что происходит на Пао, и ничего не спрашивал. Однако, слушая разговоры студентов, сопоставляя факты, он узнал немало.

На территориях, где внедрялась программа Бустамонте, царили насилие и беззаконие. На континенте Шрайманд это была обширная местность Химанн Литторал, а на Видаманде — побережье бухты Желамбре. В лагерях, куда отправляли бывших жителей этих мест, люди страдали от голода и нищеты. Бустамонте не раскрывал своих дальнейших планов, что делало его практически неуязвимым.

Территории с новоязычным населением расширялись, в остальных местах коренное население было лишено всех прав. Жители новых поселений были очень молоды — в основном дети от восьми до шестнадцати лет. Ими руководила группа инструкторов-лингвистов, которые под страхом смерти принуждали детей говорить только на новом языке.

Полушепотом студенты вспоминали, каким мучениям подвергались жители Пао. На притеснения население отвечало упрямым молчанием — только такой реакции и можно было ожидать от пассивных по природе паонитов.

Во всем остальном Бустамонте проявлял себя как достойный правитель: экономика процветала, цены были стабильны, гражданские службы работали слаженно. Его собственный имидж полностью соответствовал чаяниям жителей Пао. При дворе он не позволял расточительности и кричащей роскоши:

Таким образом, бедствия коснулись лишь Видаманда и Шрайманда, и только там проявлялось недовольство, доходящее до ненависти.

О детских колониях, в которых паонитов готовили к будущему заселению всех освобожденных территорий, было известно немного, и Беран не составил себе четкой картины.

Любой коренной паонит от природы был равнодушен к человеческим страданиям. Он больше сочувствовал птице с подбитым крылом, чем, например, тысячам человек, погибшим от смерча. Но в Бернане паонитское начало было изменено жизнью на Брейкнессе, где каждый человек был отдельной, ценной личностью. Наверное, поэтому он совсем не по-паонитски воспринял известия о бесчинствах на Шрайманде и Видаманде. В нем закипела ненависть — чувство, ранее вовсе ему незнакомое. Палафокс и Бустамонте совершали тяжкое преступление против его соотечественников и должны за это поплатиться.

Год подходил к концу, усилия и природный ум Берана были оценены по достоинству — он получил хороший аттестат лингвиста-стажера, а также оставался преуспевающим студентом Института. Его жизнь как бы раздвоилась, но это не доставляло ему особых неприятностей, потому что в Институте лично им никто не интересовался.

Среди студентов-паонитов ему было сложнее. Его соученики держались вместе, и он прослыл человеком со странностями, так как не имел ни времени, ни желания проводить с ними часы досуга.