Три рэкетира - Ярослав Зуев

«Оставь надежду, всяк сюда, типа, входящий», – как-то сказал Атасов, ласково похлопывая Гримо по акулоподобной голове. Спорить Бандуре и на ум не пришло.

Едва Андрей пересек порог, как был буквально сбит с ног Гримо, бросившемся на него с силой полинезийского тайфуна. Гримо прыгнул на отворяющуюся дверь с утробным рычанием, но уже в полете опознал Андрея и, врезаясь ему в живот, радостно визжал и вращал хвостом, как пропеллером.

– Хороший, хороший песик, – захрипел Андрей, пытаясь восстановить дыхание. Отбиваясь от скачущей вокруг собаки, Бандура поднялся на ноги и устремился на кухню. За считанные секунды им с Гримо удалось создать в квартире невероятный шум.

Атасов сидел за кухонным столом перед полупустой бутылкой водки и раскрытой, примерно, на середине книгой. Поверх книги лежала вилка, в пепельнице курилась половина сигареты. В руке покачивался пятидесятиграммовый граненый стакан явно довоенного образца.

– Здоров, Бандура, – немного заплетающимся языком поприветствовал Андрея Атасов. – Никогда не думал вместе с Гримо озвучивать в кино батальные сцены?

– Да он прыгает, как психический…

– Он и есть психический. Самый настоящий, типа, псих, – меланхолично согласился Атасов, делая собаке знаки, чтобы немного утихомирилась. – Кстати, где тебя, типа, носило?

– Ты не поверишь, Саня, – задыхаясь, сообщил Андрей и с головой нырнул в холодильник. – Слушай, я с голоду умираю…

Атасов великодушно махнул рукой, мол, «все мое – твое».

– Тебя пытали голодом, типа?

– Хуже… – Андрей вынырнул из холодильника. – Саня, да тут шаром покати…

– Странно, – удивился Атасов, наполняя очередной стакан. – Мне казалось, что там еще оставался кусок «студенческой» колбасы, – Атасов болезненно скривился, – с прошлой недели…

– Ничего подобного, – трагически произнес Бандура.

– Ну и ладно, – с пьяной рассудительностью сказал Атасов, – ее один черт из студентов делают.

– Жрать охота, – жалобно проговорил Андрей. – Умираю, можно сказать.

На лице Атасова отразился усиленный мыслительный процесс. Наконец, он торжественно воздел указательный палец к потолку:

– О!

– Что? – с надеждой спросил Андрей.

– В хлебнице, типа, пара пачек чипсов завалялась. Протасов забыл. Более надежного средства для того, чтобы заработать язву желудка и придумать невозможно.

Через мгновение Бандура сидел за столом, набив полный рот чипсов и усиленно работая челюстями, и запивая холодным чаем из заварочника.

– Здравствуй, язва, – усмехнулся Атасов. – Лучшее, типа, средство. На втором месте после того сухого, типа, корма, который я скармливаю этому бедолаге Гримо.

При упоминании своего имени Гримо вскочил на ноги и предпринял отчаянную попытку залезть Бандуре на колени.

– М-м-м, – замычал Андрей, пытаясь не подавиться. Атасов посмотрел на Андрея долгим, печальным взглядом.

– Бандура, у тебя такой вид, будто ты, типа, сегодня в одиночку прорыл Беломорско-Балтийский канал…

– Хуже, – выпалил Андрей, отправляя чипсы в желудок с помощью чудовищного глотка чая.

Расправившись с чипсами, Андрей приступил к рассказу. Еще по дороге его прямо-таки распирало от желания поведать Атасову невероятную историю, приключившуюся с ним в сауне Бонасюка. Атасов внимательно слушал, забыв про водку, книгу и сигареты, дважды закашлявшись, а один раз – едва не упав со стула.

– Ну, что скажешь? – спросил Андрей, когда с историей было покончено.

– Многостаночник хренов, – покачал головой Атасов, снова раскашлявшись. – Кареглазая блондинка и зеленоглазая шатенка, говоришь? Ну и ну. И имен спросить не успел?

Андрей хлопнул себя по лбу:

– Шатенка мне визитку дала, а у меня из головы вылетело.

Андрей полез в карман. Достал карточку и онемел, вытаращив глаза от изумления.

– Ну и ну, – опять повторил Атасов, немного подавшись вперед, чтобы разглядеть визитку:

– Орел, типа. Поехал искать Бонасюка, а нашел и трахнул его жену. Ты, Бандура, от старости не умрешь. «Однозначно», как любит выражаться Протасов.

– Ничего себе… – протянул Андрей. – Я в шоке. Саня, а кто тогда блондинка?

– Ты у меня, типа, спрашиваешь? – развеселился Атасов. – Да кто угодно. Васек сауной командует, а Кристина, как я слышал, где-то наверху ошивается. Среди любимой Протасовым элиты, типа. С женой Виктора Ивановича Ледового они вроде, типа, чуть ли не кумушки.

– А как Ледового жену зовут? – спросил Бандура, роняя остатки чипсов на пол. – Не Аня?

– Аня, – сказал Атасов, в свою очередь широко раскрывая рот.

– Блондинка?!

Атасов потрясенно кивнул:

– Я думал крашенная, но тебе, похоже, виднее. – Атасов даже немного протрезвел. – Ну ты даешь, Бандура. Похождения юного пионера по злачным местам столицы. Ну и ну…

– Чего ж теперь делать?! – спросил Андрей, цепенея от вида картины, в которой Ледовой кастрировал его огромными садовыми ножницами.

– Не болтать теперь, типа, – веско заявил Атасов. – Знаешь, как говорил мой дед?

– Как?

– Болтун – находка для шпиона. – Атасов вытряс последние капли в стакан, – пошли спать, Бандура. Что-то не идет у меня сегодня эта проклятая водка, хоть убей, типа. Да и вообще, утро вечера мудренее.

Кристина вышла из-под душа и, на ходу вытирая голову, не спеша вернулась в холл. Аня возлежала на диване, полностью скопировав ту позу, в какой ее застал Бандура. Только на сей раз на ней вообще ничего не было, если не считать слегка размазанной косметики, накладных ресниц, двух цепочек – на ноге и шее и пяти-шести золотых колец, разбросанных по пальцам рук. Дышала Анна глубоко и размеренно. Восстановила дыхание с того времени, как за Андреем захлопнулась дверь.

– Ничего себе, марафончик, – Ання захихикала.

Кристина, улыбаясь, кивнула в ответ:

– Ты бы видела, как наш жеребчик к машине поковылял. – Она прошлась по холлу, в поисках расчески.

– Мальчик просто прелесть. – Аня приподнялась на локте. – Ты хоть телефон у него взяла?

– Свой дала.

– Ох, не позвонит, – протянула Анна, напуская на себя притворную грусть. – Я пару раз думала – он вообще копыта отбросит.

– Конечно не позвонит, – развеселилась Кристина. – Ты же на нем скакала, как бешеная кобыла.

Аня расхохоталась:

– Ты тоже хороша. Доярка – ударница!

Кристина прыснула. Аня повернулась к подруге, придирчиво разглядывая белую упругую грудь и плоский живот Кристины:

– Ты, коза, только хорошеешь с годами.

– Да ладно, Анька, – отмахнулась Кристина, – я не в одни старые джинсы влезть не могу. Хорошеешь, сказала тоже…

Нет, правда, – Анна поднялась и обняв подругу, развернула к зеркалу. Какое-то время они стояли обнявшись, словно две ожившие статуи древнегреческих богинь, в ожидании своего Пигмаллиона.[63] Взаимная нагота совершенно не смущала обеих. Кристина и Аня были старинными подругами, еще с тех далеких времен, когда они, две зеленые девчонки из забытых Богом сел делили одну комнату в общежитии рабочей молодежи на улице Красных Текстильщиков. Днем вкалывали на комбинате за гроши, временную прописку и мечту о получении лет эдак через пятнадцать-двадцать собственной, вожделенной квартиры где-нибудь в спальном микрорайоне, на задворках. Вечером возвращались в общагу, едва волоча ноги. Бывало – отправлялись на дискотеку, когда оставались силы. А иногда забирались в постель и нежно любили друг друга. Причем на пару лет старше и гораздо более раскованная Анька выступила заводилой. И Кристина, поначалу встретившая подобное развлечение в штыки, потом не могла вспомнить, чтобы хоть кто-то с тех пор подарил ей столько ласки и тепла. Затем их дороги на какое-то время разошлись. Кристина поступила в институт, где, наконец, ухватила счастье за хвост, закадрив целого доцента. Пусть немолодого, толстого и седоватого, зато доброго, с квартирой, машиной и не самым последним доходом. К тому же доцент втрескался в свою зеленоглазую студентку по самые уши. «Совсем крыша поехала у дяди», – охарактеризовала тогдашнее состояние Бонасюка Анька, а, следовательно, веревки из него можно было вить с утра и до ночи.

Самой Аньке никак не удавалось вырваться с проклятой фабрики. Она прозябала в швеях-мотористках еще года два, пока тоже круто не изменила жизнь, выскочив замуж за курсанта танкового училища. Еще через полгода Анна с мужем покинула Киев и укатила на Дальний Восток. Семь суток поездом через всю бескрайнюю страну. Подруги надолго расстались, связь между ними оборвалась.

Несколько лет службы превратили молоденького застенчивого лейтенантика в угрюмого и драчливого пьяницу. Каждый вечер, какой ему удавалось провести дома – а домом им служила комната в офицерском общежитии, он упивался вдрызг. А накачавшись – лупасил Аньку смертным боем, отчего та, в конечном счете, научилась держать удары на уровне боксера-профессионала, а то и выше. Анька ответила загулами, предлагая себя едва ли не каждому встречному военнослужащему мужского пола, а таких, как известно, в Советской Армии было подавляющее большинство. В результате в следующую пару лет с женой командира 3-й танковой роты не переспал разве что ленивый. Старший лейтенант запил так, что перестал вмещаться даже в советские офицерские рамки, а день без драки в общежитии вполне годился для записи золотыми буквами в историю гвардейской танковой части.