Небеса - Анна Матвеева

— Ага! — заликовала я. — Деньжат с вас за эти сокровища души просят немерено, так ведь?

— Надо же оплачивать аренду, — сказала мама, разворачивая очередную «моншерку». — И сборники «строк» издавать тоже денег стоит.

— Ладно, Аглая, не хочешь — не ходи! — наконец разозлилась Сашенька. — Только, пожалуйста, не оскорбляй Марианну Степановну, как ты сделала с вишнуитами!

— Ты начала читать газеты?

— Мне Алеша рассказал. Что с тобой, Глаша? Раньше ты никогда не была такой злюкой! Ну что эти бедные вишнуиты сделали плохого тебе лично? Разве им нельзя верить в собственное божество? Слава Богу, у нас в стране есть право свободного выбора!

— Действительно, слава Богу!

— Не передергивай! — Мама хлопнула ладонью по столу. — Если ты не веришь в высший разум Космоса и Дитя Луны, это не значит, что у тебя есть право оскорблять наши чувства!

— Да никого я не оскорбляю! Верьте хоть в Деда Мороза, только не надо меня грузить своими дебильными стишками!

Тут мама заплакала, и мне стало стыдно.

Если ей помогает вся эта чушь, значит, она имеет право на существование, так ведь? По крайней мере «Космея» кажется довольно безобидной в сравнении с теми же вишнуитами.

Сашенька, наливая маме очередную рюмочку, добавила:

— Знаешь, Глаша, все зависит от твоего личного отношения — ведь при желании можно и вечернюю прическу обозвать волосистой частью головы.

Меня смутила детская восторженность, с которой мама и Сашенька говорили о мадам Марианне, и я согласилась встретиться с ними назавтра у входа все в тот же ДК железнодорожников. Там «Космея» оккупировала Малый зал для систематических занятий.

Довольная Сашенька дождалась Алешиной немецкой колесницы и помчалась домой, чмокнув меня в нос: я успела поймать запах теплой малины. И молока.

— Больше никаких антисектантских заметок! — Вера наконец взялась за мое религиозное воспитание. — Поняла меня? Подавай благожелательно, как интересную информацию. Просто еще одна сторона жизни. Всегда помни — ты работаешь на городскую газету!

Я кивала, дивясь изменениям микроклимата — Афанасьева не просто смирилась с моим существованием в мире журналистики, но даже, кажется, собралась выковать из меня достойную рабочую единицу.

Вчера Вера светилась от счастья, сбежав на встречу с неким Алексеем Александровичем. Сегодня она казалась крайне деловитой и с порога сообщила — будет отсутствовать до вечера. Выдавая наставления, Вера поминутно рассматривала себя в настенное зеркало — причем смотрела не с одобрением, как это обычно бывает у молодых симпатичных женщин, а так, словно бы удивлялась своему лицу, словно бы видела его впервые.

Мой поход в «Космею» Вера восприняла прохладно, но обещала оставить под него полторы сотни строк.

— Сниматься такие не любят, но ты пиши, потом подберем фотографию. Только не делай репортаж — не хватало, чтобы нас обвиняли в пропаганде оккультизма.

— А это оккультизм? — испугалась я, пока Вера в сотый раз прильнула к зеркалу. Устало подняла бровь и сказала, что, разумеется, оккультизм. Но это не имеет абсолютно никакого значения.

Когда начальница выходила из кабинета, волоча за собой немаленькую спортивную сумку, я спросила — не знает ли она, как позвонить депутату Зубову. Вера махнула рукой:

— Возьмешь в моем справочнике.

Там было целых два номера — рабочий и домашний.

— Приемная депутата Зубова, — откликнулся молодой, почти мальчишеский голос, и я, заикаясь, назвала свою фамилию. Голос попросил «минуточку», но куда раньше этого срока в трубке появился чарующий рокоток Антиноя Николаевича:

— Что случилось, дорогая?

Я судорожно рассказала о своих новостях, но Зубов только зевнул в ответ.

— А у вас как дела? — отчаянно спросила я: в зевке улавливались прощальные нотки.

— Сегодня — не поверишь! — выкакал крест.

— Кто? — испугалась я.

— Глупый вопрос! В этом городе крест выкакать может всего один человек, и ты разговариваешь с ним прямо сейчас! Теперь я точно убедился в своей избранности. Я потом подарю тебе фотографию.

Из трубки понеслась автоматная очередь коротких гудков, настенные часы показывали половину третьего.

Космос ждал меня.

Глаза 24. Старые знакомые

Как ни старалась Вера вести себя в епархии так, чтобы опровергнуть все эти поговорки про чужой монастырь и про вора, на котором горит шапка, все равно отличилась, засадив дверью в лоб кому-то из братьев по одежде. От неожиданности выдав звонкое женское «ой!», Вера прикрыла рот рукой и снова напугалась жесткости накладной бороды — осточертевшей ей к тому времени до смерти. Пристукнутый дверью батюшка оказался все тем же назойливым соседом — делать нечего этому Никодиму, кроме как караулить ряженую Веру. Журналистка попыталась прошмыгнуть мимо, да только отец Никодим, хоть был с виду изящного телосложения, крепко прихватил Веру за рукав:

— Нельзя ли поговорить с вами, матушка? Очень хочется знать, чего ради затеян весь этот маскарад — сейчас, кажется, не Новый год и мы не на елке?

— Пустите, — угрюмо пискнула Вера, и Никодим слегка ослабил хватку. Вырваться он ей, впрочем, так и не позволил.

Ситуация усложненная — Вере некстати вспомнились школьные задания по алгебре, где требовалось «упростить выражение»: эх, если бы кто помог упростить такую ситуацию, уж Вера бы не поскупилась на благодарности…

Стоять здесь было очень опасно: не ровен час, мимо прошагает еще кто-нибудь, не ровен час, этот кто-нибудь окажется Артемом… При этой мысли Вера задрожала как от холода и кивнула Никодиму, чтобы двигался к выходу:

— По дороге расскажу!

Тот легко согласился, пошел рядом, но все так же крепко держал Веру под руку.

Искоса поглядывая на Никодима, Вера пыталась понять, что раздражает ее в нем, нечто особенное, чего не носил ее муж-священник, — и чуть не хлопнула себя по лбу: конечно же, клобук! Шляпа, похожая на те, в которых рисуют сказочных волшебников, а означает эта шляпа, что отец Никодим не просто священник, а монах. Интересно, как он сразу разобрался, что под вполне достоверной бородой скрывается барышня? Вроде бы монахи не должны так чуять женщин. Или они, напротив, чуют их лучше, чем немонахи?

Со стороны парочка смотрелась мирно беседующими батюшками, один из которых катастрофически не вышел ростом. Отец Никодим остановился и разжал наконец цепкие пальцы. Вера же так устала к тому времени от жаркой бороды, что открепила мучительницу, морщась от боли. Священник нахмурился:

— Я видел вас раньше?

— Не думаю, — сказала Вера.

— Как вас зовут?

— Зачем вам это знать?

— Меня, например, зовут отец Никодим. А вас как?

— Надя, — неохотно представилась Вера.

— Надежда, значит. Знаете, Надежда, мне вас очень жаль.

От удивления Вера позабыла, какой предмет находится у нее в руке, и борода описала большой круг в воздухе, прежде чем ее хозяйка опомнилась.

— Вы совсем не кажетесь счастливой, — пояснил свою мысль монах, и Вера облегченно вздохнула — наивный попик решил произвести впечатление на невоцерковленную девицу. Самый ходкий товар! Уж кто-кто, а Вера это знала в точности. Не повезло отцу Никодиму. Не на ту нарвался.

Он внимательно разглядывал ее лицо — без косметики Вера чувствовала себя обнаженной, ей хотелось прикрыть губы и глаза руками.

— Вы похожи на журналистку, — медленно сказал Никодим. — Я даже знаю, на какую именно журналистку. Вы, конечно, не Надежда, но совершенно точно Вера. Вера Афанасьева.

— А вы — Бонд. Джеймс Бонд.

— Послушайте, Вера. — Отец Никодим взял ее за плечо, но тут же отдернул руку — с обидной брезгливостью. — Если все это связано с отцом Артемием и касается дел семейных, то я прошу меня извинить…

Веру взвило от его слов не хуже Олимпийского огня: она даже не поняла их выгоды для себя и закричала, как торговка семечками:

— Что у вас, все друг другу докладывают? Откуда вы знаете, что я его жена?

Отец Никодим развел руками, напомнив разозленной Вере летучую мышь.

— Вы известный человек в городе, — смиренно сказал он.

Лесть угодила точно по адресу, и Вера гордо выпрямилась, позабыв о своем одеянии.

— Маскарад только по долгу службы! У вас же не допросишься потом правдивой информации, а народ должен знать… должен знать своих героев!

— Я читал ваши правдивые статьи, — сказал отец Никодим и так глянул на Веру, словно полоснул стеклом по лицу. — Меня удивляет, как это вы решаетесь ставить под ними свое имя.

— Не вижу смысла прятаться! Да и потом, что мне может угрожать?

— Я не о вашей личной безопасности говорю. Должно быть стыдно подписываться под откровенным и наглым враньем! Вы оклеветали невинного человека, а это очень серьезный грех.