На отмелях - Джозеф Конрад

— У меня такое чувство уже довольно давно. Сначала это волновало, а теперь не очень. Я воспользовался этим временем, чтобы пересмотреть всю свою жизнь.

— Да разве это возможно?

— Возможно, и я должен сказать, что это не так уж скучно. Как видите, я еще жив, но я, в сущности, покончил с жизнью и не знаю, куда себя деть. Я хотел бы сделать только одну вещь. Я хотел бы выразить вам мою благодарность за ваше дружеское расположение в прошлом, когда я так часто видал вас в Лондоне. Я всегда чувствовал, что вы брали меня таким, каков я есть. Вы были ко мне так добры, что это возвышало меня в собственных глазах. Но я боюсь наскучить вам, миссис Треверс.

— Вы еще никогда не заставляли меня скучать, по крайней мере, в прошлом. А что касается настоящего, то я прошу вас не уходить. Пожалуйста, останьтесь со мной. Ведь еще рано, и нам нечего делать вид, что мы хотим спать.

Д'Алькасер пододвинул стул к креслу миссис Треверс и уселся.

— Да, вот насчет этого рокового часа, — заговорил он. — Я хочу попросить вас об одном одолжении, миссис Треверс. Я не прошу вас рассказывать всего, — ведь конечный исход будет достаточно ясен. Но я хотел бы, чтобы вы предостерегли меня, если дело будет обстоять плохо. Я тогда заблаговременно приготовлюсь и возьму себя в руки. Вы, например, могли бы воспользоваться тем моментом, когда я смотрю на вас, и приложить левую руку ко лбу. Вот так. Вы никогда не делаете этого жеста, и потому…

— Иоргенсон! — раздался голос Лингарда на носу, где вдруг появился фонарь. После небольшой паузы снова послышался его голос:

— Сюда!

Потянулись безмолвные минуты. Миссис Треверс, откинувшаяся в кресло, и д'Алькасер на своем стуле ждали, не говоря ни слова. Скоро среди неясных шепотов, носившихся по темной палубе «Эммы», застучали твердые шаги, и у муслиновой ширмы появился Лингард с фонарем в руках.

— Выйдите, пожалуйста, сюда. Мне надо поговорить с вами, — громко сказал он. — Не вы, а леди, — прибавил он властно, видя, что д'Алькасер поспешно поднимается с места. — Мне надо миссис Треверс.

— Ну, конечно, — пробормотал про себя д'Алькасер. Отворяя перед миссис Треверс дверь клетки, он шепнул ей: — Это и есть роковой час.

Миссис Треверс быстро скользнула мимо него, не подав и виду, что слышала его слова. В задней части палубы, между клеткой и рубкой, ее дожидался Лингард с фонарем в руке. Больше никого не было видно, но д'Алькасер слышал, что в неосвещенных местах безмолвно двигались возбужденные люди. При приближении миссис Треверс Лингард поднял фонарь и сказал:

— У меня есть новости, которые я должен вам сообщить. Пойдемте в рубку.

В свете поднятого фонаря, окруженные со всех сторон глубокой тенью, их головы казались странным, символическим видением. Д'Алькасер слышал, как миссис Треверс проговорила: «Я предпочла бы не слушать ваши новости» тоном, немало удивившим чуткого наблюдателя. Он подумал, что она переутомлена, и положение начало сказываться на ее нервах. Но этот тон не походил на тон испуганного человека. «Может быть, надменность?» — пришло ему в голову. Дальше он думать не стал. Этот друг женщин был деликатен даже в мыслях. Он отошел в глубь клетки и без удивления увидел, как миссис Треверс, следуя за Лингардом, вошла в рубку.

Лингард поставил тусклый фонарь на стол и тяжело опустился на матросский сундук с видом сильно уставшего человека. Его фланелевая рубашка была расстегнута у ворота, пиджак был скинут. Миссис Треверс стояла перед ним высокая и прямая, окутанная складками своей пестрой экзотической одежды.

— Вы тоже хотите бросить меня? — сказал Лингард. — Теперь этого уже нельзя сделать.

— Я не думала бросать вас. Я даже не понимаю, что вы хотите сказать вашим вопросом. Да и вообще есть многое, чего мне нельзя сделать. Скажите лучше, что я м о г у сделать? И понимаете ли вы сами, чего вы от меня хотите?

— Вы можете позволить мне глядеть на вас? Вы можете слушать меня? Вы можете говорить со мной?

— Сказать по правде, я никогда не уклонялась от всего этого. Вы сами вынудили меня…

— Я вынудил вас? — воскликнул Лингард.

— Ну, конечно, я сама была во всем виновата. Мне, вероятно, приснилось, что вы ночью приехали ко мне с вашими невозможными рассказами. Разве я могла отослать вас прочь?

— Я хотел бы, чтобы вы тогда прогнали меня. Почему вы меня не прогнали?

— Вы хотите, чтобы я говорила вам комплименты? Хотите, чтобы я сказала вам, что перед вами нельзя устоять? Я не могла прогнать вас. Но вы-то почему приехали ко мне исповедоваться?

Помолчав, Лингард заговорил короткими, отрывистыми фразами.

— Я об этом все время думаю. Мне было больно. Я не думал о вас, как о знатных господах. Я думал о вас, только как о людях, жизнь которых зависит от меня. И как же мне было забыть вас? Ваше лицо я увез с собой на бриг. Не знаю почему. Я ведь смотрел на вас не дольше, чем на других. Я всеми силами сдерживал себя, чтобы мое бешенство не погубило всех вас. Я не хотел быть грубым, но оставаться вежливым было не так-то легко, ведь меня угощали у вас только угрозами. Разве я был очень груб, миссис Треверс?

Миссис Треверс слушала внимательно, почти строго. Не меняя выражения лица, она сказала:

— Я думаю, что ваши терзания вполне подходят к тому образу жизни, который дала вам судьба.

— К какому образу жизни? — недоумевающе проговорил Лингард, — Я то, что я есть. Меня зовут Королем Томом, Раджой Лаутом и тому подобными именами. Вас это, может быть, забавляет, но уверяю вас, когда дают такие имена хотя бы в шутку, это очень серьезная вещь. Эти-то имена и осложняют всю эту историю.

Лицо миссис Треверс было сурово и неподвижно.

— Вы позвали меня сюда только для того, чтобы ссориться со мной?

— Нет. Но почему вы именно сейчас говорите мне, что мое желание помочь вам было в ваших глазах нахальством? В таком случае, извините, что я оскорбил ваше достоинство.

— Вы не поняли меня, — сказала миссис Треверс, ни на миг не покидая своей созерцательной серьезности. — Такие лестные вещи со мной до сих пор не случались и не случатся. Но поверьте, Король Том, вы делаете мне слишком много чести. Иоргенсон совершенно прав, когда он сердится на вас. Вы напрасно взяли на буксир женщину.

— Он не хотел быть грубым, — серьезно запротестовал Лингард.

Миссис Треверс даже не улыбнулась на эту заботу о соблюдении приличий в такой тревожный и напряженный момент. Впрочем, атмосфера тревоги и напряжения почему-то всегда устанавливалась между нею и этим сидящим на ящике человеком, который сейчас вот поднял на нее глаза и глядел не отрываясь. Она напрягала всю свою волю и продолжала сурово смотреть на него.

— Как вы изменились! — прошептал он.

Лингард не мог прийти в себя от изумления. Она казалась ему теперь мстительной, как бы навеки окаменевшей перед его диким раскаянием. Навеки. Вдруг миссис Треверс оглянулась вокруг и села в кресло. Силы оставляли ее, но поза ее была по — прежнему неподвижна и сурова. Она держалась за ручки кресла. Лингард глубоко вздохнул и опустил глаза. Она не решалась ослабить хотя бы один мускул из боязни окончательно потерять власть над собой и поддаться безрассудному порыву, подымавшемуся из глубины ее сердца. Ей хотелось схватить голову этого Рокового Человека, как называл его д'Алькасер, прижать ее к груди, потом оттолкнуть далеко прочь и исчезнуть из жизни, — совсем исчезнуть, подобно привидению.

Роковой Человек сидел молча, сгорбившись, и, однако, все же сильный, несмотря на свою подавленность.

«Если я не заговорю, — подумала миссис Треверс с большим внутренним спокойствием, — я расплачусь».

— Что случилось? — громко произнесла она, — Для чего вы меня сюда вызывали? В чем ваши новости?

— Я думал, вы не хотите слушать. Мне кажется, вы действительно не хотите. Вам это, вероятно, не интересно, как и вообще не интересно, что я чувствую, что я делаю и как я кончу. Да и как вы сами кончите, вам тоже, должно быть, безразлично? Право, мне кажется, что вы никогда не обращали внимания ни на свои чувства, ни на чувства других. Это не потому, что вы жестоки, а потому, что вы не понимаете и не хотите понимать и сердитесь на жизнь.

Лингард безнадежно махнул рукой, и миссис Треверс только теперь заметила, что в руках у него был листок бумаги.

— Это и есть ваши новости? — спросила она многозначительно. — Право, трудно даже вообразить, что в такой глуши могут писать. И кто мог прислать вам письмо? Дайте мне посмотреть его. Я смогу понять то, что написано? Это по-английски? Да ну же, Король Том, не смотрите на меня так.

Она вдруг встала, словно будучи больше не в силах выносить его взгляда. В шелестевших складках ее одеяния проблескивали драгоценные камни застежек и золотые вышивки.

— Я не могу! — крикнула она. — Я не могу выносить, когда на меня так смотрят. Ни одна женщина этого бы не вынесла, да и ни на какую женщину так не смотрели. Что вы во мне видите? Ненависть я могла бы понять. Но это… В чем вы меня подозреваете?