Три рэкетира - Ярослав Зуев

Кристина предполагала, что хронология событий могла быть иной: сначала Анька пошла по рукам – почему нет, а уж потом старлей подружился с бутылкой, разыскивая в ней справедливость, которой в мире не пахнет. Свои предположения Кристина держала при себе, искренне радуясь возвращению подруги, прибывшей с Дальнего Востока году в 88-м, вместе с очаровательным сыночком Ленечкой. Ленечке исполнилось три годика, и кем был его папа, оставалось только гадать.

Анна и Ленечка больше двух лет прожили в доме Бонасюков. Василий Васильевич и слова не сказал против. Безропотно содержал всю троицу, им потихоньку хватало. Кристина Анну не упрекала: «Кое-как сводим концы с концами, так что я тебя негоню. Определяйся, подруга». Ленечку устроили в садик, Анна, не афишируя этого, занялась древнейшим женским промыслом. Вечером на панель, на рассвете – домой. «Пусть тело послужит, пока оно молодое и красивое. Все же лучше, когда тебя используют как женщину, чем как боксерскуюгрушу», – заявила Аня Кристине, когда у них состоялся разговор на эту тему. Кристина только хмыкнула: «Знаешь что, подруга, возьми меня с собой, надоело у Васи копейки выпрашивать». Так и определились.

На этом поприще в самом конце восьмидесятых Анна и встретила своего будущего супруга – Виктора Ивановича Ледового. И поразительно быстро вышла замуж.

– Анька. Он же рецидивист махровый! – ужаснулась Кристина, когда подруга сообщила ей об избраннике. – Уркаган, понимаешь?.. Погуляет месяц-другой, грохнет кого-то, и снова сядет.

– Напугала задницу пальцем, – заявила подруге Анька, слегка задетая за живое. – Меня после моего танкиста никаким рецидивистом не проймешь… И никуда он не сядет. Он такими бабками вращает – обалдеть можно. В кабаке сотенными билетами швырялся, как закомпостированными троллейбусными талончиками. Машина, охрана, все дела при нем. Я как в первый раз к нему на хату приехала – голова кругом пошла. Ага, сядет… Раньше Василька твоего в тюрьму упекут…

– Страшнючий он, – протянула Кристина. Ее терзали сомнения.

– Меня, кума, за эти годы такие рожи страшнючие имели, за двадцатку, что я еще одного уж как-то вытерплю, на вилле с бассейном.

Вопрос был исчерпан. Анна вышла за Ледового. Виктор Иванович, вопреки ожиданиям Кристины, в тюрьму больше не сел, а наоборот, круто поднимался, очень скоро превратившись во вполне респектабельного бизнесмена. Это конечно, если с фасада поглядеть. Весной 1990 Анька оставила свою гостинку, заработанную потом и кровью, – на квартирах клиентов, в салонах легковушек, а когда и в спальниках грузовиков, переехав в роскошную пятикомнатную квартиру, приобретенную Виктором Ледовым в историческом центре города.

В середине мая Анна отправила пятилетнего Ленечку на все лето в село. Последние два лета ребенок проводил у бабушки, оздоравливаясь вдали от Чернобыля. Село, в котором проживала Анина мама, с полным правом можно было назвать хутором. Десяток маленьких домиков тонул в густых фруктовых садах, а вокруг простиралось бескрайнее море плодородных полтавских полей кое-где прорезанных балками.

Бабушка обитала в микроскопически крошечной мазанке с окошками-бойницами и соломенной крышей. Мазанку окружал ветхий забор, украшенный глиняными горшками. Стоило посмотреть на мазанку, как в голове всплывали картины из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Случись мазанке перенестись в столичный музей народной архитектуры, расположенный под открытым небом в урочище Пирогово, она стала бы изюминкой экспозиции. Произвела бы настоящий фурор среди ценителей, приезжающих в Пирогово в бронированных лимузинов. Но, поскольку мазанка оставалась в Полтавской области, ее обитательницу никто не тревожил. Мазанку окружал сад, зимой укрытый сугробами, летом гнущийся под тяжестью вишен, яблок и груш. За садом начинался огород, а дальше – бескрайние поля до горизонта.

«Я уже ничого не сажаю, доня», – уверяла Аню мама. Анна распаковывала дорожные сумки, Ленечка носился по двору с водяным пистолетом в руках.

«Земля в нас такая. Родит и родит».

Возможность отправлять Леньку к бабушке стала для Анны настоящей панацеей. После 86-го года по Киеву циркулировали слухи о том, что радионуклиды выводятся из детского организма значительно быстрее, чем из взрослого. Так это было или нет, горожане использовали любую возможность для того, чтобы отправить своих чад, с мая по сентябрь, как можно дальше от города и Чернобыльской АЭС.

Анна прогостила в родном доме два дня, расцеловала на прощание Леньку и маму и укатила в Киев, не зная, что забирать сынишку домой уже не придется.

– Мне этот гаденыш тут не нужен, – зло сказал Ледовой. И посмотрел на Аню так, что слова возмущения, готовые вырваться наружу, застряли в горле. Она только задрожала всем телом, а глаза наполнились слезами. Пару слезинок выпрыгнули из-под век и покатились по щекам.

– Задрал он меня, – разъяснил свою позицию Ледовой, не намереваясь впредь возвращаться к этому вопросу. – У бабки пускай живет. Будешь лаве старухе высылать раз в месяц. – И вышел на балкон, сильно хлопнув дверью.

Анна осталась стоять посреди комнаты, размазывая по лицу слезы вместе с косметикой, хлюпая носом и мучительно соображая, что же теперь делать. Годы, прожитые в тесной комнате офицерского общежития, ежевечерне превращаемой алкоголиком-мужем в боксерский ринг, многолетние приймы у Бонасюков – как ни хорошо относились, а приймы – они приймы и есть, беспросветное прозябание в задрипанной гостинке среди запахов вареной капусты, мусоропровода и нестиранных носков, сотни обид и лишений, встали у Ани перед глазами в виде одного многоликого кошмара. А потом – навалились на плечи неподъемным грузом. «Ну что? – спросила Аня у себя, – снова в этувонючую конуру? Опять на самое дно?»

И сломалась.

Сыночку что-то наврала. Подобрала слова из того бесхитросного набора фраз, какими взрослые обыкновенно прикрывают ложь, если надо обмануть ребенка. Ленечка поплакал и принялся терпеливо ждать, когда снова сможет жить с мамой. А мать Анны все поняла, грустно покачала головой, но ничего не сказала.

Кое-какие деньги Анна высылала ежемесячно, навещала мать и сына, когда могла. Полтавская область – не ближний свет. А порог пятикомнатной квартиры Ледового Ленечка больше не переступил никогда.

Надо сказать, что дороги закадычных подружек к началу девяностых годов опять разошлись.

На то было несколько причин. Во-первых, расслоение общества на богатых и бедных, в советское время бдительно скрываемое от собственного народа и всего остального мира титаническими усилиями партии, прессы и КГБ, после обретения независимости поперло наружу, как дерьмо из лопнувшей канализационной трубы.

Анька утвердилась среди элиты, Кристина на элиту не поднатягивала, прозябая в среде доцентов, опущенных сумасшедшей инфляцией и всеобщим нежеланием учиться ниже черты бедности. Была, правда, предпринята попытка наладить дружбу семьями, но Ледовой в присутствии Василия Васильевича либо откровенно скучал, либо начинал закипать, – «сколько я зарезал, сколько загубил». Бонасюку от одного вида Виктора Ивановича становилось не по себе, он сразу живо представлял себя в морге с перерезанным горлом или заточкой в сердце.

Бонасюк «надрывался» на кафедре, Кристина стала «челноком». Как угорелая моталась по стремительно пустеющим магазинам, мешками скупая отечественные электротовары: детские паровозики, танки, миксеры, фены, соковыжималки и все остальное, что только можно воткнуть в розетку. Затем набивала этим барахлом чудовищных размеров баулы и, обливаясь потом, втискивалась в автобус, следующий в Польшу. Примерно через двое суток, при условии, что на границе везло с очередями, а среди пассажиров не попадался необстрелянный идиот, не понимавший, отчего на таможне всему автобусу следует сброситься «на общак», Кристина оказывалась в Польше. Там опять, обливаясь липким потом, перла свои неподъемные баулы на ближайший рынок и распродавала по мере возможности. Распродавшись, закупала трусы, футболки, лосины, юбки, лаки для волос, дэзики и прочий хлам, с которым возвращалась на Родину. При этом Кристина ощущала себя бумерангом, запущенным по заколдованному эллипсу какой-то неведомой и злой силой. В Киеве, мокрая и обвешанная сумками, как гужевая лошадь – неслась на вещевой рынок. С вырученными деньгами – по магазинам. И везде – поборы, поборы и опять – поборы. Выглядела такая жизнь некрасиво, неромантично и неэстэтично. Зато приносила доход. И вообще, жить-то как-то надо было. Многие даже втягивались и им начинало нравиться. Но, только не Кристине Бонасюк. Кристину от базара с души воротило. Кристину рынок нервировал. Она спала и грезила, когда распрощается с ним навсегда.

Следует признать, что грезы не мешали ей смотреть на жизнь прагматично – к 92-му году Кристина владела тремя лотками на вещевых рынках города. За лотками стояли реализаторы. Кристина только деньги собирала, хотя ездить за товаром, как и раньше, приходилось самой.