Шевалье - Синтия Хэррод-Иглз

Она ничего больше не сказала, и Матту пришлось отложить вопрос. После этого он стал думать, что его жена, должно быть, хочет преодолеть антипатию, так как она, казалось, проводила больше времени, чем прежде, в капелле, а также приходила в комнату священника в свободное время для «исповедывания» или «в поисках духовного руководства», как она выражалась. Но в августе, вскоре после поспешного отъезда графини в Лондон, Индия пришла к Матту в комнату управляющего, где он писал письма, с пылающим лицом. Ее глаза странно блестели, а волосы немного спутались.

– Муж мой, мне надо срочно поговорить с тобой, – крикнула она без предисловий.

Он встал, выронив перо от удивления.

– Дорогая, что такое? Что случилось?

Индия стала быстро ходить туда-сюда по комнате, придерживая сзади юбку одной рукой и поворачиваясь с яростным шумом через каждые четыре шага. Она была совершенно очевидно возбуждена, но не заговорила сразу. Матт наблюдал за ней с опасением.

– Моя дорогая, расскажи мне. Я не смогу тебе помочь, пока ты не расскажешь.

– Я сомневаюсь, стоит ли говорить, муж мой, – начала Индия, – потому что моей натуре претит говорить плохо о ком-нибудь, особенно о том, к кому ты расположен. Я очень боюсь показаться злобной или мелочной, как ты знаешь...

– Дорогая моя, если кто-нибудь из слуг оскорбил тебя…

Она прервала его грубым смешком, но он продолжил:

– Ты знаешь, что твое счастье – самая важная вещь для меня на свете. Ты не должна думать, что я выкажу предпочтение слуге.

– Это не слуга, – обронила она и хлопнула себя рукой по рту, словно не хотела проговориться. Сердце Матта упало.

– Это отец Бирн, – предположил он.

Индия не стала отрицать, лишь отвела глаза. Ее щеки горели.

– Что он сделал? Подойди ко мне, дорогая. Твой долг рассказать мне, даже если тебе ненавистно отзываться плохо о ком-нибудь. Подумай о наших детях. На нас лежит ответственность за них и за слуг. Мы не должны допускать в дом недостойных. Он был неуважителен к тебе?

Индия, казалось, собралась с мыслями. Она перестала шагать по комнате и повернулась к нему с горящим и полным решимости взглядом.

– Матт, я пыталась полюбить его. Правда, пыталась.

– Я знаю. Я видел. Ты великодушна.

Она опять засмеялась тем же грубым саркастическим смехом. Ему было больно слышать ее смех.

– Да, я была великодушна, и вот как он платит за великодушие. Я не имею в виду себя, это относится к тебе. То, что он оскорбил твою доброту к нему, совершенно преодолевает мою естественную скромность. Иначе я бы резко поговорила с ним и ничего больше не сказала, веря, что повторения не будет. Но я так сильно люблю тебя, дорогой Матт, что не могу терпеть, чтобы его... его неблагодарность проходила безнаказанно.

– Но что он сделал? – нетерпеливо спросил Матт.

Она опустила глаза.

– Я... Мне трудно говорить...

Он молча ждал, и она продолжила:

– Я пошла к нему недавно попросить совета в духовном вопросе, он... Он... он кинулся на колени и открыто признался в любви ко мне.

Наступила короткая напряженная тишина. Она поспешила опередить его.

– Я приказала ему замолчать. Я упрекала его мягко, как могла, что моя скромность оскорблена, и я не желаю больше ничего слышать об этом. Потом он схватил мою руку и поцеловал ее. Он воскликнул, что не может больше скрывать свою любовь, что он должен высказаться. Я напомнила ему, что он священник, а я замужняя женщина. Я сказала ему, что он должен замолчать и никогда больше не произносить ни слова об этом. Я встала и пошла, но он преследовал меня на коленях. Смешной вид!

Ее голос поднялся до крика, а лицо алело, будто память о случившемся все еще оскорбляла ее.

– Я бросилась вон и выбежала из комнаты. Я побродила, не знаю где, пока мое сердце не успокоилось. Потом я поняла, что надо идти к тебе.

В этот раз молчание длилось дольше. Румянец исчез со щек Индии, и она даже стала казаться очень бледной. Она порывистым движением села на стул у камина, как бы обессиленная, что побудило Матта к действию. Он припал к ней и стал потирать ее руки.

– Любовь моя, моя дорогая, мне так жаль. Это, наверное, самый ужасный удар для тебя. Не бойся, ты никогда его больше не увидишь. Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Пойди сейчас в сад, погуляй, пока твой дух не восстановится. Прежде, чем ты вернешься домой, его выгонят, я обещаю тебе.

Индия посмотрела на него со слезами на глазах и выражением такого облегчения, что он сразу понял, какой сильный ужас внушал ей священник. Он проводил ее до двери, приказал ожидавшему снаружи слуге прислать Миллисент к ее госпоже в розарий и сходить немедленно за отцом Бирном в комнату управляющего.

Священник пришел через пять минут. Он встал перед Маттом, более бледный, чем обычно, но не выказывая никаких опасений или чувства вины. Его бесстыдство возбудило Матта до ярости.

– Что вы скажете в оправдание? – потребовал он. – Я могу дополнить, что госпожа рассказала мне все. Так что не будет никакой пользы прибавить к другим преступлениям ложь. Как вы осмелились поступить так по отношению к тем, кому вы недостойны шнурки на туфлях развязывать. Знаете ли вы, что она хотела бы по своей сердечной доброте скрыть вашу злую выходку, если бы ее верность мне не заставила ее говорить. Вы не стоите такого великодушия. Что вы можете сказать в свою защиту? Священник мрачно произнес:

– Могу ли я знать, в чем меня обвиняют?

– Вы знаете очень хорошо. Не перекидывайтесь со мной словами, сэр! – закричал Матт.

Священник не отреагировал на гнев, только терпеливо повторил:

– Пока еще каждый обвиняемый по крайней мере может знать, в чем он обвиняется.

Холодным тоном Матт изложил ему обвинения, используя точные слова Индии, насколько он их помнил. Воздействие на священника было замечательным. Он не выглядел смущенным, пристыженным или испуганным. Он не опустил глаза вниз и не стал умолять о прощении. Он только посмотрел на Матта с выражением необычайной печали, почти с жалостью. Казалось, он решал долгое время, говорить или нет. Затем, наконец, произнес:

– Мне нечего сказать, сэр.

– Совсем нечего?

– Нечего.

Матт отвернулся в удивлении, гневе и со смутным ощущением тревоги. Он взял перо со стола и ломал его кончик, не замечая, что делает, затем отшвырнул его и повернулся снова лицом к священнику.

– Я не обвиняю вас в любви к моей жене. Мы непременно начинаем любить лучшее, когда видим его. Я даже не обвиняю вас в том, что вы нарушили правила приличия и выразили свою любовь. Но не выказать никакого раскаяния, никакого сожаления. Разве я не был с вами добр?

– Вы были добрый и хороший хозяин, – проговорил священник, все еще с этой ужасной жалостью в глазах. Матт избегал его глаз.