Рождение легиона - Gedzerath

– «Ух ты, ты округлилась?!» – кажется, кобылья часть этой десятки презрительно пропустила мимо ушей мои выпады, но мгновенно возбудилась, когда речь зашла об извечных для нашего пола ценностях – «Как здорово! И ты все это время молчала?».

– «Это мое дело!».

– «Но мы же приехали сюда для того, чтобы забрать тебя с собой, Скраппи» – растеряно проговорила альбинос. Отшатнувшись после моего удара, она вновь придвинулась ближе, робко дотрагиваясь до моего крыла – «Мы приехали для того, чтобы забрать тебя домой, Скраппи. К твоей настоящей семье!».

– «Да-да, я помню» – упрямо сжала рот Френа. Поглядев в окно, за которым мелькали ветки проносящихся мимо деревьев, она, казалось, раздумывала над чем-то – «Да, я помню. А я гляжу, ты совсем не изменилась, и все так же готова с удовольствием перечислять все обиды, которые тебе, якобы, нанесли окружающие. Эх, помню тебя еще во-от такой шмакодявкой, бегающей за мной после занятий, и ябедничающей на всех вокруг…».

– «Я? Ябедничала? Ох, какой ужас!» – покраснев, я прикрыла мордочку копытами. Кажется, это послужило каким-то сигналом для окружавших меня пегасок, и сидящие на своих полках или диванчиках кобылы начали исподволь, но довольно энергично, придвигаться поближе ко мне – «Нет-нет, это вряд ли! Это, наверное, была какая-то другая шмакодявка!».

– «Да брось, мы все это помним!» – улыбнулась Соя, глядя на меня своими красными глазами, словно пытаясь попрактиковаться на мне в прикладном гипнозе – «И как Бумц плевал в тебя через трубочку жеваными бумажками, а нас потом, всех, оставили без сладкого, и как ты рассказала учителям о Громе, когда он, за школой…».

– «О, я вас умоляю!» – зарычал с полки пятнистый пегас. Вернувшийся из тамбура жеребец не рискнул вновь занимать столь ненадежное место, как нижняя полка, и после коротких попихушек, обосновался под потолком, согнав на свое место одну из кобыл. Похоже, он решил, что теперь-то он находится в относительной безопасности, и мне, с моим пузом, до него явно не допрыгнуть. Увы, мерзавец был прав – вагон был слишком мал для моих порхалок, а лезть по узкой лесенке я точно бы не стала – «Собрались кобылы, и пошли языками чесать! А я вам говорю, что это не она! Акцент появился какой-то, крылья эти разросшиеся, рассказы про потерю памяти… Да кого она хочет обмануть? Не бывает такого – и точка! Ну, ничего! Как вернемся в Сталлионград, соратники-то ее выведут на чистую воду!».

– «Для начала – вызовем на собрание, и там как следует ее обсудим» – поджала губы худая, точно вобла, кобыла. Темно-коричневая шерсть едва заметно лоснилась в тех местах, где ее мослы[247] заметно выпирали из-под покрытой жесткой шерстью шкуры. Словно в насмешку, на ее бедрах красовались метки в форме рыбьего скелетика – «Вы всегда были к ней чересчур добры, Френа, но эта мерзавка никогда не ценила ни вашей доброты, ни нашего долготерпения. А что она устроила после того, как мы выпустились из нашего интерната? Сбежала в Сталлионград! Прямо с церемонии выпуска! Да и потом…».

– «И что потом?» – заинтригованная, я вслушивалась в поток из обвинений, стараясь максимально быстро запоминать все сказанное сердитой кобылой. Похоже, «прежняя» Скраппи и впрямь была «трудным жеребенком», но почему ее, да и остальных, поместили в интернат? Что, все и впрямь было так плохо? Дети без родителей или «надежда нации», за которой требовалось круглосуточное наблюдение?

– «Об этом с тобой еще побеседуют, я уверена!» – фыркнула бурая, пренебрежительно поворачиваясь ко мне спиной – «Еще как побеседуют! Так что можешь не строить из себя бедную, забытую всеми пони – нас ты не разжалобишь, и твой будущий приплод тебе не поможет! Правильно, кобылки, я говорю?».

– «Так значит, жеребенок?» – похоже, ее подруги совершенно не разделяли боевого настроя тощей, и постепенно придвигаясь ко мне, собрались вокруг меня плотным кружком – «Ух! А когда роды?», «А ты уже знаешь, кто это будет?», «А тебе разрешили, или ты сама?!».

– «Эммм… Ну не сама, конечно, мне еще и муж помогал» – рассмеялась я, ловя краем глаза одобрительную улыбку Стоун «Френы» Стик. Похоже, она была бессменным воспитателем этих пегасов, и размолвки в ее группе искренне ее расстраивали – «Сколько? Да уже… Раз, два, шесть… Да уже двенадцать месяцев, представляете?».

– «Скооооолько?!».

– «Двенадцать. Странно, правда?» – усмехнулась я, проводя задним копытом по тяжелому, словно наполненный водой барабан, пузу. Подросший за зиму жеребенок перестал брыкаться и долбить ногами в мою печень, и теперь, неторопливо и солидно, шевелился где-то справа-сзади, своим весом заставляя мой позвоночник выгибаться, словно у хорошей верховой лошади, годной под седло – «Сестра опасается переношенности, и даже предложила мне стимулировать роды, представляете? А кто будет – не знает никто. Аппараты с ума сходят, когда пытаются меня просветить, да и магия не помогает, так что врачам остается только использовать деревянные трубочки да гадать на каше и киселе. Кстати, а когда завтрак и чем тут покормят голодную кобылку?».

– «Завтрак через полчаса. Нам могут принести его сюда, но лучше, если мы перекусим на вокзале» – призадумавшись, решила Стик. Услышав ее решение, кобылы переглянулись, и с разочарованными стонами начали расходиться, принимаясь заправлять постели, сворачивать белье и занимать место в очереди, мгновенно вытянувшейся в сторону единственного в вагоне санузла. Похоже, им до смерти хотелось сейчас же, не сходя с этого места, замучить меня множеством вопросов, но перечить своему «воспитателю» никто и не подумал. Решив не отставать от других, я поднялась с дивана, и начала складывать свою постель, выданную мне сумрачной проводницей на Кантерлотском вокзале. В отличие от курсирующих по Эквестрии поездов, сталлионградские экспрессы отличались не столь высоким уровнем комфорта – вместо облицовочных панелей из настоящего дерева, в вагонах повсеместно использовался шпон[248], местами достаточно потертый спинами многочисленных пассажиров, а вместо комфортабельных двухъярусных кроватей – откидные полки и диваны, стоящие вдоль широких и длинных окон. На мой взгляд, вагоны были вполне комфортабельны – гораздо удобнее тех, что отпечатались в памяти древнего, просто это был иной комфорт. Фаянсовый, причудливой формы унитаз был стар, но чист; потертые медные перильца и поручни, идущие вдоль стен, были потертыми и носили на себе отпечатки множества зубов, однако привинчены и прибиты они были на совесть, гарантируя ухватившемуся за них пони безопасность без риска улететь при торможении поезда вместе с оторвавшейся от стены рукоятью; потертый кое-где до дыр, но чистый палас на полу – скромные удобства без показного радушия, но сам факт их наличия согревал не хуже иного очага. Бдительно пересчитав сданное нами постельное белье, толстая, пожилая пони покивала головой, и вдруг, присев, испытующе посмотрела на нас, переводя взгляд с одного пегаса на другого.