Семко - Юзеф Игнаций Крашевский

– Витовт просил вас, – сказала она, – я слышала об этом от Хавнула. Вы взялись за очень трудное дело из любви к нему. Ягайлло сильно на него разгневан и ему трудно простить его. Как тут объединиться, когда нужно бояться, чтобы завтра не предали?

– Кажется, – сказал Семко медленно, – что когда князь Витовт порвёт однажды с крестоносцами, предательства с его стороны уже бояться не нужно. Они никогда ему не простят. Витовта обременяет позорная неволя у крестоносцев; он не требует больше ничего, только примирения, объединения и наследства.

Княгиня внимательно слушала, покачивая головой.

– Горе от потери отца объяснит, почему он от сильной боли он переметнулся к немцам, – прибавил Семко.

– Но Ягайлло неповинен в его крови, – живо прервала Юлианна. – На кресте и Евангелии могу в этом покляться. За смерть Войдыллы своевольно отомстили его родственники, и их примерно бы наказали, если бы… – тут княгиня опустила голову, прервала и задумалась.

– Я только друг и посол, – сказал Семко. – Я пришёл к вашей милости как посланник согласия и мира. В знак того, что доверил мне это дело, Витовт дал мне кольцо, и во имя памяти княгини Бируты, которая его носила, взывает к вашему сердцу.

Сказав это, князь склонился и, снимая с пальца кольцо, положил перед Юлианной. Её глаза на мгновение на нём задержались, взяла его в белые, пухлые руки, печально поглядела и отдала его назад Семко.

– Сделаю, что смогу, – сказала она, – буду просить сына, который меня любит, хоть не знаю, позволит ли мне Бог вымолить это прощение. Такой серьёзной обиды и предательства трудно забыть.

– Витовт будет помощью великому князю в победе над крестоносцами, – добавил Семко. – У него было время к ним присмотреться и изучить все их тайны. Вдвоём с Ягайллой они сокрушат мощь Ордена.

– О, этот Орден! Эти немцы! – сказала задумчивая пани. – Как их не спалит тот крест Господень, нашего Спасителя, который они кощунственно носят на груди! И Бог это терпит!

Когда так очень медленно, прерываемый паузами, шёл разговор, Семко, несмотря на всё обращённое на него внимание, заметил, что портьера противоположной двери задвигалась, задрожала, осторожно отклонилась и, казалось ему, что из-за неё смотрит те же самые голубые глаза, которые видел в окне терема.

В ту же минуту поднялась портьера и две девушки, в чертах которых можно было узнать восточное происхождение, внесли на золотых мисках наполненные кубки, которые Юлианна велела подать Семко и Хавнулу.

Направление разговора теперь изменилось, княгиня стала расспрашивать о Давнуте Янушевой, о её жизни с мужем и семьёй, потом самого Семко о его возрасте, о занятии, любил ли охоту и ходил ли уже на войну. Потом она вспомнила о его отце Зеймовите, как будто хотела и не смела расспрашивать о грустной и кровавой истории его второй жены, матери Генриха, которую тогда рассказывали по всему миру, и рассказывали её по-разному.

Семко стеснялся много говорить об этом, многозначительно замолчал. Юлианна также не настаивала. Он вернулся к своей первой просьбе за Витовта, на что задумчивая Юлианна уже мало что отвечала. Вместе с тем Семко поручил собственное с Ягайллой дело, желая соседской дружбы и согласия, и гарантируя то, что он будет верно хранить союз.

Князь уже задумал уходить, когда Юлианна его остановила, желая узнать, что было слышно в Польше, и кого там хотели вести на трон. Отвечая на это, Семко имел возможность намекнуть, что именно положение соседней Великопольши вынуждало его как можно скорее вернуться.

Ничего ему не обещая, княгиня, когда он ей низко кланялся, прощаясь, тихо проговорила:

– Задержитесь и ждите, пока дам вам знать. И я желаю согласия и мира. Дай его Бог.

Она ещё раз приветствовала уходящего рукой, мягче ему улыбнувшись, и они вышли вместе с Хавнулом, который в сенях сразу шепнул князю, что из приёма можно было очень хорошо предсказать, потому что княгиня оказалась мягкой и доступной, а не всегда бывала такой.

Возвращение к дому старосты пришлось совместить с некоторыми предосторожностями. Хавнул, первый дойдя до ворот, оглядел двор, боясь, как бы не встретили кого-нибудь из братьев Ягеллонов, либо дворскую старшину.

Сказать правду, слуг там крутилось множество, в замке было сильное движение, но, к счастью, только одна челядь, рабы, батраки перед вечером суетились, неся дрова в баню, корм – в конюшни и запасы, необходимые на кухне.

Среди этого разношерстного и разноплеменного сброда Семко с лёгкостью отличал всяких рабов: поляков, немцев, русинов, татар. Некоторых по несколько человек вели вооружённые стражники; у них в руке были белые трости, как символ власти. На некоторых были надеты колодки, а те, которых поймали в погоне, с бритыми волосами и бородами, были закованы в цепи.

Великая роскошь и богатство соединялось там везде с какой-то дикостью и пренебрежением. Дома самого Ягайллы, просторные, внешне выглядели менее чисто и элегантно, чем его старой матери. Даже ближе стоявший личный двор пана тоже одет был просто и неизысканно.

Незаметно пройдя двор и ворота, они снова вернулись в дом старосты, который приглашал к себе князя на перекус, предлагая ему проводить его обратно в монастырь.

В маленькой комнате, в укромном месте, не желая, чтобы кто-нибудь их неожиданно потревожил, Хавнул принял гостя отменными лакомствами и отличным вином. Несмотря на то, что Семко мог быть доволен этим днём и надеждами, какие давала ему Юлианна, всё время у Хавнула он оставался облачным и безмолвным.

Этому, может, способствовало и воспоминание о чудесной встрече с тем красивым личиком, которое произвело на молодого пана сильное впечатление, пробудило какой-то пыл. Он даже не колебался спрашивать о ней старосту, а тот, делая заключение из описания, угадал в незнакомке княжну Ольгу, самую младшую сестру Ягайллы.

Всё, что Семко говорил о девушке, согласовалось с тем, что старосте было о ней известно. Ольга была христианкой и Хавнул знал, что мать хотела выдать её не иначе как за христианского князя.

После короткого отдыха, когда уже собирались ехать обратно в монастырь, вбежал слуга, что-то срочно шепча своему господину на ухо. Хавнул вскочил с сидения.

– Ягайлло вернулся и я должен идти к нему, – сказал он живо, – соизвольте, князь, на мгновение задержаться, а потом моя служба безопасно проводит к нашим отцам.

Староста немедля исчез, а после некоторого ожидания появился молчаливый немец, поклонился и дал знак, что могли ехать.

Вскоре, проехав предместья, Семко остановился у монастырской дверки, где его приветствовал настоятель, спрашивая, какое впечатление произвели на него замок и двор. Молодой князь мог сказать немного, прежде всего чувствовал, что