Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака - Станислас-Андре Стееман

И Жану залилась гортанным смехом, который перенес Франсуазу лет этак на десять назад.

— Он меня шантажирует, — произнесла Франсуаза.

Как и ожидалось, смех Жану сразу оборвался.

— Нашими…

— Да.

— И что же ему известно?

— По-видимому, все.

— Рассказывай.

Франсуаза принялась рассказывать. Жану закурила сигарету и слушала ее, меряя шагами комнату. Когда Франсуаза закончила, Жану присела на край кровати и с минуту молчала. Потом она подняла голову и сочувственным тоном сказала:

— Тебе не следовало поддаваться ему и платить. Теперь он от тебя не отцепится…

— Если бы только нам удалось понять, как он это узнал, у нас бы был шанс…

— Почему «у нас», лапушка? Я тут, как мне кажется, ни при чем. Судя по твоему рассказу, обо мне он ничего не говорил.

— Раз он знает обо мне, то знает и о тебе.

Жану возразила своей лапушке, что это утверждение более чем спорное:

— И доказательство тому — что он явился к тебе. Не ко мне.

— Очень странно, что все это всплывает после десяти лет полного затишья, — заметила Франсуаза, — и именно после того, как мы поговорили об этом между собой по телефону… Честно говоря, надо было совсем потерять голову, чтобы доверить такое проводам!

— Я была слегка под мухой, вот в чем дело…

— А твою линию не могли прослушивать?

— Лапушка, да ты, видно, начиталась бульварных романов. У Пьера есть свои недостатки, кто же спорит, но у него не отнимешь и достоинств.

Он технократ, но честен; умеет забрать в свои руки немало власти, никогда не обременяя себя ответственностью; он не участвует в заговорах и не берет взяток. С какой бы это стати на его линии установили прослушивание?

— Как знать…

— Тогда пришли бы к Пьеру, а не к тебе.

— А если это Монетта?

— Монетта? Да ведь ты знаешь, полгода назад она вышла замуж за адвоката из Браззавиля. С тех пор как стала конголезкой, она только тем и занимается, что субсидирует сторонников «Black Power»[21] в Соединенных Штатах. Вряд ли она будет рассказывать направо и налево о тех развеселых денечках. Нет, лапочка, не выдумывай лишнего: этот твой молодчик вцепился в тебя. В тебя одну. Так хочешь взглянуть на мой ансамбль от Живанши?

«Да плевать мне на Живанши!» — едва не закричала Франсуаза. Но к чему возмущаться, если это нисколько не повлияет на непреклонность бывшей подруги.

— Спасибо, я тороплюсь, — ответила она. — Я сегодня ужинаю с Жоржем.

— Собираешься ему рассказать? А что, может, он и поймет…

— Не думаю, что он поймет. Я уже и сама себя не понимаю. Это было так… Так грязно…

— Ба! Мы были молоды! И веселились от души!

— Пока, Жану. Прости, что побеспокоила.

— Ну что ты, лапушка, разве это беспокойство? Я всегда рада видеть тебя! Приходи когда захочешь! Вот только…

— Что «вот только»?

— Ты не пойми меня превратно. Но ведь ты знаешь, каков мой Пьер: добрый, совсем не жадный, но педант. Всегда хочет знать, на что уходят деньги, которые он мне дает. Так что, если в один прекрасный день у тебя начнутся денежные затруднения, на меня особенно не рассчитывай. Понимаешь?

— Понимаю.

— Ты хоть не сердишься на меня?

— Конечно, нет.

— Я тебя провожу.

На пороге Жану заключила:

— Главное, лапушка, — не слишком расстраивайся. Ведь это все равно ничего не даст. А рано или поздно все образуется, вот увидишь!

Дверь захлопнулась, и Франсуаза осталась на лестничной площадке с облобызанной щекою и тревожным комком в горле. Да, еще с горечью в сердце, но не чрезмерной, поскольку Франсуаза никогда не питала особых иллюзий насчет Жану — ложились-то на нее в шестнадцатом округе многие, но по-настоящему положиться не мог никто.

Она села в автомобиль и ринулась в уличные заторы, в очередной раз констатируя, что тревога и волнение пробуждают в ней аппетит и похоть.

Она поужинала в обществе Жоржа в одном из ресторанчиков Сен-Жермен-де-Пре, в котором жесткость табуретов компенсировалась мягкостью антрекотов, а низкие потолки — повышенными расценками. Благодаря коптящему пламени поставленных на столы свечей, которые составляли здесь единственное освещение, а также сигаретному дыму, который ввиду тщательно рассчитанного отсутствия вентиляции недвижимо стоял на высоту человеческого роста, лица у всех посетителей имели трупный оттенок. Франсуаза выбрала ресторан с таким расчетом, чтобы ее осунувшееся от переживаний лицо растворилось в окружающей бледноте. И Жорж действительно ничего не заметил.

Глядя на его честную, оснащенную столь же добродетельными очками трапецеидальную физиономию советника-организатора и с умильной скукой слушая, как он разглагольствует о своей деятельности в выражениях типа «отжившие технологии», «будущность предприятия», «необходимость целенаправленных конвергентных шагов», «опасность раздувания аппарата высшего чиновничества при привилегировании определенных функций», она клялась себе, что никогда не откроет ему правду, которая взорвала бы этот столь техноструктурированный мир.

Два часа спустя, у себя дома, в эйфории ласк и по мере того, как Жорж со всей свойственной ему убедительностью раскрывал перед ней преимущества развитой должным образом техноструктуры, она сумела убедить себя, что худшее осталось позади и кошмар перешел в разряд отживших.

Образ гнусного типа, назвавшегося Юбло, рассеялся окончательно, когда, привилегируя определенные функции посредством целенаправленных конвергентных шагов, они достигли обнадеживающих для будущности их любви вершин сладострастия.

2

Она была грубо низринута вниз две недели спустя, когда принимала утреннюю ванну. Телефон залился той жизнерадостной трелью, что обычно возвещала о звонке Жоржа. Аппарат Франсуаза всегда держала под рукой, потому что Жоржу частенько случалось звонить ей именно в этот час. Она обожала разговаривать с ним голая и подсиненная растворенными в воде солями, представляя его себе застегнутым на все пуговицы, при галстуке и очках, готовым отправиться насаждать порядок и организованность в какой-нибудь впавшей в маразм двухсотлетней фирме.

Итак, она, не подозревая ничего плохого, сняла трубку и услышала:

— Алло! Мадемуазель Мартеллье? Не знаю, узнаёте ли вы мой голос…

Она тотчас бросила трубку. Сгорбившись и поникнув грудями, стала ждать. Долго ждать не пришлось. Телефон зазвонил снова, но на сей раз с недобрыми интонациями. Не снимать трубку? Но Гнус в любом случае рано или поздно позвонит снова и, быть может, в менее подходящий момент: когда она будет работать в кабинете в присутствии Коринны или терпящих бедствие супругов. Она заставила себя снять трубку и твердым голосом ответить:

— Алло!

— Мадемуазель Мартеллье? Это…

— Я узнала ваш голос.

— Как мило с вашей стороны, что вы меня не забыли. Однако, надеюсь, вы не поэтому только что бросили трубку?

— Я принимаю ванну.

На том конце провода затихли: так называемый Юбло погрузился в сладострастные грезы. Но вскоре поэту пришлось уступить место прагматику:

— На этот раз не кладите трубку, пока мы не закончим разговор, иначе вы рискуете очутиться под куда менее приятным душем.

— Между нами больше не может быть и речи о… сделках. Полагаю, что я высказалась на этот счет достаточно ясно!

— А я, мадемуазель, полагаю, что после всех постелей, в которых вы перебывали, никакая ванна не отмоет вас до конца!

Такую вот кучу словесных фекалий этот омерзительный так называемый Юбло позволил себе запустить в канал общественной и национализированной сети связи. Пользуясь тем, что Франсуаза потеряла дар речи, он продолжал:

— Представьте себе, я несколько поиздержался. Вот я и подумал: может быть, вы согласитесь оказать мне еще одну небольшую услугу?

— Напрасно вы так подумали: я не соглашусь.

На том конце провода раздался тяжкий вздох ужасного Юбло (или того, кто себя так называл):

— Какая все-таки жалость, что никогда ни о чем не удается договориться мирно. Всегда приходится угрожать. Телефон вашего жениха — 224–20–40, верно? То есть по-старому «Багатель 20–40»? Багатель! Забавно! Надеюсь, созвучие со словом «постель» позабавит и его, когда он узнает…

— Замолчите! Да замолчите же! — вскричала Франсуаза, колотя кулаками по воде в ванне и доведя ее этим до крайности. Взмахом руки она опрокинула туда весь флакон солей. Ванна до того обирюзовела, что почувствовала себя смешной.

— Итак, — вновь подал голос Мерзавец, — вас устроит завтра, три часа пополудни? Что вы скажете, ну, допустим, о Музее Армии для разнообразия? Рыцарский зал — знаете?

— Да-да, я буду, — пробормотала Франсуаза, готовая на все, даже на посещение Музея Армии, лишь бы умолк этот голос.