Башня - Ричард Штерн

Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.

 – Это был долгий, одинокий путь, – сказал он и улыбнулся, – где они силы молодости? – Он показал на телефон. – Что-нибудь новенькое?

– Я передал им список, – ответил губернатор. – И теперь, – он запнулся, потом улыбнулся, – я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. – Он снова улыбнулся. – Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джек? Чтобы контролеры прищучили и вас?

Сенатор покачал головой.

Нет, – ответил он и встал. – Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?

Губернатор усмехнулся:

– Очень часто.

– Я серьезно, – сказал сенатор, но не спешил продолжать. – Когда человек еще молод и все только начинается, – у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в конгресс, – так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, они общеизвестны.

Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.

– Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой. – Он покачал головой. – Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.

«Я в себе всегда сомневалась, – подумала вдруг Бет, – но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».

Она с уважением взглянула на сенатора.

– И вот, – продолжал сенатор, – человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. – Он помолчал. – И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока – перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?

Губернатор грустно улыбнулся.

– Это недостижимо, – ответил он. – Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться. Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.

– То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи – всего только дом, озаренный солнцем.

- И он задумывается, – продолжал сенатор, – когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть и порадоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно – пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. – Он покачал головой. – Ответ – никогда. Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед... перед таким вот. – Он очертил рукой круг. – И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля – все это суета сует!

– Но это еще и развлечение, – заметил губернатор, – вы должны это признать, Джек. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя на гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?

– Конечно нет. В этом-то вся и штука. Человек просто неисправим.

Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.

– Что тут, черт возьми, смешного?

– Ваши аргументы, – ответил губернатор. – Они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джек Петерс, – это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, – так же как и я – но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?

– В университете я писал рассказы, – сказал сенатор Бет. – Паршивые рассказики.

– И вы, – продолжал губернатор, – имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего еще может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?

Губернатор замолчал:

– Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?

- Это всегда было его коньком, – сказал сенатор, обращаясь к Бет, – эти бытовые аналогии. – Он встал. – Как философ, Бент, – он взглянул снизу вверх на губернатора, – вы, не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.

На пороге он остановился и нерешительно махнул рукой.

– Кстати, только что прошел номер двадцать один, – он сказал это Бет. – Знаете, та голая баба. Она думала...

– У меня номер сорок девять, – ответила Бет и заставила себя улыбнуться.

Сенатор заколебался, потом еще раз махнул рукой и вышел.

– Итак, мы получили еще несколько минут, – сказал губернатор и улыбнулся Бет: - О чем задумались?

– Все, что вы ему сказали, – неторопливо ответила Бет, – можно отнести и к вам, да?

– Скорее всего. – Губернатор снова рассмеялся. Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.

– Мне кажется, я понимаю вас, Бент. – Она тоже улыбнулась, – По крайней мере, я так думаю.

– Были времена, – сказал губернатор, – когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только для того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Я знаю, что могу обманывать сам себя, по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, а некоторые – навсегда.

– По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле слова.

– Благодарю вас.

– По-моему, вы лучше и сильнее, чем сами думаете. За вами идут люди. Вы человек, которого люди слушают.

– Поосторожнее с этим подхалимажем, хотя он мне и очень лестен.

Бет завертела головой:

– Сенатор был прав. Пока человек не столкнется с чем-то подобным, он обманывает самого себя. Но я не лгу. То, что нас ожидает, надрывает мне душу. Не хочу умирать.

Губернатор взял ее руку.

– Это очень мило с вашей стороны. – сказал он и ласково улыбнулся. – Но скажите мне, какой номер вы вытянули? Двадцать первый?

31

19.23 — 19.53

Небо на западе уже потемнело, начинал сгущаться вечерний сумрак. Гиддингс стоял на пороге трейлера, наблюдая.

– Что-то дело затягивается, – сказал он, потом оглянулся на Брауна и пожал плечами. – Чудо? И Красное море расступилось? – Он покачал головой и тыльной стороной ладони устало провел по лбу. На нем осталась черная полоса.

Сержант Оливер сообщал вниз одно за другим имена тех, кто уже оказался в безопасности, Патти отыскивала их в списке и вычеркивала.

Голос Оливера как раз сообщил по рации:

– А эта сама себя не узнает, а я тем более.

Нат спросил:

– Что, у нее в сумочке нет никаких документов?

– В сумочке? – загрохотал сержант. – У нее не то что сумочки, платья нет! – Потом тише в сторону: – Ну вот, девушка, с вами уже все. Держитесь этих двух полицейских, они о вас позаботятся. – И снова в рацию: – Ладно, как-нибудь выясним.

Патти сказала:

– Кто бы это ни был, уже двадцать первый номер! – Она улыбнулась Нату. – Спасибо вам.

Нат неожиданно встал из-за стола, подошел к дверям и взглянул на верхушки небоскребов. Прищурившись, различил спасательный пояс, который снова был с грузом на пути вниз, на крышу Торгового центра.

Он знал, что в банкетном зале трое или четверо мужчин осторожно вытравляют вспомогательный линь, чтобы пояс не летел вниз как сумасшедший и не перепугал пассажирку до смерти, не выронил бы ее, и она не рухнула бы с криком с четырехсотметровой высоты вниз на площадь. Он гадал, кто сейчас находится в поясе, потом отвернулся, снова вошел внутрь и остановился возле Патти.

– Теперь все дело в том, – сказал он, – сколько осталось времени. Скольких мы сумеем спустить?

- Может быть и всех, – ответила Патти, потом помолчала. По крайней мере, я надеюсь. – Она снова замолчала и испытующе посмотрела Нату в лицо. – Вы думаете, нет?

Нат молча покачал головой и сказал:

– Если бы я знал, что там происходит. Там, наверху, в банкетном зале. – Он показал рукой. – И внутри, в ядре здания. Когда все кончится, займемся изучением того, что останется, и постараемся понять, что произошло. – Он снова покачал головой. – Но знай мы это сейчас, было бы лучше. В самолетах неслучайно устанавливают автоматические регистрирующие устройства – «черные ящики». Если самолет разобьется и прибор уцелеет, то он точно покажет все обстоятельства в момент катастрофы. – Он задумчиво помолчал. – Возможно, по тем же причинам наши контрольные приборы тоже следовало бы размещать вне здания. – Это был повод для размышления, и Нат задумался.