На отмелях - Джозеф Конрад

Застрявшая яхта вызывала у Дамана подозрения. Ему казалось, что теперь нарушена тайна, окутывавшая эти места. Ведь вообще верить белому человеку, хотя бы и совсем оторвавшемуся от своего народа, настоящее безумие. В данном случае, может быть, это был просто заговор, имевший целью запутать Дамана. Бриг Лингарда представлялся ему могущественным орудием войны. Даман растерялся и захватил двух белых в заложники, но, не доверяя своим диким воинам, поспешил передать их под охрану Белараба. Отсутствие Белараба, отказ Иоргенсона немедленно передать ему обещанные припасы и амуницию, положение дел в поселке — все это нагоняло на него смутный страх. А теперь еще белый человек одной силой своей речи добился обратной выдачи пленников. Даман был изумлен и испуган таким влиянием. Он прожил долгие годы отшельником в одном из самых диких уголков архипелага, и теперь ему казалось, что он со всех сторон опутан интригами. Но такой союзник, как Лингард, представлял большую цену, и Даман вовсе не хотел с ним ссориться. Поэтому он пока решил поверить Лингарду на слово, что ничто не грозит его людям, расположившимся на отмели. Он внимательно слушал и точно запоминал медленные речи Лингарда. Сила этого безоружного великана казалась ему огромной. Он тихо склонил голову.

— Аллах наше прибежище, — пробормотал он, подчиняясь неизбежности.

Миссис Треверс он представлялся не живым человеком, а хорошим этюдом, фантастическим образом свирепой и утонченной души, который яркими красками набросал художник. Его тонкая полуулыбка была необыкновенна, острая, как наточенная сталь, проницательная до боли. Весь двор теперь был во власти палящего солнца и населен тенями: очертания фигур, оттенки их одежд сразу выцвели под его беспощадными лучами. Даже коричневые крыши и стены и те ослепительно сверкали. Даман отошел в сторону и перестал улыбаться. Миссис Треверс, опершись на руку Лингарда, пошла вперед среди жгучего зноя, такого сильного, что его как будто можно было обонять, щупать рукой, пробовать на язык. Она точно плыла в нем, поддерживаемая Лингардом.

— Где они? — спросила она.

— Они идут за нами, — отвечал Лингард. Он был так уверен в выдаче пленников, что даже ни разу не оглянулся, пока они не дошли до лодки. Группа воинов раздалась направо и налево, и мистер Треверс с д'Алькасером выступили вперед, странные и нереальные, словно свои собственные двойники.

Мистер Треверс не дал понять ни одним жестом, что он замечает присутствие жены: очевидно, это было ему очень неприятно. Д'Алькасер шел улыбаясь, с таким видом, точно он находился в салоне.

С немногими веслами, тяжелая европейская лодка медленно двигалась по воде, казавшейся бледной и сияющей, как небо над ней. Иоргенсон поместился на носу. Остальные белые — на задних банках, причем освобожденные пленники посредине. Вдруг Лингард заговорил:

— Я должен вас предупредить обоих, что дело еще не кончено. Вас отпустили под мое честное слово.

Мистер Треверс отвернулся. Д'Алькасер вежливо слушал. В течение всего пути не было больше произнесено ни одного слова.

Оба пленника взошли на корабль первыми. Лингард остался сзади, чтобы помочь миссис Треверс подняться по трапу. Она крепко пожала ему руку и, взглянув ему в лицо, проговорила:

— Это был удивительный успех.

Его восхищенный взгляд оставался некоторое время неподвижным, как будто она ничего не сказала. Затем он восторженно прошептал:

— Вы понимаете все.

Она отвернулась от него и должна была высвободить свою руку, которую он не отпускал. У Лингарда кружилась голова, точно он падал с огромной высоты.

Миссис Треверс, остро чувствуя, что за нею стоит Лингард, смотрела на лагуну. Немного времени спустя Лингард сделал шаг вперед и, подойдя к поручню, стал рядом с ней. Миссис Треверс продолжала смотреть на воду, отливавшую под лучами заката темным пурпуром.

— Почему вы избегаете меня с тех пор, как мы вернулись из ограды? — глухо спросила она.

— Мне нечего вам рассказать, пока не приедут с новостями раджа Хассим и Иммада, — таким же голосом ответил Лин гард. — Удалась ли Хассиму его миссия? Подействуют ли на Бс лараба его доводы? Согласится ли он выйти из своей скорлупы? Скоро ли вернется Хассим? Все это неизвестно… Оттуда до ме ня не доходит ни звука. Может быть, Белараб тронулся в путь два дня тому назад и теперь приближается к поселку. Может быть, он расположился станом на полдороге под влиянием какого-нибудь минутного каприза. А может быть, он теперь уже в поселке. Что мы его не видели, это ничего не значит. Дорога от холмов проходит не около бухты.

Он нервно схватил подзорную трубу и направил ее на потемневшую ограду. Солнце уже спустилось за леса. На светло-зеленой кайме нижнего края неба контуры древесных вершин отсвечивали золотом. Вверху бледный пурпур зари переходил в темную лазурь вечернего неба. Вечерние тени сгустились над лагуной, опускаясь на борта «Эммы» и на дальний берег. Лингард положил трубку.

— Мистер д'Алькасер тоже почему-то избегает меня, — сказала миссис Треверс. — Вы с ним очень подружились, капитан Лингард.

— Да, он очень приятный человек, — рассеянно проронил Лингард, — но иногда он говорит странные вещи. Вчера он, например, спросил, есть ли тут игральные карты, а когда я спросил, — чтобы что-нибудь сказать, — любит ли он карточную игру, он рассказал мне, с этой своей улыбкой, вычитанную им историю об осужденных на смерть узниках, которые перед казнью играли в карты со своими тюремщиками, чтобы скоротать время.

— А вы что сказали?

— Я сказал, что карты, должно быть, есть; Иоргенсон должен знать. Потом спросил, не смотрит ли он на меня, как на тюремщика. Он стал очень жалеть и извиняться, что рассказал этот анекдот.

— Это было жестоко с вашей стороны, капитан Лингард.

— Это у меня вырвалось ненарочно, и мы тут же посмеялись.

Миссис Треверс оперлась о поручень и опустила голову на руки. Каждая поза этой женщины почему-то глубоко действовала на Лингарда. Он вздохнул. Наступила долгая пауза.

— Я очень хотела бы понимать слово в слово то, что говорилось в то утро.

— В то утро? — повторил Лингард. — В какое утро?

— Когда я шла из поселка Белараба во главе процессии, капитан Лингард, под руку с вами. Мне представлялось, что я иду по блестящей сцене в какой-нибудь роскошно поставленной опере, которую зрители смотрят с замиранием. Вы не можете себе представить, каким нереальным все это казалось и как сама себе я казалась выдуманной! Совсем как в опере…

— Понимаю. Одно время я работал на золотых приисках. Иногда нам приходилось наезжать в Мельбурн с набитыми карманами… и я как-то раз попал на одно такое представление. Конечно, оно, должно быть, было не такое пышное, как те, что вам приходилось видеть. Там играли под музыку и все время пели.

; — Каким выдуманным, должно быть, вам все это казалось, — сказала миссис Треверс, не глядя на него, — Вы не помните название этой оперы?

1 — Нет. По правде сказать, я и не интересовался ее названием. Никто из нас.

— Я не буду спрашивать вас о ее содержании. Вам, наверное, оно представлялось сплошной нелепостью. Ведь только в сказках люди постоянно поют.

— Эти люди не всегда пели от радости, — простодушно возразил Лингард. — Впрочем, сказок я не знаю.

— В сказках по большей части рассказывается о принцессах, — тихо проговорила миссис Треверс.

Лингард не расслышал. Он наклонил ухо, но миссис Треверс не смотрела на него, и он не стал просить ее повторить.

— Сказки только для детей, — сказал он. — А эта вещь с музыкой, миссис Треверс, о которой я говорю, была не для детей, уверяю вас. Из всех представлений, что я видел, оно показалось мне самым правдивым. Более правдивым, чем сама жизнь.

Миссис Треверс вспомнила, как пусты бывают оперные либретто, и была несколько тронута такой бесхитростной восприимчивостью. Это походило на то, как если бы изголодавшийся человек стал восхвалять прелести сухой корки хлеба.

— Вы, наверное, забыли себя, когда слушали эту оперу, — заметила она.

— Да, она меня увлекла. Вам, наверное, знакомо это чувство.

— Нет, я даже ребенком не испытывала таких чувств, — сказала миссис Треверс.

Лингарду показалось, что в этих словах зазвучало чувство превосходства. Он слегка нагнул голову. Что она говорила, было для него несущественно. Всего приятнее ему было то, что она не смотрит на него; это давало ему возможность вволю смотреть на линию ее щеки, на ее маленькое ухо, наполовину скрытое колечком тонких волос, на ее открытую шею. Вся ее фигура была непостижимое, поразительное чудо, действовавшее не столько на его глаза, сколько на какую-то другую внутреннюю сторону его «я», не зависящую от его чувств. Ему ни на минуту не приходило в голову, что она далека от него. Неосязаема, может быть, но вовсе не далека. Ее духовная сущность была ему понятна, и лишь ее материальная оболочка вызывала в нем бла гоговейное изумление.