Небеса - Анна Матвеева

— Грех? А я-то считала, что грех — когда насилуют безвинных отроков!

— Вера, вы же знаете, что все приписанное епископу Сергию — неправда. И поете с чужого голоса, просто чтобы выкопать яму поглубже. Я прав?

— Нет, — покачала головой Вера, — не правы. Мое отношение к Сергию — это моя позиция. Как журналиста и человека. И никакой другой правды я не знаю.

— Вот именно! Правда вам неизвестна, зато вы с удовольствием живописуете ложь. Представляю, что завтра напишет ваша газета — эксклюзивный репортаж, секретные источники, собственные информаторы… Напечатайте еще свой снимок, в бороде… Предмет для гордости.

— Да какое ваше дело? У вас своя игра, у меня — своя!

— Ох, не играли бы вы с Богом, Вера. Это еще хуже, чем играть с электричеством.

Монах махнул рукой, словно отпуская Веру на все четыре стороны, но она все так же стояла перед ним, будто в ожидании невидимой кары: кара представлялась ей в виде мощного грозового разряда. Опомнившись, Вера побежала к дороге.

Алексей Александрович велел вернуть облачение до шести часов вечера, и новоявленная Золушка, поддернув рясу, мчалась к своей «девятке», распугивая стайки нищих.

— Ишь какая… — нараспев сказала синелицая юродивая, и товарки посмотрели на нее с удивлением — не признать в бегуне молоденького батюшку мог только слепой.

Монастырь, где царствовал игумен Гурий, производил впечатление даже на самых придирчивых гостей — хозяйство здесь было поставлено очень толково и грамотно. Артем редко выбирался в эту часть города, в Николаевске она всегда существовала как суверенная зона. Район, названный Трансмашем, разросся вокруг гигантского завода, и прижились здесь собственные порядки. Здесь были своя шпана и свои престижные школы, своя топонимика и своя мода — в общем, трансмашевских знали и узнавали повсюду: так из любой точки Николаевска видна была частая изгородь заводских труб.

В советские времена на Трансмаше не было ни храма, ни монастыря — район строился современный, промышленный, и полагалось, что у рабочих не будет потребностей в духовной пище. Архитекторы, проектировавшие здешние дома, считали, что рабочие и к земной пище не должны предъявлять претензий: они станут питаться в коммунистических столовых, поэтому пережитки прошлого в виде домашней кухни следует изжить как явление. Вот почему во многих квартирах трансмашевских домов попросту не имелось выгороженного места для кухни, и жители исхитрялись кто как умел: некоторые ставили электроплитку в прихожей, другие помещали ее в Банной комнате… Артем вспомнил, что в одной из таких квартир живет теперь его давний знакомец и сосед по общаге Батыр Темирбаев. Кажется, Вера рассказывала, что Батыр женился на той красивой казашке Жанар, и родители купили им квартиру — пусть без кухни, зато свою собственную.

Теперь посреди этих переосмысленных очагов коммунизма высился чудесный храм — белостенный, с золотыми куполами, обжигавшими взгляд даже в не самый солнечный день… Это был единственный церковный новострой в Николаевске — другим храмам возвращали некогда отобранные советской властью здания или отводили для этой цели невзрачные подвальчики. Успенский монастырь был выстроен на пожертвования не только трансмашевских жителей, но и поклонников игумена, которых в изобилии было по всему Николаевску — отец Гурий всегда умел общаться с коммерсантами, и среди его духовных чад было немало богатых людей. Особость монастыря настоятель всячески подчеркивал и очень не любил допускать посторонних в избранный, лично очерченный круг.

Духовные чада игумена Гурия проникались к нему таким доверием, что начинали сверять с ним буквально каждый свой вздох, без благословения «дорогого батюшки» не совершалось в их жизни даже самой мельчайшей мелочи. Игумен так старался руководить своими чадами, что заслонял собой в этой заботе нечто подлинное и главное: ведь как ни крути, а в храм люди приходят не за игуменом Гурием, каким бы расчудесным пастырем он ни был.

Гурия особенно любили журналисты — игумен всегда находил для них время, с удовольствием выступал по всем николаевским телеканалам, и предваряли его появление весьма уважительные речи: «А теперь послушаем дорогого батюшку, игумена Гурия, настоятеля…»

Народ толпился в церковном дворе, и Артем поспешил войти в храм — сегодня здесь должны были служить литургию высокие гости. Говорили, что игумен Гурий воспринял эту новость как хороший знак — если москвичи выбрали его монастырь для службы, значит, они на его стороне.

Литургия началась почти вовремя. К обычному числу прихожан добавились люди из других приходов, специально приехавшие сюда… нет, не ради москвичей, а ради владыки.

Архиерейская служба красива, но Артем, как и все николаевские батюшки, следил не столько за ходом богослужения, сколько за лицами митрополита, владыки Сергия и наместника. Он вдруг подумал, что нынешняя литургия служится в Успенском монастыре только потому, что митрополит хочет примирить таким образом враждующие стороны. Совместное богослужение — это ведь степень некоего родства, впрочем, на полнощеком лице отца Гурия читаются отнюдь не родственные чувства, а гнев крупными буквами. Гнев и негодование, ведь игумена обязали служить с ненавистным епископом и причащаться из одной чаши, что выглядело весьма и весьма символически. Мысли эти мешали Артему молиться, и, наверное, похожими размышлениями терзался сейчас не он один — хотя внешне все выглядело как всегда: ритуал растворял в себе сомнения.

Когда прихожане потянулись к чаше, Артем в первый раз подумал о том, что игумен Гурий, наверное, совсем не верит в Бога. Ничем другим нельзя объяснить чудовищное стремление расколоть епархию на две части, опозорив каждую клеветой.

Сразу после причастия владыка вместе с митрополитом быстро, на ходу, благословляли прихожан — в аэропорту гостей дожидался московский рейс. На выходе из храма Артем бросил взгляд на игумена Гурия: глаза у того были как потухшие угли.

Можно было дождаться знакомых и напроситься в попутчики, но Артем решил проехаться в метро — только что построенная станция была в двух шагах от монастыря. Прежде у Артема не было ни повода, ни желания лезть под землю, а теперь он решил — почему бы и нет? В Николаевске метро строили давно и трудно, пустили всего одну ветку, связывающую далекий Трансмаш с центром города. Впрочем, прокатиться в метро отцу Артемию так и не пришлось — на первом же перекрестке рядом с ним визгливо притормозила машина, из которой выглядывало широкое восточное лицо.

— Тема, ну я не могу! — закричал Батыр, приветствуя Артема с такой теплотой, что даже солнце позавидовало бы. Отец Артемий, вежливо улыбаясь, вспоминал про себя лихорадочно — а точно ли у них с Батыром Темирбаевым были такие непринужденно-веселые отношения?

Борька быстро включил аварийку — «чтоб менты не докопались», выскочил на улицу и все свои значительные силы применял теперь, чтобы затащить Артема в машину.

— Подвезу, поболтаем. А лучше, Тема, поехали ко мне в гости! Жанар мантов налепит! Или ты постуешься! Ну, салатов настрижет, найдем чем угостить. Ты мне все ваши новости расскажешь, лады?

Глазки Батыра радостно посверкивали, и Артем согласился. Домой ему все равно идти не хотелось.

Батыр всю дорогу озабоченно названивал по крошечному телефончику, какие только появлялись тогда у самых богатых людей. Названивал, говорил короткими фразами, чертыхался и тут же извинялся перед Артемом.

Дела у Борьки, судя по всему, шли очень хорошо — не только телефончик обращал на себя внимание, но и новая хорошая машина, и дорогая замшевая куртка, и, главное, похудевшие бока бывшего соседа. Батыр заметил взгляд Артема и хихикнул:

— Да уж, я такой барсук был! Потом Жанар за меня взялась как следует. Да и начальство мое не одобряет физической распущенности.

Батыр приосанился, в глаза ему словно бы долили серьезности.

Ехали совсем недолго, но свернул Батыр не к тем домам, на которые несколько часов назад смотрел отец Артемий. Двухэтажный, хорошо отреставрированный особняк и, кажется, полностью принадлежит Батыру.

Навстречу угодливо встрепенулась консьержка, но Батыр повелительно махнул ей, чтобы не суетилась.

— Проходи, Тема. — Батыр вел гостя в глубь дома: из комнат выглядывала не то охрана, не то другие, отдельно оплачиваемые сотрудники, в коридоре млел зимний сад, пели птицы, и ничто не напоминало о том, что за окном выполняет жизненные функции серый и скучный Николаевск.

— Ну, как тебе, Тема, мой домишко? — весело спросил Батыр. Чувствовалось, что ему нравится звать священника по имени — так запросто, Тема.

— У меня нет слов, — честно признался Артем. — Я даже не знал, что у нас в Николаевске есть такие хоромы. А чем ты занимаешься, Батыр?