Всё будет хорошо - Юлий Буркин

Может, крыша съехала?

А потом до меня донесся голос. Он звучал вовсе не в ушах, а… Я и сам не мог сообразить, откуда он доносился. Будто голос жил внутри меня, как мое собственное порождение. То ли языка моего, то ли все той же фантазии.

— Ты наказан, — сказал голос равнодушно. — И сам знаешь — за что. Быть тебе уродом! Без правого глаза и правой руки. С заячьей губой и синдромом Дауна. Стоит ли таким жить вообще?

Конечно, таким жить не стоит! В Древней Спарте с подобными поступали решительно — в пропасть, и вся недолга! А в наше время таких надо изымать из материнского лона… Вот только знать бы заранее, кого носит будущая мама!..

А потом я узнал голос. Он был мой.

Да, фантазия, судя по всему, пошла вразнос. Ее требовалось немедленно остановить. Хотя бы с помощью старой доброй человеческой логики…

— За что же я наказан? — спросил я. — Разве я совершил преступление? Тогда судите меня. Прокурор, адвокат, свидетели… Десять лет в лагере особого режима.

Голос должен был отозваться на мою тираду смешком. Во всяком случае, я бы усмехнулся, произнося следующие слова…

А слова были такие:

— Наказания без преступления не бывает. Разве ты не знаешь эту истину?

Эту истину я знал. Ее время от времени выдавал телезрителям Глеб Жеглов из фильма…

А вот название фильма я тоже не помнил…

— Вряд ли тебя стоит тянуть дальше. Смерть станет твоим спасением от мучений, которые ты причинишь не только себе.

Я хотел спросить: «А кому еще?», но слов не нашлось…

Если подходить логически, голос был прав: без правого глаза и правой руки, с заячьей губой и синдромом Дауна не стоит жить.

И я спрятался в теплой и доброй темноте.

Потому что мне стало страшно. Конкретно и однозначно.

* * *

— Игорь бы понял…

Этого не надо было говорить — что угодно, только не упоминать имени второго мужа. Олег, точно врезался в стену на бегу, тяжело дыша и не в силах вымолвить ни слова.

Да, говорить этого не стоило.

О том, что беременна, Ася узнала три месяца назад. А вскоре выяснилось: у «плода» синдром Дауна, плохо развита правая верхняя конечность — в общем, с абортом посоветовали не тянуть, но…

Сначала она заболела, и пришлось пересдавать устаревшие анализы, потом куда-то подевался паспорт. Нашелся через неделю в ящике вместе с другими документами, где смотрели уже, наверно, раз пятьдесят. По дороге они с Олегом попали в аварию, а когда, наконец, добрались до консультации, Ася вдруг поняла, что аборт делать нельзя.

— Сомневаюсь я насчет Игоря, — наконец, через силу выговорил Олег и вдруг сорвался: — И вообще бред! Полный бред! «Препятствия», «под защитой судьбы»! Ты сама-то хоть соображаешь, что говоришь? Или у тебя с этим ребенком окончательно съехала крыша?! Можешь не воображать, твой драгоценный Игорь…

— Никакой он не мой, и не…

— …сказал бы то же самое! При всей своей малахольности! — все-таки перекричал Олег и кричал еще долго, припоминая Асе все ее грехи за шесть лет их совместной жизни, самым тяжким из которых, естественно, был ее уход к Игорю.

Ася не перебивала. Обидно. Очень обидно и очень больно. Одиннадцать лет ждала она ребенка, честно говоря, уже и перестала ждать — и вот на тебе!

Рожать нельзя! Собралась делать аборт, но и здесь все пошло наперекосяк — странно все как-то пошло. Заморочки, недоразумения, необъяснимые, нелогичные. Каждая справка доставалась чуть ли не с боем!

Сначала Ася злилась, потом заметила определенную закономерность: точно кто-то мешал, оттягивал. Конечно, не сразу, не вдруг — все сложилось в тот момент, когда они угодили в аварию.

А Олег продолжал бушевать.

Ну как ему объяснить? Как? Игорь бы понял: он всегда обращал внимание на подобные, как он говорил, знаки. А Олег… он ни во что такое не верил и не понимал.

— Ну, малышка, ну, солнышко, — принялся вдруг уговаривать Олег, поняв, что криком ничего не добьется. — Думаешь, мне не жалко? Думаешь, я бесчувственный? ОН ведь будет мучиться! Ладно мы — ЕМУ будет плохо!

А если врачи ошиблись?

Мысль появилась совершенно внезапно — и будто подтверждая, ее в первый раз толкнулся ребенок.

* * *

Я знал, что кем-то наказан. Но кем и за что — не имел ни малейшего понятия.

В детстве, бывало, папа давал мне трепку за различные провинности. Он не был героем Афганистана. Но купил как-то на городской барахолке новенькую форму десантника. И когда я чудил, папа вытаскивал из брюк десантный ремень и смачно прикладывался им к моей заднице. Он бил не сильно, и я плакал не от боли, а от обиды.

Ну не понимал я, почему после школы нельзя поиграть с мальчишками во дворе в футбол, а непременно надо бежать домой, чтобы меня накормили.

Папа своего добился — я перестал играть в футбол. Только от гитары он меня отвадить не смог, хотя и считал, что на гитарах играют лоботрясы и хулиганы. Но тут ему даже десантный ремень не помог…

Впрочем, других ребят поколачивали еще и за двойки. Меня судьба спасала — я учился даже без троек. Наказывали же за то, что у меня шило в заднице. Так говорила бабушка.

Однако сейчас не было никакого шила в заднице. И наказывать меня получалось совершенно не за что.

Я лежал в теплой доброй темноте. Было хорошо, хоть и тесно. Теснота не мешала мне шевелить руками и ногами. Вернее ногами и рукой. Потому что она была одна: другой руки я у себя не находил. И потому старался не шевелить и той, что имелась. Почему и сам не знал — просто делалось страшно. Но когда я двигал ногами, они ударялись во что-то мягкое. И тут же мне становилось намного лучше. Как будто я такими движениями делал очень хорошее и правильное.

Это чувство приходило откуда-то снизу, из-под ног. Хотя иногда мне казалось, что под ногами вовсе не низ, а верх.

И можно было двигать ими, раз за разом. И хорошесть шла раз за разом, все сильнее, как будто лучше от моих движений становилось не только мне, но и еще кому-то.

И все-таки я знал, что наказан. Но знал и то, что смерть мне уже не грозит.

* * *

— То есть как ушел? — словно желая увидеть доказательства, Лерка растерянно оглядела кухню.

— Как-как? Собрал чемодан и…

— Из своей квартиры? — ужаснулась подруга, и, видимо, поняв свою оплошность, быстро добавила: — Он же тебя любит! И ты его!

Прежде Ася и не сомневалась, но вчера, когда Олег укладывал вещи, молча смотрела и думала, что вот, сколько раз уходила сама — теперь, наоборот, уходят от нее. И больше никаких эмоций.

— И ты так спокойно об этом говоришь! Подожди! — не собиралась сдаваться Лерка. — А что если он специально: ну, чтобы ты одумалась?

— Я не буду делать аборт! Понимаешь, не буду!

— Аська, но ведь он прав.

Вот и Лерка туда же. Ася не удивлялась: бывает, что ты в чем-то уверен — просто знаешь! — зато другим невозможно ни объяснить, ни доказать. Момент истины. Игорь бы понял…

Поразительно, но каждый раз, как она начинала думать о будущем ребенке, вспоминался Игорь.

«Человек, Аська, может все! Если решил твердо — получится стопудово! Я тоже сначала не верил. А потом как-то раз сказал себе: она будет со мной — и больше не сомневался…»

«Он совершенно здоров! Он совершенно здоров…» — твердила про себя Ася, и каждая раз в ответ приходило ни с чем несравнимое ощущение восторга.

* * *

Мне было очень тесно. И чтобы избавиться от этой тесноты, я дергал ногами и руками. И всякий раз мне становилось очень хорошо. Но мне уже совсем не хотелось жить тут. Не должен я был тут жить, меня ждали в другом месте. И я знал это, и мне опять было хорошо.

А потом вокруг началось шевеление.

Это было хорошее шевеление — меня давило и дергало, и пихало куда-то, вперёд головой, и я знал, что так и должно быть. А еще я знал, что потом мне надо будет громко-громко закричать. Но именно потом — сейчас было нельзя. Сейчас я еще не мог дышать. Но когда я выйду из этой тесноты, я непременно закричу! И буду совершенно здоров!.. Я буду совелсенно здолов… Я буду совелсенно… Я буду… Я… Я-а-а-а-а!..