Слой - Евгений Прошкин

– Ты с базара не съезжай. Я сам все видел. Морда у тебя была, точно в гриле жарилась.

– Может, не моя? – Равнодушно сказал Петр.

– Ага, – затряс головой Костя. – Не твоя. Нуркина, наверно. Я же в бэтээре с Нуркиным ездил.

Петр поморщился и выудил из банки крохотный огурчик.

– Может, это другой кто-то был? Не бывает ведь чудес.

– Ага, ага, – мстительно заулыбался Константин.

– Вообще-то… да… – Петр опустил глаза, признавая, что аргумент про чудеса – не самый удачный. С минуту посидел, нервно покачиваясь на табурете и, чертыхнувшись, налил еще водки. – За чудеса, маму их…

– И папу туда же, – поддержал Костя, опрокидывая в себя стакан.

– Где это было? На Кузнецком? – Спросил Петр, прожевав второй огурец.

– А ты откуда знаешь? Помнишь?

– Кажется, да. Взрыв-пакет.

– Только не простой. Простым бы так не сожгло.

– Ну, хорошо, – зло произнес Петр. – Меня убили, и я уже на том свете. Но ты-то здесь откуда?!

– Это очень грустно, однако приходится признать…

– Что ты тоже мертв?

– Только не совсем. Понимаешь, меня тут видения одолевать стали. Будто лежу я при смерти – в камере какой-то, у Козловой на допросе. Раньше мы с учителем географии боролись – то он верх возьмет, то я. А последний раз как географ во мне прорезался, так я туда и провалился, прямо на койку с капельницей. И знаешь, что?.. я думаю, это правда. Борис этим вопросом давно занимался. Он мне все с теоретической точки зрения… объяснить я не могу, но чую: так и есть.

– Видения? Это не страшно, – успокоил Петр. – Меня самого ломало. Забывал все, вплоть до собственного имени. Даже блокнот завел, как склеротик последний. Потом оклемался. И у тебя пройдет.

– Пройдет, когда я там сдохну. В том слое.

– Откуда такая уверенность?

– У меня там все на ниточке висит. А, как оборвется, тогда уж я здесь капитально обоснуюсь.

– Выходит, и Немаляева тоже грохнули. Там, на Родине.

– Да? – Встрепенулся Костя.

– Побеседовали мы с ним. Он, в отличие от нас, не психует. Трезвый такой дяденька. Тяжело с ним будет.

– И ты его не казнил?

– Я бы потом не выжил. А мне еще Нуркина… то есть нам. Ну, я же не знал, что ты здесь. Это теперь тебя каждый постовой и в фас, и в профиль…

– Ты, сотник, тоже лицо известное. Читал статейку?

– А что, нормальная статейка.

– Они же, сволочи, Нуркина предупредили!

– Ты сам его предупредил. Зачем было на квартире бойню устраивать? Это, кстати, моя квартира.

– Твоя, твоя. Только тебя там в глаза не видели.

– А может, Борис и прав, – мрачно проговорил Петр. – Куда-то нас выбросило, мертвых. Тогда, на Кузнецком… Вспыхнуло и погасло. Совсем погасло. Дальше – больница. Не та, которую ждал. Психушка. И шрамов нет.

Он почесал правую кисть – под ногтями остались голубые полоски. Татуировка медленно сходила.

– Хорошо. Мы трупы. Но особой логики не видно. Если б сюда попадали все погибшие, здесь было бы тесновато.

– Тем более, что погибших у нас нынче навалом, – добавил Константин. – Поторопились мы с Борей. Он в этом деле рюхал.

– Отрезанного не пришьешь, – иронически молвил Петр.

– Как дальше-то жить? Сделать липовый паспорт? Уехать, устроиться на работу, жениться… Вроде, в эмиграции. Но ведь не этого же хотели. Ведь не удрали же там, остались. Вгрызлись, потому что свое. За свое – не стыдно. Там – жуть, а здесь…

– И здесь будет. Такая же будет каша, а может, и похлеще. Стартовая площадка у Немаляева…

– Стой!.. – Одернул его Костя. Он вытянул голову и скосил глаза на дверь. – Слышишь, нет?

В дальней комнате гнусавил забытый телевизор. Звуки сливались в ненавязчивый фон, но что-то в этой мешанине показалось болезненно знакомым. Какая-то интонация. Какое-то отдельное словцо.

Вскочив, они ринулись из кухни.

Репортаж только начинался. Показывали Садовое Кольцо. Мельком – ряд иномарок у тротуара, крупно – парадный вход американского посольства. Милицейская будка, длинная очередь за визами и бойкое, душ на пятьдесят, столпотворение у ворот. На пикет это было не похоже – ни флагов, ни плакатов, да и камера, снимавшая мероприятие, была лишь одна.

В центре, держась рукой за ограду, висел невзрачный человечек в обыкновенном костюме. Камера тряслась, изображение прыгало, но личность оратора сомнений не вызывала.

– Эта страна диктует всему миру, как любить, что есть, что читать! Вместе со своей нищей культурой она внедряет и свою систему ценностей! Америка, страна без истории, насаждает свою концепцию будущего! Что ж, наверно они уже создали у себя рай. Наверно, они имеют право учить. Ведь американское общество – самое безукоризненное. Так дайте на него посмотреть!!

Сборище одобрительно загудело.

– Почему мне отказали во въезде?! – Продолжал он. – Я имею право знать, какую модель нам предлагают в качестве эталона! Я желаю видеть, действительно ли они так счастливы, как о том вещают продажные журналисты. Почему меня не пустили в этот рай на земле? Что, и вам отказали? И вам? Вас пустят – если вы талантливый музыкант или ученый, владеющий гостайной. Им нужно извлечь прибыль, а судьбы простых людей их не тревожат. Вот он, американский гуманизм! У них даже не хватает смелости пустить к себе честного человека! На неделю, больше бы я там не выдержал! Но нет! Они боятся разоблачения! Они не хуже нас знают, что их строй прогнил, что в Соединенных Штатах расцвел самый страшный из всех режимов, которые когда-либо…

– Трепаться он здорово умеет, – сказал Петр.

– Заткни его, – попросил Константин.

– Вот тебе и премьер, легок на помине. – Петр послушал еще с минуту и убавил громкость. – Партия Прогрессивного Порядка. Хоть бы название поменял.

– Как думаешь, Немаляев в этом замазан?

– Теперь наверняка. И не он один. Если Ополчение в том слое продолжает работать по черному списку, скоро все слетятся.

– Слетаться особенно некому, – злорадно заметил Костя. – Я здесь тоже времени не терял. Получается, казнил их впрок, до того, как они создадут Чрезвычайное Правительство.

– Не за то, что преступники, а за то, что могут ими стать. Несправедливо, зато надежно. …А пулеме-еты говори-или в отве-ет… – пропел Петр. – Помнишь?

– Наша любимая.

– Ну что, теперь знаешь?

– Ты о чем?

– «Как жить», и так далее. Обрел свой смысл?

– Появился враг – все встало на свое место. Неужели это и есть то, ради чего мы рождаемся?

Петр поднял пульт и снова сделал громче – Нуркин даже не сбился с ритма.

– Сегодня, в этот самый день, я подаю в суд! – Орал он. – На американского президента и на каждого американца в отдельности! Я подаю иск о защите чести и достоинства! За то, что меня ставят ниже Эйнштейна и Чаплина…