Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин

– Так-то вот, подполковник. Думал, ты самый умный? – сказал он на прощанье, перешагнул через тело и, на ходу сдирая с ладоней латексные медицинские перчатки, не спеша покинул квартиру.

Глава 16

В отличие от подполковника Федосеева, майор ФСБ Валерий Барабанов обитал в новеньком, с иголочки, элитном небоскребе недалеко от набережной. Из окна его расположенной на предпоследнем этаже просторной квартиры открывался отличный вид на Москву-реку. Квартира представляла собой то, что в последние годы стали называть модным словечком «студио», то есть не имела внутренних перегородок, а в смысле обстановки, убранства и всего прочего – эдакую смесь захламленной холостяцкой берлоги с глянцевой картинкой из журнала «Стиль и Интерьер». Когда Валера-по-Барабану бывал дома – а происходило это в основном по ночам, да и то не каждые сутки, – на охраняемой стоянке у подъезда поблескивал красным лаком его девятьсот одиннадцатый «порш» с турбированным двигателем. Как совершенно справедливо заметил подполковник Федосеев, Валера Барабанов был мажор – самый настоящий, стопроцентный мажор, сын богатых родителей, которому только врожденное упрямство помешало пойти по проторенной отцом дорожке и к тридцати годам войти в совет директоров крупного промышленного холдинга. Папаша возражал против избранной сыном сомнительной стези, но не слишком активно – знал, надо полагать, в кого сынок уродился таким упертым, и со свойственной зрелому возрасту мудростью ждал, когда тот, наконец, перебесится и возьмется за ум.

Этот процесс, увы, затянулся, и конца ему пока не предвиделось. Авантюрная жилка, вместе с фамильным упрямством унаследованная от папаши, пригодилась упрямому наследнику миллионов на его странной и не шибко престижной, с точки зрения столичного бомонда, работе. И вместо того чтобы употребить свои блестящие способности на благое дело приумножения семейных капиталов, Барабанов-младший с упоением отлавливал тех, с кем, сложись все иначе, вполне мог вести деловые переговоры во время бизнес-ланча, а по выходным играть в теннис или, скажем, гольф. Он непрерывно кому-то что-то доказывал: отцу – что не ошибся в выборе профессии, себе – что он не хуже других, коллегам – что мажор с ухоженными руками может дать любому из них сто очков форы. Даже женщинам, которых периодически приводил в свои апартаменты, – что такого кавалера им не найти днем с огнем, что равных в постели ему нет, и что семейная жизнь с его планами пока что, увы, никак не стыкуется.

Сегодня он в очередной раз утер кое-кому нос. Их с подполковником Федосеевым взаимная неприязнь могла подспудно тлеть годами и в конце концов погаснуть, перегорев и обратившись в холодный пепел. Но теперь, когда подполковник показал свое истинное лицо и был изобличен, Барабанов мог выпустить ее на волю и спокойно, ни от кого не таясь и никого не стесняясь, сказать: ну, я же говорил, что Федосеев ваш – форменная гнида! Вот гнида и есть. Да хуже – предатель!

И, мысленно произнеся эту пламенную речь, майор немедля ее устыдился. Сказано правильно, спора нет, придраться не к чему – да, гнида, да, предатель, дезинформатор и шпион, но торжествовать по этому поводу, наверное, все-таки не стоит. Как-то это мелко, недостойно, непорядочно – все равно что смеяться над человеком, по пьяному делу спалившим собственный дом, или бить лежачего. Пусть лежачий сто раз заслужил, чтобы его уложили, но – справились, уложили, и будет. Как сказал в незапамятные времена один неглупый и знавший толк в военном деле человек, мертвые сраму не имут.

Когда он покидал Лубянку, часы показывали начало третьего. Генерал Тульчин приказал им с Уваровым отдыхать, но Барабанов знал, что уснуть не сможет – по крайней мере, вот так, сразу. Перевозбужденный мозг продолжал работать на запредельных оборотах, как пошедшая вразнос паровая машина, снова и снова вхолостую перемалывая дневные мысли и впечатления. Ему нужно было успокоиться, спустить пар, замедлиться до нормальной скорости восприятия, и Барабанов еще часок погонял свой девятьсот одиннадцатый по ночным улицам – не так, как делал обычно, а довольно аккуратно, не слишком быстро, чтобы ребята из группы наружного наблюдения, безнадежно отстав, не заподозрили его в нечестных намерениях и не всполошили посреди ночи едва успевшего завести глаза генерала.

Топтавшийся у перекрестка заспанный капитан ДПС приветливо помахал рукой и отдал честь: машину майора Барабанова, как и его самого, эти ребята отлично знали – не все, конечно, но очень многие. Кто-то останавливал его за превышение скорости и отпускал, ознакомившись со служебным удостоверением сотрудника ФСБ, кто-то вместе с ним участвовал в безбашенных ночных заездах по пустынным городским улицам. С точки зрения генерала Тульчина это был, без сомнения, нежелательный, демаскирующий фактор, зато с точки зрения Валеры Барабанова – льстящий самолюбию, а главное, очень удобный факт. А по поводу маскировки старик ворчит просто так, для порядка. Какая там еще маскировка! Какой вред делу борьбы с преступностью может нанести имеющаяся у некоторых гаишников информация о том, что оперуполномоченный ФСБ Барабанов ездит на красном «порше-911-Турбо»? Что изменилось бы, езди он, скажем, на «оке»? Для него самого, бесспорно, изменилось бы очень многое, причем далеко не в лучшую сторону, а в смысле секретности и маскировки хрен редьки не слаще: что крутая спортивная тачка, что дребезжащий механический уродец с целым букетом врожденных неизлечимых хворей – и то, и другое автоматически становится объектом повышенного внимания окружающих.

И потом, тот, кто этого по-настоящему хочет, получит необходимую информацию, невзирая на любую секретность. Вон, взять для примера хоть того же Молчанова, он же Сиверов Глеб Петрович, проживающий по известному – с некоторых пор – адресу. Специальный агент, российский, можно сказать, Джеймс Бонд с широчайшими полномочиями, засекреченный, как новейшая разработка в области стратегических наступательных вооружений… И что? И ничего! Когда понадобилось, вычислили, как миленького. Вычислили, выследили, изучили, как под микроскопом, да еще и скопировали – кстати, довольно удачно. Вот тебе и секретность, она же маскировка!

Да, вычислили… Интересно, подумал он вдруг, – а как, собственно, это им удалось? Мы-то ладно, нам прозрачно намекнули, что Черный Подполковник Молчанов Ф. П. и некто Г. П. Сиверов – один и тот же человек. Двойник засветил сначала его удостоверение, потом клон машины, которой Сиверов номер один наверняка никогда не пользовался при выполнении заданий, и которая зарегистрирована на его настоящее имя, а потом еще и предъявил на границе точную копию его подлинного паспорта. Все это аккуратно разжевали и положили прямо нам в рот – глотай, только не поперхнись. А сами-то они откуда все это узнали?

Чем выше уровень секретности, чем шире полномочия, тем меньше информации об агенте доверяют бумаге или ее современному эквиваленту – цифровым электронным носителям. Поэтому все, что можно нарыть о Молчанове в архивах Лубянки, наверняка сводится к самому факту существования человека, время от времени использующего этот псевдоним. Попросту говоря, дата выдачи удостоверения и имя начальника отдела, которому это удостоверение понадобилось – вот все, что могут и должны знать кадровики. А все остальное – настоящее имя, домашний адрес и прочие интимные подробности – известно только его куратору, генералу Потапчуку. Потапчук здесь ни при чем, это можно считать доказанным, а значит, и информацию о своем агенте никому не передавал. Тогда откуда она взялась?

Что-то тут не срастается, понял он, – и не срастается крепко. Будь Федосеев хоть сто раз предателем, узнать о Сиверове то, что известно противнику, он не смог бы и за двадцать лет копания в архивных документах отдела кадров. Тут нужен кто-то – возможно, он сам, но, скорее всего, кто-то третий, – кто знаком с Сиверовым лично и мог, только раз глянув на фотографию, приложенную к архивной копии выданного по требованию Потапчука удостоверения, воскликнуть: ба, да я ж его знаю, как облупленного!

«А в версии-то нашей дыра, – подумал он. – Да какая дыра – вот такущая! Размером с этот чертов Припятский заповедник. И раз уж мы ошиблись в одном, то свободно могли ошибиться и во всем остальном. И Федосеев, может статься, ни в чем, кроме своего поганого характера и чопорных манер, не виноват, и не зря мне показалось неловким плясать на его могиле… Хотя раньше, помнится, я иногда об этом мечтал. Мечта сбывается и не сбывается, любовь приходит к нам порой не та… Вот бред-то! А ведь популярная была песня, настоящий хит!»

Неожиданно осознав, что больше не хочет кататься, а хочет, наоборот, поскорее забраться в постель и отключиться, он направил машину в сторону дома. Тульчин был прав: утро вечера мудренее. Завтра майор Барабанов доложит его превосходительству свои соображения – плоды ночных раздумий, так сказать, – и, вполне возможно, поинтересуется, как это оно, превосходительство, само до всего этого не дотумкало. Превосходительство, конечно, взбеленится, но ему это только на пользу: замечено, что злой генерал Тульчин соображает намного быстрее Тульчина доброго. Хотя и добрый, отдать ему должное, тоже далеко не дурак…