Меч на ладонях - Андрей Муравьев

В тихой беседе перед появлением караульного они с Горовым распределили между собой обязанности в этой части операции: Малышев снимает стражника благодаря тайным техникам Востока, а казак следит за дверью, чтобы сменщик не появился и не поднял шум.

Русич возник перед недоумевающим немцем как демон из преисподней. Замазанное в чёрный цвет лицо, на котором яркими пятнами выделялись белки глаз, темные одежды, высокий рост и неожиданность появления вкупе с сонливым состоянием ввели германца в ступор. Малышев отнес произведенный эффект на счет примененной им по памяти техники «Черного аиста». При приближении он сделал несколько пассов руками, которые должны были подавить последнюю волю противника, заморозить его, но, вопреки ожиданию, пассы сработали с точностью до наоборот. Стоявший и пялившийся на демона стражник, увидев, что тот движется на него, бросил копье и, хрипя от страха что-то нечленораздельное, побежал вдоль стены. На свое несчастье, через несколько шагов немец споткнулся об корень и рухнул. При попытке подняться ополоумевшего от ужаса стража замковых ворот настиг Костя и оглушил мешочком с песком, предусмотрительно прихваченным на ночную операцию.

– Ну, ты и горазд, – прошептал Горовой, когда Малышев подтянул спеленутое тело к кусту.

Костя скромно потупил взор. Охранник повел себя не совсем так, как описывалось в книге, но результат был налицо, Малышев сделал вид, будто произошедшее полностью соответствовало его планам.

– А ты не верил. – Фотограф даже попробовал снисходительно похлопать казака по спине. – Нинджа брат, – великая сила!

За дверью, ведущей в замок, послышались шаги, раздался скрежет отодвигаемого засова, и в проеме нарисовалась фигура сменщика незадачливого стража.

– Смотри, как я его, – тихо шепнул Костя.

Он, как и в предыдущий раз, вынырнул перед воином и успел сделать жест «повиновения». Но в отличие от своего предшественника этот германец оказался не трусом. Узрев перед собой порождение ночи, он не задумываясь смело двинул его копьем.

На счастье Малышева, наконечник лишь скользнул по руке, совершавшей стойку «пылающей кобры», рассек кожу предплечья и скользнул под мышкой.

Костя совершенно по-детски ойкнул.

Мимо застывшего с копьем под подмышкой Малышева метнулась тень. Горовой с ходу воткнул кулак в открытый для крика рот стражника. Раздался хруст разлетающихся зубов. Тут же тишину разорвал звук еще одного удара, и немец кулем свалился под ноги.

Через три минуты, перевязав царапину Малышева и спеленав второго караульного, два «полочанина» в накидках и с копьями охраны вошли в стены замка.

Двор спал.

В конюшне еще возились при свете лучин конюхи, прихорашивая и вычесывая выездных лошадей своих господ, на кухне чем-то шуршали кухарки под присмотром главного повара. У сада хихикали и обнимались парочки дорвавшихся до свободы служанок и оруженосцев. Но все окна были темны, а на переходах изредка мелькали блики лучин, с которыми вышли до ветру придворные и одинокие стражники.

Император задержался в своем очередном охотничьем путешествии к замку Гаубвиц, а его супруга, императрица Адельгейда, ушла спать неожиданно рано.

Два стражника, выделявшихся габаритами, прошли двор безо всяких приключений и исчезли в темноте коридоров. Горовой знал дорогу в казематы – он как-то разыскивал там капитана гарнизона. Костя, стыдившийся своих результатов применения техники японских наемных убийц, молчал и полностью доверился подъесаулу.

Они свернули на неосвещенную лестницу, откуда несло плесенью и затхлым воздухом. Узкая, со стертыми каменными ступенями, видавшими не одну тысячу ног, она освещалась одинокой лучиной у начала и терялась в темноте подземелья. Спустившись вниз по осклизлым ступенькам, русичи уперлись в небольшую дверь, закрытую снаружи на засов. У двери на табурете, тихо посапывая, спал при мерцающем свете лучины очередной охранник.

Горовой с ходу вколотил шлем в плечи непроснувшегося немца. Через минуту последним куском веревки они связали бесчувственное тело, позаимствовав у него накидку и пояс с мечом. Запасливый казак забрал тощий кошель с несколькими монетами. Предстояло долгое путешествие, и лишние деньги не помешают.

Оттянув обмякшее тело подальше, Костя откинул засов и вошел в казематы. Сзади сопел Горовой.

Узкий коридор так же, как и лестницу, освещала одинокая лучина. Масло чадило и воняло, но света было достаточно, чтобы разглядеть четыре двери. Они вели в отдельные камеры, по две с каждой стороны. Из-под одной выбивался лучик света. Когда Костя и Тимофей Михайлович подошли к этой двери, им стало отчетливо слышно, как в соседней камере кто-то мягко и вкрадчиво говорит по-немецки. Отвечал ему по большей части нечленораздельный вой.

Костя вытянул из кармана свой револьвер. Десять выстрелов проложат дорогу и не в таких застенках.

Но Горовой жестом его остановил. Казак правой рукой тихонько вытянул из ножен полуторный меч новгородской работы, повесил за темляк на запястье левой свою саблю и ухватил этой же рукой пику стражника. Кивнул, показывая, что готов. Малышев толкнул дверь, и они вломились внутрь.

Квадратный зал пыточной был освещен лучиной. Аккуратный седой старичок факелом прижигал подмышки подвешенного у потолка Сомохова. У противоположной стены румяный толстяк в кожаном фартуке старательно разжигал небольшой переносной мангал. Второй толстячок, похожий на первого как брат, что-то втолковывал молодому монаху, сидевшему за столиком. Больше никого в комнате не было.

Когда до Кости дошло, чем на самом деле пахло в каморке, Горовой уже практически закончил: один из толстяков корчился на полу, пытаясь зажать обрубок руки и вопя во все горло, другого казак наколол, как жука, на пику. Но седой старичок оказался прытким. Он, прыгая по залу, как кузнечик, отбивался от сабли подъесаула факелом и длинными щипцами с зажатым в них углем. Улучив момент, когда немец оказался в углу, Горовой нырнул под щипцы и всадил саблю в брюхо дознавателю, обратным движением провернул рукоять и выдернул. На пол сначала рухнули кишки палача, затем и сам Иоганн Пыгнар.

Все это пятисекундное действо монах и Костя просмотрели с широко открытыми ртами.

Когда главный следователь забился на полу, подобно выброшенному на берег карпу, монах, застывший соляным столбом, зашелся в крике. Это был настоящий животный вой, полный безотчетного ужаса и безысходности. Такие вопли всегда вызывают хоть какую-то реакцию у окружающих. Кто-то лезет в драку, кто-то убегает, кто-то орет в ответ. Костя скорее рефлекторно, нежели сознательно ударил монаха по голове рукоятью револьвера. Резина ручки слегка смягчила удар, но для тщедушного, измотанного постами служителя церкви и этого оказалось достаточно. Он потерял сознание и откинулся к стене, у которой уже затихало бульканье из культи румяного толстячка с отрубленной рукой.

В этот раз Костя сумел сдержать внутри позывы желудка при виде вывороченных кишок и луж дымящейся крови. Даже вид истерзанного, забывшегося в бессознательном состоянии подвешенного товарища не вызывал такой реакции.

Горовой деловито обтер саблю, проверил, не пытается ли кто подняться, и повернулся к Улугбеку Карловичу. Мельком оценив вклад напарника по нападению в общее дело, он начал снимать тело несчастного ученого. Малышев поддерживал обмякшее тело археолога. Когда тот был уложен на плащ одного из румяных толстячков, заботливо оставленный перед началом пытки на крючке в углу, а теперь служивший своеобразной простыней, Горовой осмотрел товарища.

Сомохова пытали долго и умело. У него были вырваны с корнем ногти на левой руке, раздроблены пальцы на обеих ногах, вывихнуты на дыбе плечи и обожжены весь живот и внутренние стороны рук. Видимо, для придания большего эффекта ему оказывали медицинскую помощь время от времени. Возможно, даже делали перерывы в допросе, чтобы боль не стала притупляться.

Как ни пытались Горовой и Малышев привести ученого в себя, тот только стонал и плакал.

Казак, тихо ругаясь, вправил вывихнутые суставы, затем порвал на полосы край плаща и сделал плотные повязки на плечи изувеченного друга, стараясь не касаться обожженных мест. Оглядел кровоточащие руки. Встал, покрутился, оглядываясь.

– Что надо? – не выдержал молчания Костя.

Горовой развел руками и выдохнул:

– Бинтов бы яких ци шелку. Ну, марля, наконец, тоже б сошла.

Костя подошел к находящемуся без сознания монаху. Рывком подняв тяжелое бесчувственное тело, он отвернул край грубой холстины рясы. Из-под нее на свет выглянула довольно свежая льняная рубашка.

– Пойдет?

Казак замотал головой:

– Не, надобно только чистое, свежее, шоб без поту и пыли.

Костя стукнул себя по лбу и полез в рюкзак. Он вытянул свою аптечку, быстро разорвал упаковку со стерильными бинтами и распечатал пачку со стрептоцидом. Малышев впервые за вечер улыбнулся. Жаль, когда собирал аптечку, не знал, что мазь от ожогов понадобится.