Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на большую бедность этой первой христианской колонии в Вильне, этой монастырской хате хватало форестерии для гостей.
Там часто находили приют путники или преследуемые христиане, которым от приюта не годилось отказываться, хоть бы эта гостеприимство грозило монастырю местью и преследованием.
Отец Павел, поздоровавшись с мазовецким князем, проводил его в просторную комнату для гостей, так же бедно устроенную, как весь монастырь. Несколько узких столов, лавки у стен, которые в то же время должны были служить кроватями на ночь, небольшое изображение Христа на стене, у двери глиняный сосуд со святой водой, очаг посередине, сейчас погасший, это было всё, чем комната могла служить князю.
– Мы хотели бы, достойный пане, – сказал настоятель, – принять вас как можно лучше, но наша бедность не позволяет. Мы в ней поклялись, а тут нам легко сохранить клятву, потому что мы в языческом крае, и пришельцев едва терпят. Однако завтра, я надеюсь, раз Хавнул знает о прибытии вашей милости, он постарается о том, чтобы нужды были удовлетворены.
Об этой своей бедности и положении отец Павел говорил с добродушной улыбкой на устах, с безоблачным лицом и спокойствием, какие даёт добровольная жертва жизни за веру.
У двух отцов, стоявших за ним, из которых один был литвином, так же как и брат Антоний, были радостные лица настоящих сыновей святого Франциска, которым любое страдание озаряет душу.
– Мы прикажем развести огонь, приготовить рыбу, имеется хлеб и наше монастырское пиво. Будьте, ваша княжеская светлость, здоровы, отдыхайте и простите, – прибавил ксендз Павел.
То, что бедный монастырь мог предложить князю Семко, после утомительного путешествия показалось ему более чем достаточным.
Благочестивый, как все в то время, он только пожелал пойти в костёл поблагодарить Бога, что привёл его туда целым. Отец Павел и брат Антоний составили ему компанию. Во внутреннем дворе стоял маленький деревянный костёльчик, на фундаменте из полевых камней; он отовсюду был окружён постройками.
Они вошли в него через боковую дверь со стороны ризницы.
Посередине стоял деревянный алтарь, разделяя помещение на две части, за ним находились хоры для монахов, жалкие, как их численность. Самого костёла, чуть более высокого, хватало для маленькой кучки христиан. Он был чистый, но без украшений. Всё, что его украшало, было сделано собственными руками монахов из дерева и коры, но с той любовью и благочестивым старанием, кои самому простому изделию придают нежный облик.
Перед алтарём горела лампада, свисающая с потолка. Там все преклонили колени для молитвы. Брат Антоний прочитал её вполголоса, целуя землю с великим пылом соскучившегося по Божьему дому монаха. Семко тоже поклонился, простирая руки, прося Бога позаботиться о себе и неопределённой судьбе своей миссии.
Его мысль невольно перенеслась к Польше, он вспомнил корону, которую ему обещали, и вздыхал к Богу, но когда он поднял глаза к кресту, ища в нём какое-нибудь предсказание, лампа перед алтарём сверкнула ярким светом и погасла.
конец первого тома
Том II
I
На следующее утро в монастырскую калитку постучали, и люди Хавнула, которые привыкли снабжать провизией и всевозможными запасами отцов францисканцев, привезли то, что было нужно на стол князя.
Немец помнил о том, что специи в то время были самым первым деликатесом, поэтому не было недостатка ни в шафране, ни в имбире, ни в гвоздике, ни в так называемых райских зёрнах, которые должны были добавлять вкус рыбе и мясу.
Один из братьев был поваром, и принял подарок с большой радостью, так же как отец-хранитель погреба – пиво, мёд и так называемое романское вино. Поэтому голода не боялись, но не до обеда, не после него Хавнул сам не объявился и не дал знать о себе.
У слуги не было никакого поручения и не обещал его. Отец Павел же утверждал, что Хавнул, которого там называли по-разному: войтом, старостой и подскарбием, – чаще всего имел обыкновение наносить им визит вечерами.
Отцы хвалили его, как человека, который больше работал ради веры, чем для себя, а была она ему уже многим обязана. С некоторого времени ходили слухи, о которых знали и в монастыре: что у Ягайллы было намерение стать христианином, что это даже гарантировал крестоносцам, но крещением из их рук гнушался. Не лучше к ним были расположены и отцы францисканцы; они помнили о том, что тевтонский орден во время своих походов на Польшу и Литву не пожалел ни костёлов, ни монастырей, ни духовных особ. Примеров этому было много.
Настоятель отец Павел говорил о них с ужасом и в то же время с жалостью, не в силах понять, как они смели называться орденом, не имея ни одной из монастырских добродетелей и склонные ко всяким проделкам. Рассказывали об их грабежах и убийствах в Литве почти невероятные вещи – если бы живые свидетели и жертвы не были широко известны.
Этому также приписывали отвращение Литвы к христианской вере, которая приходила с кровью и убийствами.
Весь этот день до вечера в гостевой комнате велись тихие беседы, из которых князь много узнал о дворе и лицах, в него входивших, познакомился с многочисленной семьёй Ягайллы.
Уже в сумерках неожиданно прибыл Хавнул, как обычно, только один, с двумя слугами, которых оставил за калиткой. Ему не нужен был там проводник, он был как дома.
На всех лицах засветилась радость, когда его увидели, а он также поглядел на свою группу с той внутренной радостью, какую ему давало убеждение, что был её опекуном не только словом, но и делом. Семко не терпелось узнать, как обстояло дело, которое он доверил Хавнулу.
– Ягайлло ночью только с охоты вернулся, – сказал Хавнул, – получил там сведения о новом нападении крестоносцев на границы, несмотря на недавно заключённое перемирие. Он был сердит и разгневан, говорить с ним было не время. Я пытался только попасть к великой княгине-матери, которая ныне занята одной мыслью: вступить в монастырь, чтобы окончить в нём жизнь на молитве, – но сперва хочет выдать замуж дочку. Мы отговариваем её надевать рясу, потому что без этой женщины, которая имеет на сына большое влияние, нам будет трудней с ним. Ваша милость не хотите ждать тут дольше? – прибавил Хавнул.
– Не могу, – прервал Семко, вздыхая. – Я и так сделал для Витовта большую жертву.
– Я как раз из-за спешки, –
