Шесть черных свечей - Дес Диллон

Много лет спустя матушка однажды рыскала по тому же самому магазину и на глаза ей попались большие прозрачные ночнушки. Стоили они — ой-ой-ой. И все-таки матушка решила приобрести их для своих шести дочурок.

Но тут оказалось, что они и впрямь слишком дорогие. Матушка могла позволить себе купить только три. На этот раз с ней вместе были Джедди, Донна и Венди, но матушка решила, что купит ночнушки для старших сестер. На волю они выползли с кислыми рожами. Особенно матушка была расстроена. Она уже представляла себе, как все шестеро дочерей желают ей спокойной ночи, целуют в щечку и удаляются вверх по лестнице в своих развевающихся нарядах. А три ночные рубашки — это просто глупо.

Они отошли от магазина довольно далеко, когда матушка повернулась к Донне и Джедди:

— Замечательные рубашки. Совершенно замечательные. Как бы мне хотелось, чтобы их было шесть.

Они отправились в обжорку под Центральным мостом и заказали по порции жареной рыбы для каждой. Девочки видели, что матушка в плохом настроении, и все из-за ночнушек. Пока все жевали, Донна просмотрела чеки, пошепталась о чем-то с Джедди и заявила:

— Мама, чеки неправильные, они взяли с тебя двойную цену. Ночные рубашки сегодня по пятерке.

— А не по десять, девочка? — спросила матушка.

— Это цена на этикетках. А в отделе рядом с рубашками висело объявление: цена снижена до пяти, — сказала Джедди.

— Давай вернемся, — решила Донна. — Идем, Джедди.

— Дайте-ка я посмотрю на чеки, — сказала матушка.

Но Донны и Джедди уже и след простыл. Они отправились прямиком в магазин «Что хочет каждая женщина» и взяли то, «что хочет одна конкретная женщина», — воплощение мечты о шести дочках, в одинаковых ночных одеяниях порхающих по лестнице, будто кинозвезды. Проверив размеры, Донна уложила три ночные рубашки в пакет, который перед ней раскрыла Джедди, и сестры направились к выходу. От отдела ночных рубашек до выхода путь неблизкий. Разумеется, их задержал охранник, но девчонки были хитрые и предъявили чек.

— Извините, девочки, — только и сказал охранник.

Сестры вышли из магазина и задали стрекача по улице. Сумка на колесиках подпрыгивала где-то сзади, а на лицах у них сияли широкие веселые улыбки.

Матушка и Венди ели попкорн у Центрального вокзала, когда прибыли Донна и Джедди.

— Какое счастье, что они сегодня за полцены, — только и сказала матушка.

Однажды матушка увидела Дэнни, своего отца. Дэнни шел по улице, а вокруг головы у него был нимб.

— Странно, он же не собирался приезжать на Рождество, — сказала матушка.

Он и не приезжал.

Матушка

— Этого педика! — фыркает Энджи.

— Не похож он на педика, — возражает Джедди, не желающая, чтобы хоть один мужик был забракован без должных на то оснований.

— Тебе виднее, — ухмыляется Энджи.

Если Джедди чего и не знает про мужиков, то разве что мелочь какую. Джедди тужится придумать быстрый и остроумный ответ. Если она ответит минуты через полторы, это для нее быстро. Но она не успевает.

В дверь снова стучат, и все они застывают на месте.

Старая Мэри задувает свечи. Погасив последнюю свечу, она совсем выдыхается. Венди открывает дверь лоджии и старается выгнать дым наружу. В комнату врывается ветер и разносит дым по всей квартире. Энджи и Линда снова прячут ковер в шкаф. Старая Мэри одну за одной облизывает свечи и кладет в сумку. Не хватало еще, чтобы пенсионная книжка сгорела. На следующей неделе двойная выплата в связи с нерабочими днями или чем-то в этом духе. Кэролайн прячет бутылку с мутной кладбищенской водой за кресло, а Донна опять раскрывает «Обычное преследование».

Кэролайн подходит к двери. Девочки замирают, словно статуи, и прислушиваются. Старая Мэри не поворачивает головы, зато скашивает глаза. Кэролайн прикладывает ухо к двери. Не слышно ни шиша. Это, наверное, хлопает на ветру внизу дверь во двор. Кэролайн приподнимает крышку почтового ящика.

— Кто там?

— Кевин Барри, — следует ответ.

Девочки издают громкий вздох облегчения, больше похожий на стон.

— Это матушка, — говорит Кэролайн.

Но все и так поняли, все было ясно уже по первому слову «Кевин». Даже нет, по первому гортанному звуку. Даже нет, по вдоху, который предвещает первый звук. В жизни есть вещи настолько хорошо тебе знакомые, что они стали частью самого тебя. Например, все, что связано с матушкой. И с Девочками. И со Старой Мэри. Каждый их жест, каждое движение, каждый взгляд, каждое замечание — а их немало. Ведь матушка и Девочки — одно целое. И Старая Мэри — тоже одно целое со всеми ними. Они — это она, а она — это они. Неудивительно, что они католички, — вон какие преображения происходят в нашей семье.

Кэролайн открывает дверь и впускает матушку.

— Вы что, не слышите, что это я? Оглохли вы, напились или что?

Все отвечают одновременно.

— Или что, — говорит Донна.

— Напились, — произносит Энджи.

— Оглохли и напились, — сообщает Джедди.

— Оглохли, — констатирует Линда.

Наступает молчание. Матушка оглядывает помещение.

— Вы тут про меня, что ли, говорили?

— Ага! — отвечают сестры хором.

Матушка принюхивается и чувствует запах дыма.

— Свечи уже зажигали?

— Мы тут им устроили небольшое испытаньице, — извещает Старая Мэри.

— А, ты здесь, мама?

— Нету меня. Я, блин, в Донеголе, на фиг, — выдает Старая Мэри.

Но матушка так быстро не сдается. Девочки благоговейно наблюдают, как сходятся два гиганта их жизни.

— Господи, мама, да что ты там в Донеголе делаешь?

— Картохой спекулирую. Десять фунтов мешок.

Комнату заполняет смех. Матушка садится, и Старая Мэри целует ее в губы, словно древнеримская императрица. Но матушка тоже жаждет славы. Если не можешь победить вышестоящих, нападай на низших.

— Венди, там внизу у твоей машины какие-то мальчишки крутятся, — говорит матушка.

Венди вскакивает, выбегает на лоджию и перегибается через перила. Матушка строит гримасы ей вслед, а Девочки хихикают про себя. Лоджию освещает уличный свет, какой только и бывает в трущобах вроде этой. На окнах блестят металлические жалюзи. Улицы пустынны. Так и кажется, что все сидят по домам и замышляют что-то плохое, какую-то жестокую и жуткую гадость. Ведь если квартира Кэролайн представляет собой что-то типичное, то, наверное, за каждой дверью творятся странные вещи. За каждым окном. Обычный вечер для Старого Монкленда (если не случилось ничего необычного) — в каждом дворе по истории, а на каждой улице событий столько, что на целое кино хватит.

Венди решает вернуться в дом и достойно противостоять насмешкам. Пусть эти гиены хохочут. А гиены пихают друг друга, и скалят зубы, и тычут пальцами. Когда они немного успокаиваются, Венди поворачивается к матушке:

— Привет, мама.

— Заходи, присаживайся, — произносит матушка.

Венди присаживается рядом с матушкой и привычным движением запускает руки ей в волосы в поисках гнид. Матушка в свою очередь ворошит ухоженную прическу Венди. Этот обычай тянется с самого детства и давно сделался в семье чем-то абсолютно нормальным. Конечно, на людях не годится демонстрировать семейные привычки, но сейчас посторонних нет. В квартире Кэролайн они на своей территории.

Энджи решает прокомментировать события:

— Только посмотрите на них! Обезьяны культурнее себя ведут!

Забавно, что этот комментарий к самим гнидам не имеет никакого отношения. Венди копается у матушки в волосах, а матушка задумчиво и с ленцой разгребает волосы Венди, только чтобы побудить ту к работе. Слова Энджи подразумевают вот что: Донна и Венди — самые младшие. Искаться — всегда было их обязанностью. Саму Энджи матушка никогда об этом не просила, и это стало неким символом отверженности. Ведь Джедди и Энджи из серединки — не старшие и не младшие.

Расслабившись, матушка опять пытается завязать разговор со Старой Мэри:

— Я к тебе заходила, мама.

— Я была дома? — спрашивает Старая Мэри.

Все снова смеются. Матушка сбрасывает с ног туфли и протягивает Старой Мэри две батарейки:

— Возьми, это для твоего приемника.

— Рождество, что ли, настало? Или ты их сперла где? Когда она была маленькой, печенинки в буфете было не найти, все сметала.

Но матушка уже не слушает. Все ее внимание теперь обращено на Кэролайн. Ведь все они пришли сюда из-за нее.

— Есть что-нибудь новенькое про Бобби?

— Макгуган сказал, что сегодня вечером вытрясет из него денежки, — отвечает Кэролайн, сдерживая слезы. Говорить с мамой всегда волнительно, даже если мама и не щедра на поцелуи и объятия. Неизменным остается одно: твоя мама — это твоя мама. Матушка сама все время повторяет: «Всегда все говори маме, но никогда ничего не говори папе».