Заклятый друг (СИ) - Нэн Джойс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как же я не хочу отдавать её, кто бы знал, блядь. Не хочу!
В коридоре слишком тихо. И темно.
Я начинаю бояться, что она просто свалила. Бросила меня, как они.
И сквозь накатывающую малиновую пелену я рывком преодолеваю дистанцию.
Даша ещё здесь, спиной у двери в ванную.
Как же сильно я люблю эту девочку. А она меня — нет. Серёжу она любит. Она его выбрала. И уезжает с ним.
Я упираю ладонь в дверь, рядом с её головой.
И шёпотом:
— Ты позволишь мне, Чуточка? Искупать тебя.
И начинаю задирать её платье.
64. Макс
— Нет.
Моя фраза-триггер сработала. Даша так безапелляционно мне отказала.
Чёткое «нет». Безупречное. Как отрезала.
Будто каждый день после того, как я её изнасиловал, репетировала это «нет».
Потому что в тот вечер ни одного мне не сказала.
Только по имени меня называла.
Со злостью.
Умоляюще.
С обидой. Непониманием. Неверием в происходящее.
С вопросом. Страхом. Ужасом. Отчаянием. Ненавистью.
Она перебрала столько эмоциональных окрасок для моего имени. Только ни одной из них не оказалось достаточно, чтобы я остановился.
Даша пыталась ускользнуть. Найти преграду. Но это только больше вымотало её. И когда она оказалась в моих руках, была уже очень слабая.
Плакала. Дышала. Стонала.
Заливалась краской от того, что она мокрая от моих прикосновений.
И кровью. Потому что я был у неё первым.
Соболева сама удивилась тому, с какой яростью она сейчас выпалила это «нет».
Шагнула назад. Смотря мне в глаза бесстрашно. И захлопнула дверь перед моим носом.
Щёлкает замок.
Недоверие ходит за ней по пятам с самого утра. Тенью. Но Даша верила мне на слово.
Только сейчас послушала свою интуицию. И закрылась.
Я слышу, как зазвенели зубья молнии на толстовке. Зашуршали джинсы.
Чуточка раздевается за прохладной дверью, к которой я прижимаю пальцы. Будто проверяю — действительно ли заперто.
Заперто, конечно.
Утыкаюсь в прохладное дерево лбом.
Надеюсь, она теперь будет держаться подальше.
Сегодня ночью я мог бы обнимать её, лёжа на кровати.
Слышать, как замедляется её дыхание, когда она засыпает.
Ощутить, как вздрогнет её тело, когда она погрузится в глубокую фазу сна.
А завтра утром Даша ничего не вспомнит.
И я снова буду говорить ей правду.
Зашумела вода. И прохлада стала сменяться теплом.
Если мы займёмся любовью сегодня?
Никто кроме меня никогда не узнает, было это на самом деле или нет.
Завтра Соболева снова всё забудет. И этот день тоже. И даже если потом, когда память вернётся к ней, она и его вспомнит…сама себе не позволит считать воспоминание правдой — как была моей после того, что я с ней сделал.
А я? Мне на каком основании удастся откреститься?
Я построил для нас сегодня воздушный замок. И готов в нём остаться, хотя прекрасно видел, на каких гнилых сваях он держится. Рухнет уже завтра. Просто мне падать ниже некуда.
Прекрасно понимаю, что я не вывезу. Если останусь здесь с ней. Если она сделает ещё один шаг ко мне.
Я не смогу остановиться.
Оставляю ей записку на прикроватной тумбочке. И еду в лофт.
Дважды сбрасываю напряжение в душе. Но всё равно — когда закрываю глаза, вижу Соболеву. Её разгорячённое лицо, дрожью перебирающиеся по мне пальцы. И влажную розовую глубину, от вожделения которой все мои ощущения сталкиваются и разбиваются друг об друга.
Впервые ночую не там, где она. С тех пор, как забрал Дашу из больницы.
Просыпаюсь в четыре утра — любимое время Утяша, чтобы захныкать и потребовать еды.
Но вокруг тихо. И я вспоминаю, где я, и почему, и безуспешно пытаюсь снова уснуть.
В восемь утра я возвращаюсь в дом.
Чтобы начать очередной круг ада.
Даша ещё спит. Правда, на этот раз в моей постели.
Она надела мою рубашку — её красивая маленькая рука выглядывает из-под одеяла в расстёгнутом голубом рукаве.
Как объяснить ей, когда проснётся, почему она в моей рубашке?
Она ни в жизни не поверит, что сама её надела.
Соблазн продлить вчерашнюю ложь ещё более велик, чем желание лечь рядом, и просто приобнять её через одеяло.
Соболева шевельнула ногой, и одеяло сползло, открывая бедро до самых трусиков.
Неугомонная похоть сковывает и тело, и мозг.
Уже собираюсь свалить от греха подальше, но тут Даша просыпается.
Она видит меня, спокойно улыбается.
Потягивается, позволяя одеялу сползти до самого живота.
Я вижу её напрягшиеся соски под тканью моей рубашки.
И от перегрева всех моих механизмов просто опускаюсь на пол.
— Как прошла встреча? — приподнимается на локоть.
— Что?
— Рабочая встреча, из-за которой тебе пришлось вчера на ночь глядя уехать, — спускает босые ноги на пол. — Но. Я решила не ревновать. И не обижаться. И раз уж ты написал, что останешься в лофте — перебралась в нашу кровать.
— Ты… Ты помнишь, что вчера было?
Дашины глаза бегают из стороны в сторону, затем сосредотачиваются на мне:
— Да. Видимо, ты был прав, и я начинаю восстанавливаться. И, — она наклоняется ко мне и легонько тыкает указательным пальцем в грудную клетку, — не думай, что отвертишься от медового месяца. Это я тоже прекрасно помню. Ты обещал съездить сегодня и посмотреть дом, м?
65. Даша
— Ты слишком долго молчишь. Я был прав? Всё настолько ужасно? — Макс звонит по видеосвязи.
Наверное, решил, что не стоит верить мне на слово.
Его лицо на фоне зелёного деревянного домика теряет чёткость, когда облачко от дыхания выплывает перед экраном.
— Что? Ты пропадаешь? Давай по аудио, связь плохая совсем.
— Да, сейчас.
На самом деле, там очень здорово. Я несколько раз пересмотрела видео, где он идёт по дому своей бабушки, перемещаясь из одной маленькой комнатки в другую. Жилище кажется игрушечным, и даже каким-то не имеющим отношения к реальности.
Похоже на те домики, которые оформляют для фотосъёмок. Низенький пухлый сервант с кружевной салфеткой, круглый стол с рассохшейся столешницей, корзинка с сухоцветами, клетчатый пледик, узенькие окошки с двойными рамами, чугунная буржуйка без излишних узловатых узоров.
Я слышала, как скрипят половицы под шагами Арского. И отчётливо представила, как просыпаюсь в этом домике от того, что он ходит по кухне. Раскладывает цветастую посуду на стол, укрытый льняной скатертью. А чайник на плите свистит, и пар устилает окна мутной влагой.
И мне понравилось то, что я представила.
Поэтому, когда Макс перезванивает, мне не приходится ему врать:
— Там даже лучше, чем я
