Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Конечно, очень немногие квартальные надзиратели были способны заметить, что хорошо знакомый им обувщик начал выглядеть и ходить, и держать голову как-то не совсем так, как прежде. Другое дело, что через три-четыре дня это было бы уже более реально. Но к этому моменту я перемещался куда-нибудь еще.

Однако смысла в этой беготне я видел все меньше и меньше. И начал нарываться на неприятности.

Однажды я сел на ободранного ослика и, затесавшись между повозок, отправился к тихому и уютному дому еще одного согдийского торговца — Гурека, сына Гурака.

И увидел, как в стоявшую у его ворот повозку — почти телегу — судебные приставы загоняли помощников Гурека. Самого его, видимо, арестовали сразу. А теперь пришла очередь его людей. Мокрые, понурые кони приставов раздраженно переступали с ноги на ногу, по лицам увозимых стекали капли, они говорили что-то стоявшим в воротах, те в ответ кивали, а толпа — и я в том числе — молча наблюдала за происходящим.

Никто в столице, кроме иностранцев, и представления не имел, что на их глазах увозят не просто группу злоумышленников — идут невиданные массовые аресты. Столица думала, что живет нормально, не считая затянувшихся дождей.

К вечеру мне привезли новые известия: взяли, вслед за хозяевами, всех управленцев глав торговых домов.

И я окончательно убедился, что имею к этой истории если не прямое, то уж наверняка косвенное отношение.

Потому что список арестованных составлялся мной.

Так, арестованы были все три согдийских торговца, которых назвал мне в числе находившихся под его покровительством великий полководец Ань Лушань. Но были арестованы и другие его столичные друзья и агенты. Имена их все прошедшие недели скапливались на моем столике для записей, на клочках бумаги, прижатых драгоценными фигурками из камфарного дерева, подаренных Ян. Мой список постоянно пополнялся по мере наблюдения за ночными перемещениями Меванчи, которая бегала далеко не только в дом Ношфарна, и за поведением моих соотечественников. Там были пометки, которые постороннему человеку разобрать было трудно. Мне казалось, что только я мог понять, что тут содержатся сведения обо всей сети людей Ань Лушаня в столице, обо всем, чем эти люди занимались: поставляли полководцу невинный лен и куда более интересное железо, отправляли на северо-восток курьеров на следующее утро после того, как ведьма Чжао посещала их подворье или дом…

И вот теперь эти все люди были увезены из своих домов, и лавок, и складов. Наверное, записи эти не следовало держать так открыто. Пусть даже это были лишь имена и загадочные пометки.

Но кто мог их видеть? Я помню, как несколько дней назад вздрогнул, увидев у самого входа на лестницу, которая вела в галерею ко мне в комнаты, Удай-Бабу. Пророк новой религии осторожно нес перед собой миску с рисом, в котором было проделано пальцем углубление, а в образовавшуюся ямку щедро вылит какой-то из соусов Сангака.

Хитро посмотрев на меня черными глазами с вывороченными красными веками, пророк развернулся и двинулся обратно во двор. А я тогда, помнится, подумал, что вряд ли стоит держать вот так, на виду, бумажки с именами «людей Ань Лушаня».

Когда я видел эти бумажки в последний раз? Получалось, что за два-три дня до вынужденного бегства. Потом было как-то не до них, и тут меня разбудили с тревожными вестями. Вырисовывалась очень логичная картина: бумажки воруют, несут в чью-то канцелярию, и чья-то рука заносит кисть над свитком… Как раз два-три дня. И по зрелом размышлении я понял, что не Удай-Бабу надо подозревать в их краже. А совсем другого человека.

Оставалось понять сущий пустяк: почему не арестовали меня. Потому, что я вовремя скрылся? Или никто и не собирался этого делать? Вообще-то никаких признаков того, что кто-то собирался прийти и за мной, не было и в помине. И не было ни единого способа выяснить, а не напрасно ли я сорвал с места всю верхушку торгового дома Маниаха. Кроме одного способа — вернуться домой и быть арестованным. Или не арестованным.

Это была глупейшая, попросту тупиковая ситуация.

Бесконечно же отсиживаться в моем очередном сыром и неуютном убежище, куда постоянно проникали запахи подгоревшей баранины — ее готовили уйгуры в грязном соседнем ресторанчике, — было совершенно бессмысленно.

Раз за разом люди Сангака бесстрастно докладывали: вокруг моего пустого дома маячат все те же персонажи, которые, как мы считали, работали на господина Чжоу. В общем же — никаких перемен, не считая дамы в экипаже.

— Какой дамы? — устало поинтересовался я.

— Скорее молодая девушка, — уточнил посланец Сангака. — Очень изящная. Четвертый день подъезжает к полудню к вашим воротам, спрашивает вас, потом ждет довольно долго и ближе к вечеру уезжает.

— Зачем я ей нужен? — продолжил я свой допрос.

— Говорит, у нее для вас письмо. Только в собственные руки. Ваши домашние никогда ее раньше не видели, — уточнил мой человек.

Последнее было важно. Потому что «мои домашние» хорошо знали в лицо не только гуйфэй Ян и ее неизменную спутницу Лю, но и девушек из их сопровождения. Я даже не исключал, что и девушкам было чем — и было уже с кем — заняться в моем доме, пока их госпожа отдавалась рукам иноземного целителя в наглухо закрытых помещениях моей бани.

Важно же было вот что: если странную гостью не знали в моем доме, значит, она вряд ли сама знала меня в лицо.

— А возьмите-ка у нее в следующий раз письмо, — приказал я.

Мой расчет оправдался: девушка, продрогшая в своем экипаже, без малейших споров отдала маленький футляр с письмом охраннику, постаравшемуся изобразить меня как можно более похоже, вплоть до выставленной вперед бородки.

Письмо было написано не очень умелой рукой — ничего общего с прекрасной каллиграфией госпожи Ян:

«Господин Мань, недостойная танцовщица Юй решила сделать вам еще один, очень дорогой подарок. Такой, дороже которого не бывает ничего. Вы можете без опасений ждать ее у себя дома в обычное время — она будет рада совершить ради вас небольшое путешествие, чтобы посмотреть на тюркский меч».

Никаких сомнений в смысле письма не было. Подарок, дороже которого ничего не бывает, — это, конечно, жизнь. Что подтверждали и слова «без опасений». Наконец, о подлинности авторства «танцовщицы Юй» говорили упоминания о небольшом путешествии и тюркском мече.

Дело в том, что с приходом дождей драгоценная наложница Ян — а также весь двор, — отправилась, как и каждый год, сопровождать владыку Поднебесной в зимний дворец Хуацин, стоявший на горячих источниках в нескольких ли от столицы. Вереница их экипажей была вернейшей приметой того, что золотая осень кончается.