Трудный путь к диалогу - Александр Мень

"Опрощение" чревато опасностями в не меньшей степени, чем бурный рост цивилизации. "История, - писал русский богослов Борис Титлинов, представляет нам примеры народов, спускавшихся книзу по ступеням культуры, и всегда это падение культурного уровня сопровождалось духовным огрубением"*.

________________________________________________________

* Титлинов Б. "Христианство" гр. Л. Н. Толстого и христианство Евангелия. СПб., 1907, с. 179.

Человечество, наносящее себе раны, призвано и исцелять их, ориентируясь на высшие духовные ценности. Но это далеко от культурного нигилизма. Возрождение духа едва ли будет возможным на пути самоотрицания культуры.

Как бы то ни было, указанные темы остаются дискуссионными, даже если и не покидать почвы христианства, его центральной веры. Поэтому именно в нравственной проповеди Толстого следует искать наиболее ценные, непреходящие элементы его учения.

Приведу один любопытный факт, который невольно заставляет задуматься.

Когда в 1884 году Лев Толстой пытался напечатать книгу "В чем моя вера", еще мало кто знал о его "богословии". Рукопись была передана в духовную цензуру. И против всех ожиданий вначале ее расценили положительно. Как писала Софья Андреевна мужу, председатель цензурного комитета архимандрит Амфилохий прочел рукопись и сказал, что "в этой книге столько высоких истин, что нельзя не признать их, и что он со своей стороны не видит причины не пропустить ее"*.

________________________________________________________

* Толстая С А. Письма к Л. Н. Толстому. М., 1936, с. 246,

Толстого это сообщение очень обрадовало. "Ничье одобрение мне не дорого было бы, как духовных", - писал он, отвечая Софье Андреевне*. Но все же он предполагал, что книгу, скорее всего, запретят. И оказался прав.

________________________________________________________

* Толстой Л. Н. ПСС, т. 83, с. 418.

Что же произошло?

Причины цензурного запрета понять нетрудно. А вот отзыв архимандрита, если он достоверен, вызывает недоумение.

Допустим, что Амфилохий просто невнимательно читал рукопись (вероятно, так и было). Но все же остается вопрос: чем могла эта книга привлечь православного архимандрита, пусть и не заметившего ее антицерковной направленности? Более того, достоверно известно, что ряд духовных лиц с интересом и даже одобрением отнеслись к идеям Толстого.

По-видимому, главную роль здесь сыграли те серьезность и ответственность, с какими подошел Лев Николаевич к евангельской этике. То, с каким энтузиазмом и вдохновением стремился он вернуть ей подобающее место в христианском обществе. В этом пункте и Вл. Соловьев, и другие церковные мыслители могли протянуть ему руку.

Толстой, в сущности, был глубоко прав, называя христианство практическим учением. Кто бы осмелился свести Евангелие к отвлеченной метафизике? То, что человек сделал для другого человека, он сделал для Бога. Таков Завет Христов, выраженный в 25-й главе Евангелия от Матфея. Не это ли подразумевал апостол Павел, когда говорил о "вере, действующей любовью"?

Прав был Толстой, обличая христиан в забвении важнейших нравственных заповедей Евангелия, которые многим казались неосуществимыми и далекими от жизни. Прав был он и в том, что настаивал на сближении общественного порядка с христианским идеалом.

Современный критик Лев Аннинский как-то заметил, что у Толстого было, быть может, предчувствие надвигающейся эпохи "большой крови". И в самом деле, он умер за несколько лет до первой мировой войны, положившей начало потоку социальных и нравственных катастроф, потрясших человечество. Как тонкий психолог, он не мог не ощущать атмосферы напряженности и зла, которая постепенно и незаметно окутывала народы, не подозревавшие о близких бурях. Выступая со всей резкостью против войн, жестокости, распутства, несправедливости, Толстой интуитивно чувствовал, что ждать больше нельзя, что необходимо поставить преграду разрушительным силам. И в этом смысле он оказался провидцем.

Не случайно, что в 20-е годы противники милосердия и ненасилия больше всего ополчались именно на эту этическую сторону проповеди Толстого, заявляя, что "практика толстовщины становится хуже ее теории, несравненно враждебнее рабочему классу"*.

________________________________________________________

* Лев Толстой как столп и утверждение поповщины. Сборник полезных материалов. М., 1928, с. 4.

"Реалисты", пожалуй, спросят: а мог ли проповедник ненасилия рассчитывать на успех своей проповеди? Ответ лишь один: нравственный идеал потому-то и является идеалом, что превосходит эмпирическую жизнь, данное состояние общества. Впрочем, в какой-то мере положительный ответ на этот вопрос сумел дать Махатма Ганди, положивший многие нравственные идеи Толстого в основу своей политической деятельности.

Трагедия Толстого - это трагедия человека, не избавившегося от гипноза рассудочности, от рационализма. Но, несмотря на это, его религиозно-философские писания могут нас многому научить. Толстой напомнил человеку, что он живет недостойной, унизительной, суетной жизнью, что народы и государства, называющие себя христианскими, отодвинули на задний план нечто исключительно важное в Евангелии.

Пусть религия Толстого объективно не может быть отождествлена с религией Евангелия, остается бесспорным вывод, к которому он пришел, пережив внутренний кризис. Этот вывод гласит жить без веры нельзя, а вера есть подлинная основа нравственности.

Случись так, что Толстой не отвернулся бы от веры в Богочеловечество, от Церкви, его проповедь могла бы обрести бесконечно большую силу воздействия. Вместо разрушения она принесла бы созидание. Но произошло иное.

Тем не менее, и неверующий, и церковный христианин, которые не могут (хотя и по разным причинам) принять его "богословия", должны согласиться, что Толстой поистине стал голосом совести России и мира, живым упреком для людей, уверенных, что они живут в соответствии с христианскими принципами. Его нетерпимость к насилию и лжи, его протесты против убийств и социальных контрастов, против равнодушия одних и бедственного положения других составляют самое драгоценное в его учении.

Приходится признать, что как художник он сделал в этом направлении гораздо больше, чем как теоретик. Но и мир его теорий, его философия не должны оставаться вне нашего внимания.

Вскоре после смерти отлученного от Церкви писателя Сергий Булгаков, тогда уже православный христианин, а позднее священник и богослов, писал: "Даже и теперь трудно отказаться от чувства как бы церковной связи с ним, и, думается мне, это чувство не приходит в противоречие с духом Церкви и любви церковной... Ведь нельзя забывать, что деятельность Толстого относится к эпохе глубокого религиозного упадка в русском обществе. Своим влиянием он оказал и оказывает положительное влияние в смысле пробуждения религиозных запросов"*.

________________________________________________________

* Булгаков С. Л. Н. Толстой. - В кн.: О религии Льва Толстого, с. 12.

Важно увидеть это значение Льва Толстого, разглядеть его через туман упрощенной метафизики толстовства. Ведь даже в ошибках великих людей можно найти урок и творческий элемент. И этим уроком и творческим элементом были у Толстого призыв к нравственному возрождению, к поискам веры.

Тем, кто начинает читать религиозно-философские книги Толстого, хочется в качестве ориентира привести слова известного публициста и общественного деятеля А. Ф. Кони, познакомившегося с Толстым в 1887 году.

"Путешественники описывают Сахару как знойную пустыню, в которой замирает всякая жизнь. Когда смеркается, к молчанию смерти присоединяется еще и тьма. И тогда идет на водопой лев и наполняет своим рыканием пустыню. Ему отвечает жалобный вой зверей, крики ночных птиц и далекое эхо - пустыня оживает. Так бывало и с этим Львом. Он мог иногда заблуждаться в своем гневном искании истины, но он заставлял работать мысль, нарушал самодовольство молчания, будил окружающих от сна и не давал им утонуть в застое болотного спокойствия"*.

________________________________________________________

* Кони А. Лев Николаевич Толстой. - В кн.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 196.

Это образное, но довольно точное изображение места, которое занимают в истории культуры духовные поиски Льва Толстого.

ВСТРЕЧА

Это происходило в Петербурге 29 ноября 1901 года. В помещении Географического общества на Фонтанке началось необычное заседание.

Узкий, похожий на коридор зал набит до отказа. Здесь и студенты, и профессора, и дамы. Вдоль стены стол, покрытый зеленым сукном, в углу огромная статуя Будды, обмотанная коленкором. В президиуме торжественно расположились люди в рясах и клобуках. Рядом слева - светские, преимущественно молодые. Удивляет отсутствие привычного пристава, имевшего право прерывать ораторов. Атмосфера приподнятая. У всех чувство какого-то важного исторического события.

Так было положено начало Петербургским Религиозно-философским Собраниям.