Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

Процессия неспешно продвигалась вперёд. Позади остались пятиярусная пагода и женский буддийский монастырь. Дальше тропа круто забирала вверх, по обеим сторонам её шумели бамбуковые заросли.

Тятя время от времени останавливалась и оглядывалась на маленького Хидэёри, который, цепляясь за отцовскую руку, топал по тропе чуть позади. Шестилетний мальчик был чудо как хорош в нарядном кимоно. Как только попадался более или менее ровный участок дороги, Хидэёри пускался вприпрыжку, и старый отец с трудом поспевал за ним, кряхтя и задыхаясь. В окружении юного наследника то и дело колокольчиком звенел женский смех, раздавались возгласы умиления.

Подле замшелого каменного мостика стараниями самурая из клана Масуды недавно был возведён чайный павильон. Жена самурая в старинных одеждах — алой накидке и светло-зелёном кимоно — вышла навстречу гостям. Она взяла Хидэёси за руку и повела в павильон. Там тайко отведал несколько чашечек чаю, остальные освежались бодрящим напитком, расположившись на траве. Лишь Госпожа из Северных покоев с фрейлинами продолжила восхождение к вершине, не сделав передышки. Её поведение поразило Тятю — можно подумать, статус законной супруги давал этой женщине право относиться с пренебрежением к самому тайко!

Все наложницы были с дамой Ёдо весьма почтительны и держались в нескольких шагах позади неё. Тяте в тот день впервые за долгое время довелось столкнуться с дамой Кагой, и та, вопреки ожиданиям, всякий раз опускала глаза, встретив её взгляд, как будто выказывала искреннее уважение. На фоне прочих наложниц юность и красота дамы Каги привлекали взоры. Её лицо, ещё недавно являвшее собой ледяную маску, воплощение высокомерия и суровости, теперь сделалось нежнее, щёчки округлились, смягчив выражение и черты.

Дама Кёгоку, кузина и добрая подруга Тяти, вела себя на любовании цветущей вишней совсем как преданная служанка матери наследника Тоётоми. Её поведение по отношению к Тяте стало ещё сдержаннее, манера говорить — ещё почтительнее. В нежном личике Тасуко, которое так и светилось добротой, Тятя увидела странное очарование, трудно уловимое с первого взгляда, но куда более притягательное, чем прелесть юной Омаа.

Дама Кёгоку всё время норовила остаться в самом хвосте процессии. В час отбытия из Киото её паланкин несли перед паланкином тайко, однако, когда началось восхождение к вершине, Тасуко пропустила вперёд всех наложниц. После чаепития у павильона самурая из клана Масуда Тятя сделала кузине знак занять место рядом с ней, но дама Кёгоку ответила на это смущённой улыбкой и замедлила шаг.

Тятя, раздосадованная её робостью, произнесла приглашение вслух:

— Мы так долго не виделись, прошу вас, присоединяйтесь ко мне. — Она не понимала, почему высокородная дама Кёгоку идёт, точно какая-нибудь простолюдинка, позади других наложниц.

Второй чайный павильончик стоял в роще криптомерии на берегу шустрой горной речушки, в которой резвились караси и карпы. Третья остановка была сделана в роскошных чайных покоях, где всем знатным особам хватило места.

Четвёртый чайный домик тоже оказался настоящим дворцом. Возведён он был стараниями самого Юэмона Масуды в пяти тё[106] над подножием горы. Пятый, построенный Токудзэном, высился в окружении множества маленьких павильонов различных стилей, где расположились на отдых все участники процессии без исключения. Так, освежаясь время от времени чаем в домиках, сооружённых на всем протяжении дороги, процессия медленно продолжала путь к вершине горы Дайго.

Наконец все вышли на плато, с которого открывалась удивительная панорама. Весеннее солнце, нырнувшее было за тучи, снова выглянуло, пролило на землю тёплые струи света. Десятки придворных дам, прислужниц и ближайших вассалов тайко дожидались там прибытия участников праздника. На плато тоже цвели вишни; лепестки, облепившие неподвижным белым кружевом чёрные ветви, перекрещенные под синим небом, были здесь белее, чем в храмовых садах у подножия.

Среди деревьев стояли павильоны для чайной церемонии, гостей ждали изысканные яства, поданные прямо на траве. Пирующие переходили с одного места на другое, любуясь морем цветов, слуги подавали наилучшее сакэ из Каги и Хакаты, было тут и восхитительное рисовое вино, приготовленное монахами из Нары, и знаменитые напитки из самых разных провинций. Кукольники, уже и раньше развлекавшие знатную публику во время остановок в чайных павильонах, снова начали представление Бунраку[107] на плато.

Тятя сидела на циновках в окружении своих придворных дам и наслаждалась праздником. Вдруг ветер неведомо откуда принёс звон множества колокольчиков, едва различимый в весёлом многоголосье гостей. Тятино сердце преисполнилось странным волнением, она давно потеряла из виду Хидэёси с сыном и уж было подумала послать на поиски служанку, как вдруг заметила, что гости здесь и там расступаются, освобождая дорогу стайке юных прислужниц — у каждой в руке был колокольчик, каждая звенела в ритме шагов и звонко смеялась. В стайке девушек Тятя разглядела тайко и Хидэёри, тоже с колокольчиками. У одной прислужницы была повязка на глазах. Выставив вперёд ладошки, девушка бежала на звон колокольчика, пытаясь поймать кого-нибудь из участников игры в жмурки. Тятя с улыбкой наблюдала за игрой и не могла отвести взора от сына. Девушка в повязке как раз бросилась догонять маленького Хидэёри. Тот вдруг остановился на миг, огляделся и, увидев мать, припустил к ней, совсем позабыв об игре.

Тятя смотрела на сына, бегущего к ней под сводом вишнёвых веток в цвету. Мальчик что-то весело кричал, но она не разбирала слов за вспышками смеха и разговорами вокруг. Расстояние между ней и сыном быстро сокращалось, и сердце сладостно замирало — до того она была счастлива. Вдруг на ум ей пришла тревожная мысль, что это счастье, столь интенсивное, возвышенное и пьянящее, совершенное счастье, которого она никогда раньше не испытывала, будет быстротечным, словно интуиция ей подсказала, что грядут мрачные события, грозящие разрушить его без остатка. За тридцать лет жизни ни разу ещё подобная светлая, звенящая радость не пронизывала насквозь всё её существо и ни разу не была она во власти такой острой тоски при мысли о том, что, мгновение за мгновением, у неё отбирают эту всепоглощающую радость.

Трепеща от волнения и грусти, навеянной думами о хрупкости и мимолётности земного счастья, Тятя поднялась с циновки, чтобы заключить в объятия своё дитя.

Тайко в тот день сложил стихотворение:

Как в минувшие годы,

Вновь заворожён я

Красотою заснеженных гор:

На их склонах проснулись

Убаюканные зимним ветром цветы.

Жестокие сумерки,

Зачем хотите скрыть от меня

Незабвенную сакуру?

Долгожданные дни весны

Взор усладили цветами[108].

Тятя тоже облекла свои чувства в слова:

Вишен метель

Бушует в горах и долах.

Весна победила, зима ли?[109]

Все триста одиннадцать стихотворений, прочитанных на вершине горы Дайго участниками празднества, дышали печалью, какую испокон веков испытывает человек перед лицом преходящей красоты подлунного мира. Печаль эта была и в Тятиных строках, а особенно пронзительно, как ей показалось, звучала она в трёх стихотворениях, сочинённых тайко. Счастье, переполняющее сердца тех, кто любуется цветущей сакурой, имеет странную природу: оно готово развеяться как дым в тот момент, когда пытаешься его выразить.

После любования цветами на горе Дайго Хидэёси возобновил бурную деятельность. Дни его снова проходили в военных советах, за обсуждением дел на Корейском полуострове и изучением фронтовых сводок, которые доставляли гонцы из-за моря. Тятя время от времени писала ему в Осакский замок письма от имени Хидэёри. Тайко не мешкая на них отвечал. В ту пору каждое его послание начиналось словами «Господину второму советнику».

Тятя то и дело задавалась вопросом, способен ли Хидэёси думать о чём-либо другом, кроме любимого сына и войны с чосонским ваном. Тайко проявлял болезненное внимание к жизни маленького Хидэёри и, хотя мальчик находился в Киото, а сам он неотлучно пребывал в Осаке, знал обо всём, что происходило вокруг его наследника, да в таких мельчайших подробностях, что у Тяти порой от этого пробегал по спине холодок. Однажды Хидэёси написал сыну:

«Счастлив был получить твоё письмо, каковое доставили мне с похвальной поспешностью. Я прослышал, что Кицу, Камэ, Ясу и Цуси вызывают твоё неудовольствие. Полагаю, ты совершенно прав. Дай знать своей матушке, что всех четырёх негодниц надлежит немедля взять под стражу и держать в оковах до моего прибытия. А затем мы с тобой велим их забить до смерти бамбуковыми палками, ибо негоже прощать слуг за нерадивость. Запомни это хорошенько.