Я научила женщин говорить - Анна Ахматова

«Когда Ахматова говорит, обращаясь к своей героине, сошедшей к ней из рамы портрета:

Ты ли Путаница-Психея, —

мне, как и другим моим сверстникам, ясно: речь идет об артистке Суворинского театра Ольге Афанасьевне Глебовой-Судейкиной, исполнявшей две главные роли в пьесах Юрия Беляева «Псиша» и «Путаница». В газетах и журналах начиная с декабря 1909 года можно найти очень горячие отзывы об ее грациозной игриво-простодушной игре. Ее муж Сергей Судейкин, известный в ту пору художник, написал ее портрет во весь рост в роли Путаницы (так звалась героиня пьесы). В поэме Ахматовой она является нам —

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли...

У Боттичелли девушка, символизирующая на его гениальной картине Весну, щедро сыплет на землю цветами. Мне всегда казалось, что Ольга Судейкина и своей победительной, манящей улыбкой, и всеми ритмами своих легких движений похожа на эту Весну. У нее был непогрешимый эстетический вкус. Помню те великолепные куклы, которые она, никогда не учась мастерству, так талантливо лепила из глины и шила из цветных лоскутков. Ее комната действительно была убрана как беседка. В поэме Анна Ахматова называет ее «подругой поэтов». Она действительно была близка к литературным кругам. Я встречал ее у Сологуба, у Вячеслава Иванова – иногда вместе с Блоком и, насколько я помню, с Максимилианом Волошиным. Нарядная, обаятельно-женственная, всегда окруженная роем поклонников, она была живым воплощением своей отчаянной и пряной эпохи: недаром Ахматова избрала ее главной героиней той части поэмы, где изображается Тринадцатый год…»

              И томился драгунский Пьеро, —Всех влюбленных в тебя суеверней       Тот, с улыбкой жертвы вечерней,              Ты ему, как стали – магнит.Побледнев, он глядит сквозь слезы,       Как тебе протянули розы              И как враг его знаменит.Твоего я не видела мужа,       Я, к стеклу приникавшая стужа...              Вот он, бой крепостных часов...Ты не бойся – дома не мечу, —       Выходи ко мне смело навстречу —              Гороскоп твой давно готов...

Глава третья

И под аркой на Галерной...

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем.

То был последний год...

Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:

Были Святки кострами согреты,       И валились с мостов кареты,              И весь траурный город плылПо неведомому назначенью,       По Неве иль против теченья, —              Только прочь от своих могил.На Галерной чернела арка,       В Летнем тонко пела флюгарка,              И серебряный месяц ярко                     Над серебряным веком стыл.Оттого, что по всем дорогам,       Оттого, что ко всем порогам              Приближалась медленно тень,Ветер рвал со стены афиши,       Дым плясал вприсядку на крыше              И кладбищем пахла сирень.И царицей Авдотьей заклятый,       Достоевский и бесноватый,              Город в свой уходил туман.И выглядывал вновь из мрака       Старый питерщик и гуляка,              Как пред казнью бил барабан...И всегда в темноте морозной,       Предвоенной, блудной и грозной,              Жил какой-то будущий гул...Но тогда он был слышен глуше,       Он почти не тревожил души              И в сугробах невских тонул.Словно в зеркале страшной ночи       И беснуется и не хочет              Узнавать себя человек,А по набережной легендарной                     Приближался не календарный —                           Настоящий Двадцатый Век.

              А теперь бы домой скорее              Камероновой Галереей              В ледяной таинственный сад,              Где безмолвствуют водопады,              Где все девять[85] мне будут рады,              Как бывал ты когда-то рад,              Что над юностью встал мятежной,              Незабвенный мой друг и нежный,              Только раз приснившийся сон,              Чья сияла юная сила,              Чья забыта навек могила,              Словно вовсе и не жил он.              Там за островом, там за садом              Разве мы не встретимся взглядом              Наших прежних ясных очей,              Разве ты мне не скажешь снова              Победившее смерть слово              И разгадку жизни моей?

Глава четвертая и последняя

Любовь прошла, и стали ясны

И близки смертные черты.

Угол Марсова Поля. Дом, построенный в начале XIX века братьями Адамини. В него будет прямое попадание авиабомбы в 1942 году. Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса-на-Крови. На Поле за метелью призрак дворцового бала. В промежутке между этими звуками говорит сама Тишина:

Кто застыл у померкших окон,       На чьем сердце «палевый локон»,              У кого пред глазами тьма?«Помогите, еще не поздно!       Никогда ты такой морозной              И чужою, ночь, не была!»Ветер, полный балтийской соли,       Бал метелей на Марсовом поле              И невидимых звон копыт...И безмерная в том тревога,       Кому жить осталось немного,              Кто лишь смерти просит у Бога                     И кто будет навек забыт.Он за полночь под окнами бродит,       На него беспощадно наводит              Тусклый луч угловой фонарь, —И дождался он. Стройная маска       На обратном «Пути из Дамаска»              Возвратилась домой... не одна!Кто-то с ней «б е з  л и ц а  и  н а з в а н ь я»...       Недвусмысленное расставанье              Сквозь косое пламя костраОн увидел. – Рухнули зданья...       И в ответ обрывок рыданья:              «Ты – Голубка, солнце, сестра! —Я оставлю тебя живою,       Но ты будешь м о е й вдовою,              А теперь...                               Прощаться пора!»На площадке пахнет духами,       И драгунский корнет со стихами              И с бессмысленной смертью в грудиПозвонит, если смелости хватит...       Он мгновенье последнее тратит,              Чтобы славить тебя.                                                   Гляди:Не в проклятых Мазурских болотах,       Не на синих Карпатских высотах...              Он – на твой порог!                                   Поперек.       Да простит тебя Бог!

               (Сколько гибелей шло к поэту,              Глупый мальчик: он выбрал эту, –              Первых он не стерпел обид,              Он не знал, на каком пороге              Он стоит и какой дороги              Перед ним откроется вид...)

Это я – твоя старая совесть       Разыскала сожженную повесть              И на край подоконника              В доме покойника              Положила —                                      и на цыпочках ушла...

Послесловие

ВСЕ В ПОРЯДКЕ: ЛЕЖИТ ПОЭМАИ, КАК СВОЙСТВЕННО ЕЙ, МОЛЧИТ.НУ, А ВДРУГ КАК ВЫРВЕТСЯ ТЕМА,КУЛАКОМ В ОКНО ЗАСТУЧИТ, —И ОТКЛИКНЕТСЯ ИЗДАЛЕКАНА ПРИЗЫВ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ЗВУК —КЛОКОТАНИЕ, СТОН И КЛЕКОТИ ВИДЕНЬЕ СКРЕЩЕННЫХ РУК?..

Часть вторая

Решка

...я воды Леты пью,Мне доктором запрещена унылость.

In my beginning is my end.

Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941 г. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы-эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры... В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать.