Трудный путь к диалогу - Александр Мень

Так было положено начало Петербургским Религиозно-философским Собраниям.

Председатель епископ Сергий Старогородский начинает говорить. Он хочет сразу ясно определить свою позицию. "Самое искреннее мое желание быть здесь не по рясе только, а и на самом деле служителем Церкви, верным выразителем ее исповедания", - заявляет он. Во время речи епископ сквозь очки внимательно оглядывает ряды присутствующих. Поистине необычное собрание. Кого тут только нет!

Вот хрупкий человечек с подстриженной бородкой: Дмитрий Мережковский. В свои тридцать шесть лет он уже известный писатель, поэт, переводчик, критик. Рядом - рыжеволосая женщина с лорнеткой, его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус. Они - главные инициаторы встречи. Вот блестящий театровед, князь Сергей Волконский. Тут же - деятели из журнала "Мир Искусства": Сергей Дягилев, Леон Бакст, Александр Бенуа.

Всем им будет суждено умереть в эмиграции, и лишь много лет спустя их творчество вернется к соотечественникам.

Вот грубоватый и шумный архимандрит Антоний Грановский. Он станет епископом, спустя двадцать лет возглавит в Москве церковный раскол реформистского направления и уйдет из жизни в 1927 году нераскаянным бунтарем. Сейчас же он работает в цензурном комитете: ему предстоит контролировать публикацию отчетов Собраний [1].

Вот невзрачный на вид писатель Василий Розанов, автор гениальных эссе, неподражаемый стилист, мыслитель, мучительно метавшийся между страстной любовью к христианству и столь же страстной ненавистью к нему. Он угаснет от голода в Сергиевом Посаде в 1919 году, примирившись с Церковью. Вот Антон Карташев - сын уральского шахтера, доцент Духовной Академии, ему двадцать шесть лет. В 1917 году он займет должность министра вероисповеданий во Временном правительстве и от его лица откроет Поместный Собор Русской Церкви. В эмиграции он до самой смерти (1960) будет профессором Парижского богословского института, прославится как автор фундаментальных трудов по церковной истории. Среди публики девятнадцатилетний студент-математик с длинными вьющимися волосами. Это Павел Флоренский, приехавший из Москвы, будущий знаменитый богослов и ученый. В 1937 году он погибнет в лагере.

И, наконец, сам председатель, сорокалетний епископ Сергий, тоже личность незаурядная. Автор смелого по тому времени богословского исследования, он был миссионером в Японии, недавно назначен ректором Петербургской Духовной Академии. Но едва ли кто-нибудь тогда предполагал, что в 20-е годы ему придется возглавить иерархию Русской Церкви и что потом, во время второй мировой войны, он станет Патриархом.

Но все это в будущем. Пока же на пороге XX века эти столь разные люди собрались на Фонтанке для первой открытой встречи между представителями Церкви, с одной стороны, и литераторами, художниками, публицистами - с другой.

Их отцам, наверно, было бы трудно предвидеть подобную встречу. В России уже почти два века церковный мир и мир интеллигенции разделяла если не вражда, то глухое непонимание и отчуждение. Начиная с петровской эпохи образованное общество в значительном своем большинстве оказалось в отрыве от традиционных православных истоков.

Хотя многие выдающиеся деятели русской культуры были убежденными христианами, образ жизни, быт, интересы основной массы интеллигенции складывались вне церковности. Характерный пример привел на Собраниях князь Волконский, описывая общую неловкость при посещении священником дома предводителя дворянства: "Ни мы с ним не умеем, ни он с нами не умеет просто разговаривать: он такой, как бы сказать, неучастник нашей общей жизни, что для него нужны специальные темы, особенный разговор; в присутствии батюшки как бы останавливается наша жизнь, и только по уходе его мы со вздохом облегчения к ней возвращаемся" [2].

Главным наследием, невольно воспринятым интеллигенцией от христианства, была преданность высоким нравственным идеалам. Преданность, готовая идти на самые тяжелые жертвы и героизм. При этом у тех, кто был поглощен мыслью о "благе народном", сама Церковь как институт, подчиненный государству, вызывала протест и недоверие. Позитивизм, упование на прогресс, народничество стали символом веры интеллигенции в целом. В свою очередь духовенство, богословы не могли найти с ней общий язык, не без основания видя в интеллигентах вольнодумцев и крамольников. Словом, конфронтация была обоюдной. Показательно, что когда в середине XIX века архимандрит Феодор Бухарев попытался перебросить мост между церковностью и культурой, это встретило отпор в самой же церковной среде. А светские писатели, выступавшие в защиту религии, оказывались среди "своих" в одиночестве...

Одним из немногих "окон", через которые интеллигенция смогла заглянуть в Церковь, стала Оптина пустынь. Однако, за редкими исключениями, связь с ней деятелей культуры была спорадической и недостаточно прочной. Даже Ф. М. Достоевский и Вл. Соловьев приезжали туда только раз и всего на три дня. Оба они - и великий писатель, и великий философ, посвятившие себя раскрытию христианского идеала, - обращались к интеллигенции, к которой сами принадлежали. Но и от них "замкнутая" среда церковности, мир духовных школ церковной мысли и жизни были во многом далеки. Они лишь подготовили почву для того диалога, который стал возможен на петербургских Собраниях.

Они возникли через год с небольшим после смерти Вл. Соловьева. Их прообразом стали лекции философа, ориентированные на светскую аудиторию. Но задумал Собрания не он. Мысль о них родилась у Дмитрия Мережковского и его жены. К тому времени Мережковский прошел уже путь от позитивизма и Ницше к Евангелию. Однако в своих романах "Смерть богов" и "Воскресшие боги" он все еще утверждал, будто христианство есть отвержение "плоти", "земли", культуры, что необходим его синтез с язычеством, которое якобы несет в себе "откровение плоти".

Мы не будем здесь останавливаться на спорности этой идеи. Напомним только, что именно античное язычество во многом было пронизано мироотрицанием, пессимизмом и спиритуализмом и что Евангелие отнюдь не отрицает ценности жизни, "земли". Но в данном случае важно, что Мережковский захотел поставить во всей его остроте вопрос о проблемах "мира" перед Церковью, перед ее "официальными" служителями.

Сентябрь 1901 года Мережковский с женой проводили в пригороде. Как всегда, много беседовали, строили планы. Их уже начинали тяготить философские разговоры в узком кругу. Не пора ли выйти на более широкое поприще? Зинаида Николаевна однажды выразила надежду, что дело продвинулось бы, если бы "разные люди сошлись, которые никогда не сходились и не сходятся" [3] . Мережковскому эта мысль чрезвычайно понравилась и захватила его целиком. Действительно, самое лучшее при обсуждении темы Церкви услышать живой голос "исторического христианства"...

Вернувшись в Петербург, супруги энергично принялись выполнять задуманное. Они понимали, что им не обойти "хозяина положения", могущественного К. П. Победоносцева, обер-прокурора Синода. Все знали его как человека консервативных взглядов, не любившего никаких новшеств. Это о его "совиных крылах" писал позднее Александр Блок...

Не без страха пришли к нему на прием 8 октября пятеро делегатов от будущих Собраний. Это были: сам Мережковский, В. Розанов, публицист Д. Философов, "наперсник" Гиппиус, и журналист В. Миролюбов. Особенно важно было присутствие в группе "кудрявого Валентина", как называли друзья Тернавцева. Этот яркий, легко воспламеняющийся человек и темпераментный оратор, с одной стороны, был близок интеллигенции, а с другой - церковным кругам, т. к. служил в Синоде.

Не сохранилось подробных воспоминаний о встрече с Победоносцевым. Но, во всяком случае, он выслушал делегатов. В тот же день они отправились в Александро-Невскую лавру к митрополиту Антонию Вадковскому. К ним присоединились поэт Николай Минский и художники Бенуа и Бакст. Митрополит, первенствующий член Синода, слыл либералом и отличался мягким характером. Он живо откликнулся на идею Собраний. Вероятно, благодаря ему Победоносцев пусть и нехотя, но дал разрешение. Однако он поставил условие, чтобы в Собраниях участвовали только "действительные члены". "Впрочем, это правило обходилось, - вспоминает искусствовед Сергей Маковский, - Я первый, никогда членом Общества не состоял, а бывал на Собраниях" [4].

Итак, впервые за долгие годы сошлись для открытой дискуссии духовенство, преподаватели Академии и представители творческой интеллигенции самых разных взглядов, в том числе профессора и студенты.

Разными были и намерения собравшихся.

Одни готовились защищаться, другие - идти в наступление. Редактор журнала "Миссионерское Обозрение", помощник Победоносцева Василий Скворцов радовался возможности "вразумлять заблудших". Мережковский силился вовлечь аудиторию в круг волновавших его идей и умственных схем. Он выступал как христианин, "вопрошавший" Церковь. Розанов время от времени посылал записки с меткими мыслями. Выступать он не любил.