Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

«В стране, где я прожил тридцать два года, прелюбодеяние и посещение кинотеатра суть единственные формы частного предпринимательства... мы явно вели вымышленную или вымороченную жизнь» (И. Бродский).

Кажется, без особых потерь добираюсь до своего места. Проверяю еще раз по билету – да, мой одиннадцатый ряд, место приличное, сбоку, но убеждаю себя в том, что смотреть лучше под углом, кто-то мне объяснял. Откидывающееся сиденье опускается до упора вниз, теперь успеть придавить телом, чтоб не выскочило с грохотом в свою вертикаль. Еще вожусь, пристраиваюсь, ничего, без меня не начнут. Никакой форс-мажор не отменит сегодняшний утренний десятичасовой сеанс, раз я уже в кинотеатре. Единственное, что осталось, – выстроить персональную зрительную дорожку к экрану. Тогдашние московские кинотеатры в большинстве своем не знали чудесных свойств амфитеатров либо нарочно их игнорировали. У советских собственная гордость. Задние ряды почему-то всегда находились намного ниже уровня любого из морей. Так, утопленная в кресле, примериваюсь к долговязому перед собой и высокой шляпке с предыдущего ряда. Бывало, в течение всего сеанса приходилось покачиваться уставшей кувшинкой, сохраняя точный прицел. «Девушка, не вертите головой, ребенок за вами ничего не видит...»

Есть еще пара секунд перед погружением. Обвести взглядом зал: полон ли? Еще бы... Воздеть глаза к люстре – хрустальная. Вот кто-то медленно начинает задувать хрустальные свечи. Почти физическое наслаждение. Историю предваряют титры. Особенно остро впиваюсь взглядом. Мелькнувшая знакомая фамилия согревает, как двойной бурбон. О, Джанни ди Венанцио! Любимый оператор Антониони. Невероятно хорошо. Последним проплывает год выпуска... Нырнули...

Вскоре пришли времена строить новые просторные кинотеатры: «Космос», «Россия». В кинотеатре «Космос», занимая очередь в самом низу его «эйзенштейновской» лестницы, я с удовольствием по пять-шесть часов стояла в очередях за абонементом на международный кинофестиваль, который проходил в Москве всегда по нечетным годам. Всезнайки в очереди подкидывают информацию – в каких кинотеатрах уже прошли фильмы Трюффо или Бергмана, кого из заявленных звезд уже встречали в Шереметьево-2, кто к нам собирается, а кто и отказался.

Американские широкоформатные фильмы, как сейчас бы сказали «блокбастеры», крутили в зимнем спортивном зале в Лужниках, не дублированные переводчиком. Таким невероятно смешным американским фильмом в нашем прокате был «Этот безумный, безумный, безумный мир». На арене громовой хохот. Я тоже смеюсь до слез, поглядывая то на сестру, сидящую слева, то на маму – справа. После здорового смеха в теле еще надолго запас энергии, в душе – полета. Другим замечательным фильмом, также американским, оказался «В джазе только девушки». Досматривая его последние кадры, я уже знала про себя, что, выйдя из кинотеатра «Форум», непременно встану в очередь, чтобы взять билет на завтра на девять часов утра, потому что на другие сеансы билеты, конечно, уже давно распроданы.

КИТАЙСКИЙ МАЛЬЧИК

«Откуда столько здоровья»? – негодую я, перед выходом бросая взгляд на себя в зеркало. Вязаную шапку я тяну пониже, чтобы ее краями прикрыть круглые щеки. Если перейти Проспект Мира и на нашей остановке «Банный переулок» сесть на троллейбус номер сорок второй, сорок восьмой или красную двойку, то он потянет прямо, пересечет Садовое, на Лубянке повернет на Кузнецкий Мост и встанет, отдуваясь, на своей конечной остановке напротив «Детского мира». От его конечной мы – я и моя сестра – спускаемся вниз до ЦУМа, от ЦУМа идем направо до Художественного салона, а от него – вверх налево до Столешникова переулка. В начале переулка – кондитерская с вкуснейшими пирожными. Пирожные выставлены на лотках в витрине. Каждое из них имеет свое «лицо» и название. Хрустящие слоистые наполеоны с верхним мохнатым слоем из крошек и сахарной пудры; эклеры, прячущие внутри своего торпедного тельца заварной крем, если повезет, шоколадного цвета; ребристые розочки корзиночек; снежки безе и моя любимая картошка – крепкие темно-коричневые кулачки, посыпанные какао или залитые глянцем, сверху два-три белых глазка.

Сегодня мне и моей сестре выдали деньги на посещение кондитерской в Столешниковом. Нас отпускают одних. Значит, мы совсем уже взрослые. Моя худая сестра с выступающими ключицами и острыми локтями, которая никогда не поправляется, демонстрирует столь же «худосочный» аппетит. Она выбирает один эклер с шоколадной начинкой, и я не без труда уговариваю ее еще на одну картошку. Она, однако, останавливает свой выбор на фруктовой корзиночке. Я еще по дороге в троллейбусе продумала свой кондитерский набор. В магазине я сразу прошу положить в общую коробку, кроме скромного заказа для сестры, две посыпанные какао картошки для себя, два эклера и один наполеон. Есть пирожные, которые я не беру, вот корзиночка, например.

Многие покупатели лакомятся сладким тут же, в кондитерской, за высокими одноногими столиками. Мы делаем то же самое. Ставим белую коробку на столик, освобождаем ее от путаной веревочки и открываем крышку. Бросаем последний взгляд на пирожные – я лично вдыхаю их чудесный аромат, – теперь берем каждая по своему пирожному, надкусываем и смотрим через большую стеклянную витрину на Столешников переулок, по которому спешат люди. И не просто так. На дворе вторая половина декабря. Предновогодняя стремнина увлекает за собой в водоворот все больше москвичей. Сестра довольно скоро справляется с десертом и отходит к прилавку посмотреть на выставленные в нем торты и восточные сладости. Я одна за столиком. За большим окном медленно идет пушистый белый снег. Медленно падающий снег подхватывают шапки и меховые воротники спешащих москвичей. Я смотрю на снег. На воротник и пуговицы моего пальто осыпается сахарная пудра с погон Бонапарта. Я плачу настоящими слезами. Я знаю, что мне теперь никогда не похудеть, во всяком случае до Нового года, так и буду носить свои круглые щеки и до Нового года, и после него. «А как же мальчик?» – задаю я себе мысленно вопрос, доедая последнюю картошку. Я испытываю настоящее отчаяние.

«Эх! Зачем столько здоровья?» Очень редко, когда у меня температура. А как было бы замечательно поболеть перед Новым годом – поболеть, похудеть, побледнеть. Почитать книжки дома, порисовать. А потом выйти в школу сразу двадцать восьмого декабря на новогодний карнавал, объявленный заранее, чтобы мы приготовили себе маскарадные костюмы.

Возвращаясь тем же троллейбусом по обратному маршруту, я думаю о карнавале. Я уже знаю, что Ниночка будет Царицей Ночи, моя сестра Лена – второй Царицей Ночи. Подруга Алена пока не решила, да и я тоже еще не решила, кем быть, но склоняюсь к китайскому мальчику. У нас из Китая много фантастической одежды. Одни мамины халаты с вышивками райских птиц, пионов и бабочек могли бы затмить все театральные и карнавальные костюмы разом. Но шелковые халаты слишком длинны и слишком белоснежны для наших серых школьных коридоров. У меня есть китайская пижама красного цвета, тоже с вышивкой, – штаны и кофта с вычурными петлями. Я вполне могу быть китайским мальчиком. Да, бледным китайским мальчиком в красном, при императорском дворце, в меру угнетенным, но умным, читающим много книг и рисующим черной тушью белых аистов. Такой сложился у меня мой собственный карнавальный образ. Теперь остается его создать, но для этого надо избавиться от некоторых вещей. Во-первых, от розовых щек. Во-вторых, похудеть. Не может быть угнетенный мальчик с розовыми круглыми щеками...

Надо совершать поступки. Но что я могу сделать, чтобы приблизиться к образу? Чтобы похудеть и побледнеть – для этого лучше всего заболеть. Тогда как я могу заболеть? Очень просто. Я куплю шесть порций мороженого в стаканчиках. Три порции отдам подружке, чтобы она меня поддержала, потом, она любит пломбир в стаканчиках – и с моим планом, думаю, согласится. Но чтобы по-настоящему заболеть, мало съесть три порции мороженого, тут нужно добавить нечто особенное. И я уже знаю, в чем это особенное должно заключаться. Купив мороженое и зайдя в наш двор, надо будет снять обувь и ходить по двору босиком, как Зоя Космодемьянская, так ее водили немцы по двору, и мы будем, как она, ходить босиком по снегу, но только с мороженым. Сверху – холод, и снизу – холод. Я думаю, наступление с обоих фронтов должно подействовать. И уже назавтра я затемпературю... и буду лежать дома в кровати, бледнеть и хорошеть.

Вот так, прокрутив примерно такую схему в троллейбусе, я начинаю ее осуществлять. С рублями, выпрошенными у мамы на подарок сестре на Новый год, забегаю к подружке, благо, это соседний подъезд, увлекаю ее идеей заболеть, одновременно наевшись мороженого. И вот мы уже едим мороженое и ходим, стянув ботинки и теплые носки, в одних чулках, вокруг дворовой клумбы. В девять часов вечера я возвращаюсь домой с мокрыми ногами и, даже не переобувшись, первым делом гляжу на себя в зеркало с надеждой обнаружить первые признаки ОРЗ. Но на меня из зеркала, очевидно дразня меня, пялится все то же несокрушимое, тотальное здоровье, облаченное в уже даже не розовые, а рдяные щеки и круглые блестящие, совсем не китайские глаза. Глядя на такую картину в раме, я понимаю, что ни о каком угнетенном мальчике речь идти уже не может, а изображать девочку с персиками было бы чересчур театрально.