Шесть черных свечей - Дес Диллон

Тем временем Джедди вытаскивает из пакета большой шмат торфа. Старая Мэри зажигает свечи. Джедди держит торф на весу и гордо выпячивает бедро.

— Как тебе такой кусочек, бабушка?

— Иисус, Мария и Иосиф! Такого кусищи я не видала со времени концерта Дениэла О’Доннела в Дангло, — хвалит Старая Мэри.

Под смех девочек она зажигает пятую свечу. Иногда она воображает себя клоуном, Старая Мэри-то. Но прежде всего она, конечно, ведьма. Это ее подлинное призвание.

— Этого педика! — фыркает Энджи.

— Не похож он на педика, — возражает Джедди, не желающая, чтобы хоть один мужик был забракован без должных на то оснований.

— Тебе виднее, — ухмыляется Энджи.

Если Джедди чего и не знает про мужиков, то разве что мелочь какую. Джедди тужится придумать быстрый и остроумный ответ. Если она ответит минуты через полторы, это для нее быстро. Но она не успевает.

В дверь снова стучат, и все они застывают на месте.

Кое-что про матушку

Вам уже немало известно про матушку. Вот еще парочка фактов из ее жизни. У матушки легкий ирландский акцент, но он почти незаметен. Он перешел к ней от матери и сейчас практически сошел на нет. Матушка понимает по-гэльски, но говорить на этом языке почти разучилась.

Матушке под шестьдесят. Я не могу припомнить хорошенько, сколько лет тому или иному человеку. Некоторые могут назвать матушку толстой (особенно у нее за спиной). Но лично я никакой особой полноты в ней не вижу, тем более в ее-то возрасте. Одевается она всегда элегантно, «Маркс и Спаркс»[28] или что-то в этом роде. По жизни она всегда руководствовалась ценностями среднего класса и восхищалась докторами, учителями и вообще людьми, манеры и язык которых отличались элегантностью. Манеры самой матушки, когда она шествует по улице, несколько надменны, и Линда однажды сказала, что матушкина походка говорит на языке среднего класса. Мне раньше как-то не приходило в голову, что походки могут разговаривать на разных языках, но если подумать, то Линда, наверное, права.

Всю эту историю со Стейси Грейси и заклятием матушка не приняла близко к сердцу. Она же прирожденная ведьма, как и Старая Мэри. Для нее это раз плюнуть. По-настоящему огорчает ее лишь то, что папа попивает и если уж возьмется за рюмку, то ему трудно остановиться. Пьет и пьет и несет всякий бред. Матушка каждое утро молится Господу, чтобы тот избавил папу от греха пьянства. Ведь у папы талант к живописи и скульптуре, и он сможет уделять им больше времени, если бросит пить. Тогда они переедут в теплые края и заживут идиллической жизнью.

Как-то в разговоре матушка неосторожно сказала Линде о своей мечте:

— Вот когда папа бросит пить, мы продадим дом, переселимся на Левый Берег и папа займется живописью.

— Какой еще Левый Берег, мама? — поинтересовалась Линда.

— Ну, Левый Берег в Париже, где живут все художники.

— Никогда он пить не бросит. И никакого Левого Берега вам не видать. Разве что берег канала.

Матушка родилась на полу в комнате, окна которой выходили на Тернер-стрит. Как только Старая Бидди покинула помещение, Дэнни зашел посмотреть на новорожденного. Его взору предстали Старая Мэри и Алиса. Размером голова у Алисы была не меньше, чем голова ее матери. Как потом говорил Дэнни, ему даже показалось, что в комнате две женщины, а не женщина и младенец.

— Где ребенок-то? — спросил Дэнни.

— На ковре!

— Господи, Мэри, — сказал Дэнни, — да у девочки лицо больше, чем у тебя!

— Я знаю, Дэнни. Она не успела на свет появиться, как села и попросила есть.

Алису должны были привести к первому причастию. Ее и Маргарет Кирни. Мари Лайонс научила их щелкать пальцами, а то пока в церкви ждешь священника, такая скучища. Она жила на Дандиван-роуд, Мари Лайонс, единственный ребенок в семье. Матушка и Маргарет Кирни, дочь Лиззи, пришли в восторг, когда у них стало получаться. Однако, по правде, это было ненастоящее щелканье пальцами. Мари Лайонс научила их только щелкать ногтем о ноготь. Ногтем большого пальца о ноготь указательного.

Когда настал день причастия, все были одеты более или менее одинаково — стандартные платья с белыми атласными воротниками. Старая Мэри нарядила Алису как полагается, крючки тут и там и все такое. Один из крючков выпал, и вуалька перекосилась. Но Старая Мэри только поцеловала вуаль и поцеловала Алису в щеку. Прежде она никогда ее не целовала.

Алиса, Маргарет Кирни и Мари Лайонс сидели рядышком на церковной скамье, пощелкивали ноготками и посмеивались про себя. Им казалось, в щелканье есть что-то волшебное. На протяжении всей мессы только и слышалось «щелк-щелк». Люди уж начали оглядываться, пытаясь понять, откуда доносится неприятный звук. Но все сидели прямо, словно куклы. Учителя были в бешенстве, но в церкви не заорешь, это тебе не школа.

И тут отец Оуэнс прервал молитву и крикнул:

— Слушайте, кто издает эти богомерзкие звуки?

Поднялась Мари Лайонс и ткнула пальцем в Алису:

— Вот, отец Оуэнс, это все она, Алиса Даффи.

Все уставились на Алису, а священник испепелил ее взглядом и продолжил службу. Ненависть к Мари Лайонс и жажда мести так и поднялись в Алисе. Она опустила голову и заплакала под своей вуалью. Взгляд ее упал на руку Мари Лайонс. Пальцы Мари изготовились — и щелкнули. Всю свою ненависть Алиса постаралась сосредоточить на этой коварной руке. В следующий момент у Мари на большом и указательном пальце показалась кровь. Еще немного — и кровь полилась сильнее и закапала Мари платье. Пятна крови на белой ткани алели будто маки, пробивающиеся из-под снега.

Всех их привели к причастию, а затем проводили обратно в зал приемов. Каждый получил по чашке чая, по лепешке и по булочке с колбасой.

Венцом угощения было пирожное от Лиса Макаруна. Только Алиса ничего не получила. Учителя решили, что ее надо наказать за выходку в церкви. Алиса выбежала на улицу вся в слезах, и Старая Мэри увела ее домой. Алиса ни о чем другом не могла думать, только чтобы Мари Лайонс свалилась в яму. Или чтобы ее переехало трамваем. Немного погодя к Алисе зашла Маргарет Кирни. Она принесла пирожное от Макаруна, они поделили его между собой, и Алиса воспрянула духом.

К тому времени, как Старая Мэри потащила ее к фотографу делать торжественные снимки, Алиса полностью выбросила Мари Лайонс из головы.

Примерно через неделю Мари Лайонс порезалась ножницами. Полилась кровь. Поначалу учителя думали, что ничего страшного не случилось. Но кровотечение не останавливалось. Какие бы меры ни предпринимались, кровь все равно текла. И Мари умерла. Истекла кровью в учительской.

Алиса со школьными подружками была на поминках.[29] Мари Лайонс лежала в маленьком гробу, и лицо ее прикрывала маленькая белая вуаль. Эта же самая вуаль была на ней, когда ее приводили к причастию.

В 1948 году случилось затмение солнца. Все в Тяп-ляпе высыпали на улицу читать молитвы. Старая Мэри и Алиса отправились в церковь Святого Августина. Народу в церкви было битком, и все молились в уверенности, что настал конец света. Как только тень луны отодвинулась от солнца и оно опять засияло, люди объявили, что это чудо, и разошлись по домам.

В тот вечер все жители Тяп-ляпа на радостях напились, а их соседи шотландцы только удивлялись, какие еще у людей бывают дурацкие предрассудки.

Для Алисы и ее подружек площадкой для игр были кучи шлака. Когда-то стальное ограждение вокруг куч возвышалось фута на три, но время и люди повалили его. Алиса с подружками брали кусок ограждения, клали на стену из песчаника, и получались качели. Качаться на этих качелях девчонки могли часами. Но когда Маргарет Кирни упала с качелей и распорола ногу, этому развлечению настал конец.

Ко всему прочему, в Тяп-ляпе опять объявился Чарли Дождевик. Дети никогда его не видели, тем не менее известно было, что он носит длинный непромокаемый плащ. Он попался одной из девочек О’Брайанов возле «Вулкана», расстегнул свой дождевик и показал, что у него под плащом.

На ноге у Маргарет Кирни был длиннющий порез. Алиса предложила свою помощь, иначе Маргарет было не добраться до дома. Кирни жили на втором этаже, и надо было преодолеть ступенек двадцать. Алиса считала своим долгом помочь Маргарет просто потому, что та при ней упала с качелей и повредила ногу.

Кое-как им удалось преодолеть первый лестничный пролет и добраться до площадки. Нога у Маргарет была пропорота чуть ли не на всю длину, такую рану не перевязать. Подъем по лестнице давался с трудом. Передохнув, они продолжили штурм лестницы и в конце концов добрались до квартиры.

Дверь оказалась заперта.

— Уж и не знаю, куда мама могла уйти, — простонала Маргарет.

В квартире не было ни души. Никогда такого не случалось.