Призрачный театр - Мэт Осман

Шэй догадалась, что они направляются к Уайтхоллу задолго до того, как ночную тьму рассеяли огни этого дворца. Там, в самом сердце властвующей лондонской элиты, никогда не смолкал шум и неизменно горели огни. Экипаж промчался по открытым внутренним дворам, оттеснив торговцев и жалобщиков, а Шэй следовала над ними по выемчатому лунному ландшафту, ощерившемуся грязными оштукатуренными и худосочными дымоходами. Когда карета замедлила ход, Шэй тоже убавила шаг, с очевидностью узнав место проведения маскарада.

Среди закопченных черных крыш и лишенных света дворцовых интерьеров этот внутренний двор сиял, как драгоценный зеленый самоцвет. Как своеобразный сад. Не просто сад, но волшебный весенний сад; слишком яркий и свежий, он в безумной смелости бросил вызов гнетущей, холодной зиме. В углах полыхали жаровни, превращая это пространство в тропический рай и отбрасывая на стены причудливые изменчивые тени. Опустившись на четвереньки, Шэй подобралась так близко, как ей позволила собственная смелость. Раскинувшись как паук на несуразной беседке, увитой розами, она попыталась разобраться, какой же вклад сделала Алюэтта в украшение сцены внизу. Фруктовые деревья выглядели достаточно естественно, хотя сейчас было слишком морозно для трепетавших под незримым ветерком цветов, и она вспомнила, что в начале недели Бланку доставили рулон белоснежного шелка. Говорливый и слишком темный поток струился в явно искусственном русле, но статуи с их мраморными телами, местами поросшими мхом, выглядели так, как будто стояли там не одно десятилетие. Замедлив дыхание, она услышала шум, похожий на выпуск пара, и увидела, как из двух щелевидных окон вырвались белые брызги бурных ручьев. Множество бабочек усиленно било крыльями в потоках теплого воздуха, и в итоге нескольким из них, совсем обессиленным, удалось долететь до деревьев. Ей хотелось, чтобы Девана, составив ей компанию, посмотрела на их панический разлет, но крыша беседки находилась слишком близко к земле, и к тому же в Уайтхолле было слишком суетно и людно; Девана предпочитала садиться только там, откуда могла легко взлететь.

Послышался скрежет отодвигаемого засова, и в дивный сад вошла компания из четырех придворных. Шэй не узнала их, но знала, в общем, что подобные типы обычно занимали личные ложи в Блэкфрайерсе: отороченные мехом плащи и объемистые – размером с бочку эля – животы. Минутное затишье сменилось топотом шагов и криками восторга. Господа обнаружили, что висящие на фруктовых деревьях груши на самом деле были завернутыми в золотые листы кусками ростбифа. Речной поток зазывно попахивал коньяком. Бабочки цеплялись за их одежды, как девицы на служебном входе театра. Но все-таки что-то еще казалось Шэй совсем ненатуральным, даже в этом искусственно созданном оазисе. Она вновь окинула нижний сад пристальным взглядом, отметив, как фланирующие по аллеям господа властно общались друг с другом, даже получая удовольствие, они привычно показывали свое господское положение в этом мире. Но вот оно… странное движение. Шэй присмотрелась получше и увидела дрожь одной из статуй – нимфы в развевающейся мантии и сандалиях. И в тот же момент Шэй поняла, что эта дрожь порождена страхом. Она подползла к краю, чтобы лучше видеть. Роль нимфы играл Пейви, густой и толстый слой грима буквально превратил его в каменную статую. Он снова вздрогнул, и по подолу его туники расплылось темное пятно.

Голос справа от нее:

– Добро пожаловать в благословенную Аркадию! – Она не видела лица статуи Пана, но голос узнала мгновенно. Смутившись, Шэй удивилась, как же она сразу не узнала его, даже под слоем гипса и лишайника – как она могла не узнать его глаза, этот рельефный торс?

– Вы попали в сад чудес, где все оказывается не тем, чем кажется, где все дозволено! – движения Бесподобного отличались странной скованностью, от талии до плеч, и голова его оставалась совершенно неподвижной, хотя голос искрился весельем. Из-за мужской болтовни и шелеста ветра Шэй улавливала лишь обрывки его слов – «…отчасти девушка, отчасти ослица, сведенная с ума благочестивыми желаниями», – а господа, расположившись возле его ноги, скрестили ноги, как примерные школьницы. Когда он на негнущихся ногах сошел с пьедестала и его гипсовый гульфик комично задергался перед их лицами, господа поднялись и соизволили последовать за ним по саду. Другие статуи повернулись, глянув им вслед, и она потрясенно узнала в фавне Трасселла; несмотря на длинные уши, рога и морду, она узнала его поблескивающие влагой глаза. А вот пастушку изображал незнакомый ей мальчик. Совсем юный, подумала она, заметив, какие тонкие и хрупкие запястья и шея выглядывают из-под гипсовой оболочки.

Шэй, разумеется, изучила и повадки мужчин. Нельзя стать незаметной среди них, не понимая особенностей их натуры. Так что она всегда скрытно наблюдала за каждым уличным певцом и хвастливым любителем эля, запоминая мужские позы и выражения, чтобы позже использовать их с пользой для себя. Но ей никак не удавалось овладеть одной мужской особенностью: их способностью в мгновение ока менять настроение: от любви к ненависти, от спокойствия к неистовству. Имелась также и непонятая ею скрытая астрология подсказок и источников их недовольства. Так случилось и в саду. Только что господа следовали за Бесподобным, изображая легкомысленный детский восторг, зачерпывая кубками коньяк из ручья или замирая в изумлении при виде слетавших на их ладони бабочек, но внезапно, без всякого понятного Шэй повода, их поведение резко изменилось. Подобно множеству птиц, слетавшихся в стаю, они превратились из детей в мужчин, в озверевших самцов.

Зверская трансформация произошла в одно мгновение. Трижды просвистел хлесткий ремень. Пальцы вгрызлись в плоть, терзая кожу, уничтожая иллюзию камня. Трасселл рухнул на колени, пастушка рухнула на колени. Руки вцеплялись в волосы, срывали оболочки, самцы действовали с усердием чернорабочих. Исчезли улыбки и смех, теперь мужчины со всей серьезностью трудились над выполнением тяжелой задачи. Сломанные и сброшенные с пьедесталов статуи схватили и подвергли насилию. Но одна из статуй мальчиков вдруг начала подыгрывать господам, Бесподобный исполнял двойную роль: охотника и добычи. Поначалу он руководил действом, но затем завалили и его самого. Создав из Трасселла и пастушки непристойную композицию, он отступил и стал восхищаться своим творчеством. Шэй вспомнилось, как он руководил ею на репетиции – «ты встанешь там, а он придет сюда», – добиваясь наилучшего для зрителей впечатления.

Внезапно Шэй почувствовала острую, как лезвие ножа, боль. Девана тихо опустилась ей на плечо, но бурные мужские возгласы удачно заглушили невольно вырвавшийся у нее вскрик. Птица сидела тихо, как ночной охотник, но ее когти