Чужой 1917 год - August Flieger

— Савка, отблагодари! — Велел я, выбираясь из коляски на брусчатку мостовой.

— Ирод! Чуть не растряс! — Пробурчал мой денщик, спрыгивая с облучка, где сидел бок о бок с извозчиком. Потянувшись, он сунул руку в карман шинели и, недовольно зыркнув единственным глазом, кинул вознице положенное вознаграждение. — Накося тебе, твой гривенник!

— Благодарствую! Прикажете ожидать? — ничуть не обидевшись, поинтересовался 'лихач', осматривая монетку.

— Нет! Езжай себе!

— Да помогите же мне, наконец, вылезти! — Возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же, наконец, о нем вспомнят.

Мы с Савкой подхватили Генриха под руки, и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера.

— Венок не забудьте! — напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.

— Тебя же не забыли? — Огрызнулся я. — Савка! Венок!

— Уже, вашбродь!

Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.

Иноземное, а точнее Немецкое кладбище на Введенских Горах, и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках, поражали разнообразием — от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.

А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.

'Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г.'

Чуть ниже под прочерком, все тоже самое, но по-немецки. Вот только вместо 'Иван Карлович' — просто 'Johann', и в самом низу 'Ruhe in Gott' /Покойся с Богом/.

У подножия памятника небольшой венок с надписью 'Dem Lieblingsmann und dem Vater' /Любимому мужу и отцу/.

Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар 'От друзей и сослуживцев' и вместе с нами обнажил голову.

Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем, как в вышестоящем начальнике.

Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только невыносимую печаль и чувство потери…

Стоящий за спиной Савка начал, было 'Помяни, Господи Боже наш…'…

Я, было, подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв — они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было молиться.

Пошел легкий пушистый снег. Снежинки, кружась в воздухе, оседали на наших непокрытых головах, таяли на лице…

Покойся с Богом, Иван Карлович Берг, капитан московских гренадер…

* * *

— Здравствуйте, господа! — произнес из-за наших спин тихий женский голос с едва заметным акцентом. — Вижу, вы пришли навестить моего бедного Йоганна?

На дорожке стояли две дамы в темных пальто и шляпках с черной вуалью, старшая тяжело опиралась на руку своей юной спутницы.

Мы, четко, как на параде, надели фуражки и поочередно представились:

— Третьего батальона Московского Гренадерского полка поручик Генрих Литус!

— Запасного батальона Московского Гренадерского полка подпоручик Александр фон Аш!

— Анна Леопольдовна Берг… Вдова Ивана Карловича. А это моя дочь — Эльза…

Упомянутая девушка сделала книксен, а мы в ответ склонили головы и щелкнули каблуками. Точнее, щелкнул я, а Генрих изобразил стойку 'смирно' настолько, насколько это возможно сделать, опираясь на костыль.

— Мы пришли помянуть Ивана Карловича — он был нашим батальонным начальником. — Пустился в объяснения Литус. — Как только вышла оказия, мы взяли на себя смелость возложить венок от лица тех, кому довелось служить вместе с ним.

— Я вижу, вы ранены? — дама глазами указала на костыль.

— Мы с Александром, вместе находились на излечении в госпитале.

— Это… После ТОГО боя?

— Да. Мы оба были ранены в том бою под Розенбергом. Александр чуть раньше…

— Скажите, господин поручик… — Анна Леопольдовна замялась. — Вы были при этом, когда моего Йоганна… Когда он умер?

— Нет. Когда господина капитана… Ивана Карловича… — Неуверенным голосом поправился Генрих, — ранили, я был в другом месте. Но, так случилось, что нас вместе несли в лазарет…

— Он что-нибудь говорил? — Лицо женщины побледнело, и она крепче сжала локоть дочери.

— Иван Карлович был в беспамятстве… — Убитым голосом проговорил Литус.

Анна Леопольдовна покачнулась, и я бросился ее поддержать.

— Благодарю вас, — еле слышно прошептала она. Потом медленным движением подняла вуаль и посмотрела в глаза бледному как смерть Генриху. — Я должна знать, как… Как это случилось!

Но Геня молчал, стиснув изо всех сил перекладину костыля.

На самом деле 'это' произошло прямо у него на глазах. Они с Иваном Карловичем стояли у перископа, на только что отбитом у немцев наблюдательном пункте, когда шрапнель разорвалась почти на бруствере. Свинцовый дождь хлестнул по всем, кто там находился: погибли вестовые и телефонист, Берг был смертельно ранен, а Литусу досталась одна пулька, раздробившая бедро.

По сути, Иван Карлович заслонил Генриха собой…

Вот об этом, как раз и не стоило говорить…

Никогда!

Жизнь в батальоне текла своим чередом: муштра, построения, отчетность и прочее, прочее, прочее…

Кроме прочего — ночное дежурство по батальону раз в четыре дня.

В целом, я был доволен тем, как Дырдин справляется с обучением солдат и поддержанием дисциплины в роте. Жесткий и молчаливый, он одним только движением брови вгонял провинившегося новобранца в трепет. Поначалу, я несколько раз наблюдал, как фельдфебель раздавал 'особо отличившимся' увесистые тумаки. Пришлось провести с ним воспитательную беседу, поделившись богатым опытом, почерпнутым из будущего арсенала старшин 165-го полка морской пехоты. Дырдин проникся и теперь наши 'таланты' отбывали свои 'залеты' в виде 'лечебной' физкультуры: отжимания, приседания, ходьба гусиным шагом или наматывание кругов вокруг длиннющих корпусов Покровских казарм. Хотя, в некоторых случаях было заметно, что кулаки у него чешутся. Я его понимал, ибо чувства фельдфебеля были мне понятны и знакомы — новобранцы конца ХХ-го века отличаются от своих товарищей по несчастью из начала века, только уровнем образования, и уж никак не способностью к 'залетам'.

Кстати, намедни 'залет' был и у меня — подполковник опять поставил мне на вид за отсутствие усов. Пообещав исправиться, я отделался приказом 'удивить' начальство новой строевой песней.

* * *

Расположившись в 'штабной', я грустил сидя со стаканом свежезаваренного чая в руках, разглядывая причудливые блики в начищенных боках самовара.

Какие строевые песни я знаю?

Местные не подходят под требования Озерковского, по пункту 'новая'. Советские? Эти — не катят по идеологическим соображениям и из-за явных анахронизмов.

Что еще?

'Солдат молоденький в пилотке новенькой'? Не то!

'День победы'? 'Десантная строевая'? 'Нам нужна одна победа'? Или родимые 'Мы — тихоокеанцы'?

Все не то!!!

Чего делать-то? Не самому же сочинять? Давайте, господин подпоручик, мыслите масштабно! Какие еще источники могут быть?

Ну конечно! Кино!!! Ведь 'Нам нужна одна победа' — это песня из фильма! Какие у нас есть подходящие фильмы?

'Гусарская баллада'! Там песенка есть 'Жил был Анри четвертый, отважный был король…' — вполне даже строевая. Хотя, мои лопухи деревенские такой сложный текст не потянут…

М-м-м… Сейчас башка взорвется!!!

Эврика!!!

* * *

Несколько дней спустя, рота совершала учебный марш до стрельбища в Ростокино. Шли в колонну по четыре, с полной выкладкой, для веса добавив в ранцы мешочки с песком.

Мне пришлось топать пешком вместе со всеми, потому что — так положено! Хорошо еще, что идти сравнительно недалеко — всего-то десять верст. Дабы длинная ротная колонна благополучно прошла сквозь лабиринт московских улиц, нас сопровождала пара конных жандармов. Так и шли: сперва по Бульварному кольцу, потом по Сретенке, по 1-ой Мещанской и дальше по Ярославскому шоссе.

Со всеми вынужденными остановками вышло почти три часа — все же ходить по густонаселенному городу походной колонной довольно хлопотно. Я замаялся подавать команды и следить, чтобы строй не растянулся.

Передохнули, получили огнеприпасы и погнали гренадер на позицию. Стреляли повзводно под чутким присмотром местных унтеров-инструкторов. Результаты записывал дежурный офицер — молодой румяный штабс-капитан без трех пальцев на левой руке и со значком 22-го Нижегородского пехотного полка на груди.