Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Разноликие, изобретательные, литературно подкованные, мятущиеся, зачастую злобные, бессовестные и субъективные, ежедневные газеты Парижа составляли самую деятельную и турбулентную часть общественно-политической жизни Франции. В разные годы их численность колебалась от двадцати пяти до тридцати пяти. Они могли отражать какие угодно точки зрения и взгляды, приписывая себе самые различные предпочтения: республиканские, консервативные, католические, социалистические, националистические, бонапартистские, легитимистские, независимые, абсолютно независимые, консервативно-католические, консервативно-монархистские, либерально-республиканские, республиканско-социалистические, республиканско-независимые, республиканско-прогрессистские, республиканско-радикально-социалистические. Некоторые из них были утренние, другие – вечерние, третьи – имели иллюстрированные приложения. На четырех-шести страницах они освещали внутриполитические и внешнеполитические события, сообщали последние новости из самых различных сфер светской жизни и культуры: haut monde [52], le turf [53], моды, драматического театра, оперы, искусств, музыки, концертов, салонов и академии. На первых полосах можно было прочесть колонки, критические статьи и новеллы самых известных писателей, таких как Анатоль Франс, Жюль Леметр, Морис Баррес, Марсель Прево. Редакторы публиковали авторские передовицы, насыщенные пылкими инвективами. Чтение газет входило в ежедневный рацион парижанина наряду с вином, мясом и хлебом. В журналистике начинались карьеры многих политических и государственных деятелей. И академики, и голодающие анархисты могли подработать, сотрудничая с газетой. Политики и государственные деятели, оставаясь не у дел, становились журналистами, приобретая себе и трибуну для самовыражения, и источник дохода.

Газету мог основать любой энтузиаст, обладавший достаточной энергией, финансами и набором мнений, представляющих общественный интерес. Особого писательского дара не требовалось, так как в литературно-политических кругах Парижа того времени все умели писать бойко, быстро и много. Недостатка в критических и полемических выступлениях не было. Лидировала в газетном мире «Тан» (Le Temps, «Время»). Каждый уважающий себя член парижского общества считал своим долгом регулярно штудировать огромные полосы этой газеты. От ее критических обозрений зависела судьба театральной постановки, а редакционные колонки, написанные Андре Тардьё по международным проблемам, оказывали такое влияние на дипломатию, что министр иностранных дел Германии фон Бюлов как-то сказал: «В Европе все решают три великие державы и месье Тардьё»11. «Тан» долгое время старалась держаться в стороне от баталий вокруг дела Дрейфуса, но постепенно заняла позицию в поддержку его пересмотра. Более решительно повела себя вторая по значимости газета «Фигаро», но в итоге потерпела поражение. Ее редактор Фернан де Роде, слышавший, как Дрейфус во время публичного разжалования отрицал свою виновность, поверил ему. Через три года он опубликовал первое свидетельство, обличавшее Эстергази, и первые статьи Золя. Хотя он был отцом и тестем офицеров, коллеги-журналисты из националистической прессы объявили его клеветником и организовали кампанию за отказ от подписки на «Фигаро». Дирекция газеты испугалась, и де Роде был уволен. В Париже распространялись слухи, будто ему заплатили 400 000 франков за поддержку Дрейфуса, а менеджменту – 500 000 франков за то, чтобы избавиться от него 12.

Шантаж националистической прессы, писал Золя, поразил Францию подобно «постыдному заболеванию, которое никто не отважился излечить»13. Главными интриганами и смутьянами были некие группы, преследовавшие свои корыстные интересы, или отдельные оголтелые фанатики, или люди без каких-либо ярко выраженных принципов. Среди них особенно выделялся Эрнест Жюде 14 из «Пти журналь», развязавший клеветническую кампанию против Клемансо в связи с панамским скандалом, а в 1906 году, когда Клемансо стал премьер-министром, забаррикадировавший его виллу в Нёйи якобы для того, чтобы защитить ее от осады. Одержимый угрозой, исходящей от масонов, он всегда имел при себе заряженный револьвер и свинцовую трость весом двенадцать фунтов. Другим ярким представителем этой категории журналистов был роялист Поль де Кассаньяк, привнесший в журналистику технологию голословных обвинений и оскорблений и поносивший все и всех в силу привычки, не придерживаясь никакой логики или последовательности. Можно упомянуть еще Артура Мейера 15, обращенного еврея, сына портного, внука раввина, рьяного буланжиста и роялиста, редактора газеты «Голуа» («Галл»), специализировавшейся на освещении жизни haut monde. Газету особенно любили читать обитатели мира «Германтов». Мейер перенял мнения и предубеждения людей этого клана, проявив определенное мужество или толстокожесть, поскольку он не был Шарлем Сваном [54], легко вписавшимся в окружавшую его среду, а своей наружностью мало чем отличался от карикатурного образа еврея, расхожего среди антисемитов. Тем не менее он сумел жениться на дочери графа де Тюренн, пусть и бесприданнице, войти в круг приятелей герцогини д’Юзес, стать другом, советником и наперсником претендента на трон графа Парижского и ввести в моду мужественный стиль ношения визитки и галстука.

Анри, граф де Рошфор, редактор газеты «Энтрансижан» («Непримиримый»), относился к числу тех журналистов, для которых вообще не существовало каких-либо сдерживающих доктринальных или нравственных ограничителей. Зыбкость убеждений и недостаток аргументации он с успехом компенсировал выразительностью и едкостью фразеологии. Прирожденный «анти», по описанию одного из друзей, «инстинктивный реакционер», «ясноглазый» циник и «аристо» с остроконечной белой бородой, Рошфор обладал уникальной способностью заразительно смеяться и совокуплять в своем богатом воображении почти все течения мысли, присущие Третьей республике. Он издал пять томов «Приключений моей жизни». Ему удавалось одновременно быть и антагонистом Наполеона III, и приверженцем генерала Буланже, а его ежедневную колонку с наслаждением читала вся наиболее впечатлительная и эмоциональная публика.

Дрейфусары поначалу обратились к нему, надеясь, что его привлечет возможность доказать невиновность человека, осужденного на основании ложных обвинений. Рошфор проявил понимание и радушие, но его отговорил менеджер Эрнест Воэн, доказав, что общественному мнению не понравится дискредитация армии. Такой поворот темы Рошфору показался не менее интересным. Однако через какое-то время они поссорились, Воэн ушел, основал собственную газету «Орор» (Aurore) («Заря») и, переменив свое отношение к делу Дрейфуса, предоставил ее в распоряжение дрейфусаров. Рошфор предпринял ответные действия, придумав явно вымышленную историю. Он сообщил читателям о письме кайзера Дрейфусу 16, которое президент республики под угрозой объявления войны вынужден был вернуть германскому послу графу Мюнстеру, правда, лишь после того как документ успели сфотографировать. «Энтрансижан» «абсолютно достоверно» утверждала, ссылаясь на высокопоставленного военного чиновника, будто на основании этого «секретного документа» и вынесли приговор Дрейфусу.

Публика настолько запуталась в деле Дрейфуса, что поверила и в эту историю. А эта версия еще больше мистифицировала обывателя, стращая его возможными негативными последствиями. Его убеждали в том, что пересмотр дела Дрейфуса может привести к войне. Общественному мнению не сообщалось о том, как все было на самом деле. Оно питалось слухами и версиями националистической прессы. Граф Мюнстер действительно принял некоторое участие в деле Дрейфуса, но лишь для того, чтобы отрицать какие-либо контакты с этим офицером. Однако его вмешательство было преподнесено в совершенно ином свете. Генералы, озабоченные проблемой Германии, воспользовались им для того, чтобы воспрепятствовать пересмотру приговора. Генерал Мерсье засвидетельствовал: после разговора с графом Мюнстером он сидел до полночи с президентом и премьер-министром, пытаясь выяснить, «к чему готовиться – к войне или миру». Генерал Буадеффр 17, начальник генштаба, когда принцесса Матильда Бонапарт предположила невиновность Дрейфуса, рассерженно сказал: «Как вы смеете говорить это человеку, который собственными глазами видел и держал в руках письма Дрейфуса германскому императору?» Не менее рассерженная хозяйка дома ответила: «Если вы и видели письма, то наверняка поддельные. Вы не заставите меня поверить в эту чушь». После того как Буадеффр в гневе выскочил из комнаты, принцесса, вздохнув с облегчением, воскликнула: “Quel animal, ce général!” [55]