Убийство Моцарта - Дэвид Вейс

Тогда друг Бетховена князь Лихновский, пользовавшийся влиянием при дворе, представил начальнику полиции князю Седельницкому петицию, испрашивая разрешения, чтобы концерт все-таки состоялся в театре.

Начались споры, какой выбрать театр. Князь Лихновский уверял Бетховена, что разрешение будет непременно дано, если речь пойдет о театре „У Вены“. Но Бетховен не ладил с двумя музыкальными директорами этого театра, а когда ему не удалось назначить руководителя оркестра по своему вкусу, он наотрез отказался от театра „У Вены“ и решил снять помещение театра „Кертнертор“, хотя разрешения властей еще не поступило.

И тут возникли новые разногласия. Бетховен заявил, что недоволен денежными условиями, в особенности ценами на билеты, – он требовал их повысить. Но и тут нужно было согласие полицейского ведомства, а оно отказалось его дать. Тем временем Бетховен снял театр и ему пришлось самому платить за оркестр, хор и все остальное.

А среди многочисленных друзей Бетховена, которые помогали ему с концертом, возникло столько неурядиц, столько подозрительности и враждебности, что в суете все позабыли о главном – что цензор может вообще запретить концерт.

За два дня до концерта разрешения все еще не поступило. Эрцгерцог Рудольф, большой друг Бетховена, находился в Оломоуце, и императора тоже не было в Вене. В полном отчаянии князь Лихновский собрал группу наиболее влиятельных покровителей Бетховена и они отправились к начальнику полиции; тот сообщил, что петиция князя Лиховского нарушила протокол, была послана не по форме и посему ее рассматривать отказались.

Князь Лихновский просил князя Седельницкого проявить снисходительность, ведь мессу композитор посвятил эрцгерцогу Рудольфу и написана она по случаю возведения его в сан архиепископа города Оломоуца, произведение это исполнено самых благочестивых чувств.

Но князь Седельницкий продолжал хранить молчание, и тогда князь Лихновский намекнул, что пренебрежение к музыке, написанной в честь брата императора, может быть расценено как пренебрежение к особе самого императора.

Это, разумеется, существенно меняло положение.

Князь Седельницкий поблагодарил князя Лихновского за разъяснение и пообещал дать ответ на следующий день.

За сутки до концерта назначена была генеральная репетиция, и никто еще не знал, чем дело обернется.

Бетховен, который нередко ставил себя выше всех авторитетов, был в полном отчаянии. Он взволнованно расхаживал перед подъездом театра „Кертнертор“, бормоча: „Никаких концертов. Хватит! С сочинением музыки покончено. Она не стоит стольких волнений!“, когда прибыл, наконец, пакет от начальника полиции. С должной учтивостью князь Седельницкий извещал князя Лихновского о следующем: ввиду того, что хор исполняет лишь финал Мессы, и при условии, что название Мессы будет опущено, требования благопристойности будут соблюдены, и поэтому он дает разрешение на устройство концерта.

– Как к этому отнесся Бетховен? – спросил Джэсон.

– Бетховен был вне себя от бешенства. С ним обращаются, как с ничтожным слугой, объявил он, и поклялся, что не позволит исполнять свое произведение на таких унизительных условиях. И лишь когда ему напомнили, что сам он считает новую симфонию величайшим своим созданием и предполагает продать ее за тысячу гульденов, он согласился не отменять концерт.

Дебору интересовало, как прошел этот знаменательный концерт:

– Имела ли успех его музыка? Как публика приняла Мессу и Девятую симфонию?

– На это ответить не так-то просто. Все гадали, осмелится ли публика прийти на концерт после поднятого шума и угроз цензуры, а значит, и неодобрения со стороны властей. Но оказалось, что скандал лишь привлек к концерту внимание, и зал был переполнен, за исключением единственной пустовавшей ложи. Пустовала императорская ложа, ни один член императорской фамилии не удостоил своим посещением концерт, что явно свидетельствовало о высочайшем неблагожелательстве, хотя в качестве официальной причины выдвигалось отсутствие императора в Вене. Удобное объяснение, думал я, но сам радовался, что нахожусь в театре. Переполненный до предела зал предвещал нечто необыкновенное. Весть о том, что концерт чуть было не запретили, лишь подогрела любопытство и интерес публики, и все ждали чего-то сенсационного.

В ложе со мной сидели трое моих друзей, – вы уже встречались с ними в моем доме.

Фриц Оффнер был особенно увлечен происходящим. Он с выгодой издавал сочинения Бетховена и теперь жаждал узнать, стоит ли покупать новую симфонию композитора. Несмотря на славу Бетховена, Оффнер был человеком осторожным и с точностью до крейцера подсчитывал, какой доход ему приносило каждое изданное сочинение.

Бетховен занял место рядом с дирижером – справа от него – согласно программе он должен был определять темп в начале исполнения каждой части, хотя все понимали, что при его глухоте это невозможно.

Оффнер шепнул мне:

„Пожалуй, с Бетховеном не стоит рисковать. Вряд ли он долго протянет с его слабым здоровьем, а как только умрет, его сочинения наверняка упадут в цене“.

Гроб замолчал, а потом добавил:

– Я хочу обратить на это ваше внимание. Будьте готовы к тому, что с ним придется поторговаться. Бетховен прославленный композитор, но когда он нуждается в деньгах, он забывает о гордости и достоинстве, что, несомненно, послужит вам на пользу.

– Вы согласны с мнением Оффнера? – спросил Джэсон.

Гроб усмехнулся:

– Кто может предвидеть капризы публики? Помните, Бетховен не постесняется запросить с вас побольше. Сколько Общество готово уплатить за ораторию?

– Не знаю, – ответил Джэсон. – Все зависит от обстоятельств.

– Отчего начальник полиции изменил свое мнение и дал разрешение на концерт? – спросила Дебора.

– Видимо, убедился, что музыка не подрывает основ государства.

– А откуда он это знал, не прослушав музыку? Гроб снисходительно посмотрел на нее.

– Вполне возможно, что один из музыкантов оркестра состоял на службе в полиции. В Вене это случалось.

– Шпион? Осведомитель? – возмутился Джэсон.

– Это одно из предположений. Однако я подозреваю, что князь Седельницкий, как глава полиции, решил избавить себя от неприятных сюрпризов. Ну, а когда после генеральной репетиции он убедился, что музыка Бетховена приемлема, он решил, по мере возможности, не раздражать влиятельных покровителей Бетховена. К тому же он гордился своей просвещенностью. Оглядывая зал, я заметил в глубине одной из лож и самого князя в окружении целой свиты подчиненных, важного, словно эрцгерцог, и надежно скрытого от взглядов.