Двойная игра - Гюнтер Карау

Третий день начинается не так, как два прошедших. Виола просыпается рано, охваченная непривычным беспокойством. Эгон гремит в кухне и в коридоре. Ясно, что он ждет, когда она проснется, не желая ее будить. Оказывается, он хочет принарядиться, поэтому ему нужен платяной шкаф, который стоит рядом с ее кроватью. В то время как она идет под душ, он тщательно отбирает все, что ему необходимо для прогулки: кальсоны, длинные, до колен, шелковые носки, белоснежную рубашку с янтарными запонками, пепельного цвета галстук в фиолетовую полоску, свой лучший костюм — вышедший из моды просторный однобортный блейзер и, наконец, сверкающие лаком, как новенькие, высокие ботинки со шнурками, которые помогают ему от плоскостопия. В довершение он достает нарядное летнее темное пальто и нелюбимую твердую шляпу, которая, однако, является необходимой принадлежностью туалета.

Виола смеется, увидев его на кухне в таком наряде:

— Бог мой, дядя Эгон! Вы выглядите так торжественно. Идете на похороны?

Он молча выключает кофеварку и ставит перед ней дымящийся кофейник:

— Вот что, фрейлейн, я сейчас ухожу, а вы помните: ни шагу из дома!

— А вы, дядя Эгон, уходите без завтрака?

— Извините, что оставляю вас одну. Дела. А когда я занимаюсь делами, мне всегда давит на желудок.

— Мне будет не хватать вас.

— Очень приятно слышать. Ну а теперь мне пора. Ни о чем не беспокойтесь. Вы здесь в безопасности, если будете делать все, как велел доктор. Ни шагу из дома! И не подходите к окну! Обещаете?

Виола обещает. Он торжественно надевает шляпу и уходит. Через щель в жалюзи она видит, как он идет по пустынной улице, тяжело ступая своими страдающими плоскостопием ногами, и исчезает за углом.

«Бог мой, — спохватывается она, — я ведь уже нарушила первый запрет!» И она быстро отходит от окна.

Виола пьет много кофе, но ест мало. До полудня занимается гимнастикой перед телевизором и полирует ногти. Затем ею овладевает скука — впервые с тех пор, как она здесь поселилась. Она листает фотокопии рукописей, которые ей изготовили в государственной библиотеке в Восточном Берлине, и делает несколько беглых заметок о влиянии культа солнца на формы мышления народов в древности. Рисунок тушью, на котором изображена сцена суда, поражает ее воображение. Поза грешника в одежде самурая, стоящего перед судьей на коленях, странным образом напоминает ей Дэвида. Она начинает писать ему сумбурное письмо, однако, написав всего несколько строк, рвет его. Почему он оставил ее одну? Ее так и подмывает добраться до магнитофонных пленок и «дипломата», которые Эгон спрятал в погребе. Но, как в сказке, ее охватывает страх перед запретной дверью. Неужели правда, что некоторые тайны становятся страшными только после того, как они раскрыты? Куда запропастился Эгон? Он же обещал вернуться к вечеру. А вечер уже наступил. Она рассматривает старую фотографию на стене, на которой Эгон сидит вместе с ее матерью в пивной на софе, стоящей теперь в кухне. Как Дэвид напал на этого чудаковатого старика? Какое отношение имеет к этому ее мать?

Вероятно, на нервной почве Виола вдруг чувствует такой приступ голода, что все ее бесплодные мысли вылетают из головы. У нее прямо-таки волчий аппетит на что-нибудь необыкновенное, а именно на яичницу-болтунью с горой жареного лука, приготовленную на плите с дровяным отоплением. Она вспоминает о матери, как о фее, которая исчезла из ее детства, не спросив об ее желаниях. Но когда она была рядом с Виолой, то на ужин они всегда ели яичницу-болтунью с луком: сковорода стояла на плите, и все вокруг было наполнено приятным запахом горящих дров. От дров ей придется отказаться и удовлетвориться грилем. В холодильнике она находит яйца и грудинку. Но лука нигде нет. Лук становится для нее навязчивой идеей. Сейчас ей хочется одного — яичницу-болтунью и много-много жареного лука…

Прежде чем выйти из дома, она внимательно осматривается. Мимо громыхает мусорная машина и сворачивает в конце улицы, где по-прежнему горит одинокий газовый фонарь. А перед домом, среди дождевых луж, две маленькие девочки играют с обручем. Больше на улице никого не видно.

Виола долго плутает, много раз сворачивая куда-то, прежде чем находит лавчонку, в которой продается лук. Возвращаясь, она почему-то оказывается на незнакомой улице. И следующую улицу она не узнает. Тогда она ускоряет шаг, чтобы найти лавчонку и спросить дорогу, но тщетно. Она заговаривает с какой-то старушкой, однако вдруг вспоминает, что не знает, о чем спрашивать: она ведь не знает названия улицы, на которой живет Эгон. Ее охватывает паника. Куда деваться, если она не найдет обратной дороги? А стальной «дипломат» и магнитофон, спрятанные на лестнице в погребе? У нее пропадает аппетит, и она сует пакетик с луком старушке. Дальше она идет наугад, выходит к оживленному торговому кварталу, где уже загораются огни реклам, снова возвращается, идет по улицам, застроенным кирпичными особняками, скрытыми разросшимися, запущенными палисадниками, и, наконец, оказывается на бульваре, где в изнеможении падает на скамейку. Не представляя, что же теперь будет, Виола вытягивает ноги и закрывает глаза — ночевать ведь здесь ей нельзя.

Когда она открывает глаза, то вдруг видит, что по бульвару идут те маленькие девочки, которые играли на улице перед домом Эгона. Подталкивая обруч, они направляются прямо к ней. Оказывается, ей надо было пройти всего сотню шагов. Девочки смеются: взрослая тетя, а заблудилась! Виола тоже смеется, и к ней возвращается аппетит. Теперь она злится на себя за то, что отдала пакетик с луком старушке. Играя с обручем, они направляются к дому Эгона. Вот уже и старый фонарь виден…

Неожиданно в их поле зрения появляется большой, устаревший модели автомобиль с выпуклыми крыльями и блестящими хромированными деталями на фоне поблекшего темно-синего лака — несомненно, такси Эгона. И Виоле кажется, что это Эгон приехал за ней, чтобы отвезти к Дэвиду. Но, присмотревшись получше, она замечает в машине трех мужчин в широкополых шляпах. Жесткой шляпы Эгона там нет. Она останавливается и отдает обруч, который только что держала в руках, девочкам. Автомобиль сбавляет скорость и тормозит. Водитель остается сидеть за рулем, а двое других входят в дом, держа руки в карманах. Что все это значит? Как тогда, в последний вечер в отеле, ей кажется, что ее кто-то хочет схватить, и она спрашивает себя, уж не эти ли руки, которые мужчины прячут в карманах пальто. Она застывает на месте. Чтобы не выдать своего присутствия, старается не дышать. Ее страх передается детям, стоящим возле нее. Старшая девочка вдруг срывается с места и убегает, а младшая тянет Виолу в подворотню, где уже совсем темно.

— Эти мужчины пришли к вам? — шепотом спрашивает девочка.

Виола не отвечает.

— Вы можете остаться здесь со мной, — говорит девочка, не выпуская ее руки. У нее короткие светлые волосы, и, должно быть, поэтому ее глаза кажутся такими серьезными и смышлеными. — Возвращается только один, — шепчет она.

И Виола видит, что в медленно отъезжающем автомобиле сидят только двое.

— А теперь ступай! — говорит она девочке. — Уже темно, тебе нора домой, а то мама начнет беспокоиться.

Девочка не выпускает ее руки из своей:

— Вы боитесь, потому… потому что вы негритянка?

— Да нет же, нет! А теперь ступай! Все в порядке. — Виола гладит короткие светлые волосы девочки и легонько подталкивает ее из подворотни.

— Я не оставлю вас одну!

— Ну хорошо, тогда будем вместе ждать и наблюдать. Мы будем играть в такую игру, будто нас никто не должен видеть.

И они вдвоем наблюдают за домом напротив. За жалюзи, прикрывающими окна квартиры Эгона, никакого движения не заметно. Только однажды Виоле кажется, что в щелях жалюзи мелькает свет, будто кто-то включает карманный фонарик. Но, быть может, это только игра ее воображения? Улица по-прежнему пустынна. Большинство домов вокруг смотрятся нежилыми, словно и они предназначены на слом. Газовый фонарь в конце улицы шипит, как будто из него выходит газ, и когда порывы ветра раскачивают его, то лучи света облизывают фасад дома.

— Может, это взломщики? — говорит девочка. — Тогда надо позвать полицию.

— Глупости! — возражает Виола. — Просто это гость, которого я не знаю. Зачем же сразу бежать за полицией?

— Так вы там живете? А я вас ни разу не видела. Мне кажется, вы все-таки боитесь.

— Я ничего не боюсь, и тебе тоже нечего бояться. Я пойду к себе.

Виола высвобождает свою руку из руки девочки. Затем быстро бежит назад до угла, пересекает улицу и, используя непросматриваемое пространство, крадется к дому Эгона. Она действует чисто интуитивно. Прежде всего ей нужно заполучить «дипломат» Дэвида и магнитофонные пленки. Ей известно, где они находятся, а тем другим — нет, к тому же они не знают, что в квартире есть погреб. Медленно и бесшумно, как дикая кошка, скользит она по мощеной дорожке, ведущей мимо глухой боковой стены дома во двор. Там сплошная темень. Виола нащупывает дверную ручку — должно быть, в квартиру Эгона. Затем она находит вторую дверь, которая предположительно ведет в погреб. Но увы, на двери висит тяжелый замок. Виола неторопливо продвигается дальше, к карнизу следующего окна. Кухонное окно? Она пригибается. Под ногами что-то хрустит. Она ощупывает землю и чувствует под руками зернистую пачкающуюся массу — должно быть, угольную крошку. Виола сидит на корточках, ее сердце готово выскочить из груди от страха, так как за окном, прямо над ней, слышны шаги. Она чувствует запах плесени, который поднимается из отдушины погреба. В стене — четырехугольное отверстие, от которого вниз идет желоб. Ощупывая его, она задевает рукой застрявшие крошки угля, которые с шорохом скатываются вниз. Отдушина в погребе достаточно широкая, и она туда наверняка протиснется, но она боится наделать шума. Неужели все ее усилия и риск были напрасны? Вернуться к маленькой девочке, которая, вероятно, все еще ждет ее? А что потом?