Четыре вечера с Владимиром Высоцким - Эльдар Рязанов

Влади. Он все хотел делать. Он хотел ставить спектакли в театре, писал сценарии очень интересные. Писал прозу. Рассказы, маленькие новеллы.

Рязанов. Законченные? Они существуют?

Влади. Есть две-три, они законченные. Сценарии есть.

Рязанов. Так что если бы он еще пожил…

Влади. Я думаю, что он, вероятно, перешел бы на прозу. Я как-то чувствовала, что он хочет более глубоко идти. Вероятно, в прозу…

Рождественский. Мне дорог Высоцкий тем, что он пел время. Оно было всяким: тяжелым, трагическим, добрым, неожиданным, — но оно было его временем.

И он это время пел.

Каждая его песня, начиная от самых крупных, самых серьезных до самых шутливых, — это песня времени именно того, в котором он жил. У него практически нет ни одной вневременной песни, абстрактной. Даже тогда, когда он писал песни для исторических, сказочных фильмов, все равно там чувствуется наше время.

Он был удивительно своим певцом для многих, свойским певцом. Он был близок многим и по манере исполнения, по голосу — хрипловатому, простуженному.

Ощущение такой свойскости возникало потому, что Высоцкий никогда не пел свои песни свысока, никогда не стоял над людьми. И даже если он был, скажем, на эстраде, на сцене и пел оттуда, то все равно это был не способ возвышения над зрителями, над слушателями, это было просто место, откуда его лучше слышно и видно.

Люди понимали и платили ему любовью, огромным уважением, искренним. Не надо говорить, что его любили все. Но он из тех личностей, которых можно любить или не любить, о них можно спорить, можно принимать или не принимать. Единственное, чего нельзя, — его нельзя не замечать, нельзя сделать вид, что он не существует.

ЕВТУШЕНКО. Если говорить о Высоцком в целом, то я, может быть, несколько огорчу его таких слепых, фанатических поклонников. Но скажу правду, то, что я действительно думаю о нем.

Мне кажется, что Высоцкий не был ни великим актером, ни великим поэтом, ни великим музыкантом, автором музыки к своим стихам. Я считаю, что Окуджава, например, гораздо сильнее по мелодиям. А у Высоцкого отсутствие четкой мелодии искупается нервной, иногда судорожной концентрированностью, эмоциональностью.

Высоцкий был человеком великого русского характера. В нем было что-то стенькоразинское, что-то пугачевское, то, что можно назвать жаждой свободы, неудержимой жаждой свободы, как бы тебе ни скручивали руки, как бы тебе ни затыкали глотку.

Вознесенский. На глазах он вырос в крупного поэта, в могучую личность. Вся Россия говорила его словами, с его помощью.

И вот сейчас пришло время, и мы видим, что именно Высоцкий был прав. Он пел то, о чем сейчас пишут в газетах. Именно его голосом площадь говорила правду.

Он пел то, что думал народ, а не мог этого напечатать в газетах.

Он выступал и против коррупции. Это был голос народа, но кто-то его запрещал, кто-то его прижимал.

Но он был голосом народа. И те же самые люди, которые не позволяли ему петь песни по радио, в концертах, те же самые люди дома под магнитофон, оставаясь наедине со своей совестью, слушали этот хрипловатый голос Высоцкого.

Работа у него адская была. Меня поражало, например, что он мог писать стихи ночью, вечером, приходя со спектакля. Зайдешь к нему как-нибудь, всегда перед ним лежит тетрадка. Он пишет очередную песню. И включен телевизор. Я говорю: «Как ты, Володя, можешь писать, когда там орет кто-то, новости тебе рассказывают?»

А он говорит, что всегда работает при включенном телевизоре. То есть он улавливал ритм нашего времени в целом.

С его и вульгарностью, и стандартом. Для него это как бы натурщица для художника — он поглядывал в телевизор и писал. От этого у него был ритм улицы и в то же время телевизионных каких-то программ.

«ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ — НЕВЕРОЯТНОЕ» ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА — С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИ»

Дорогая передача!Во субботу, чуть не плача,Вся Канатчикова дачаК телевизору рвалась, —Вместо, чтоб поесть, помыться,Уколоться и забыться,Вся безумная больницаУ экрана собралась.Говорил, ломая руки,Краснобай и баламутПро бессилие наукиПеред тайною Бермуд, —Все мозги разбил на части,Все извилины заплел —И канатчиковы властиКолют нам второй укол.Уважаемый редактор!Может, лучше — про реактор?Про любимый лунный трактор?..Ведь нельзя же! Год подрядТо тарелками пугают:Дескать, подлые, летают;То у вас собаки лают,То руины — говорят.Мы кой в чем поднаторели —Мы тарелки бьем весь год.Мы на них собаку съели,Если повар нам не врет.А медикаментов груды —В унитаз, кто не дурак.Это жизнь! И вдруг — Бермуды!Вот те раз! Нельзя же так!Мы не сделали скандала —Нам вождя недоставало:Настоящих буйных мало —Вот и нету вожаков.Но на происки и бредниСети есть у нас и бредни, —Не испортят нам обедниЗлые происки врагов!Это их худые чертиМутят воду во пруду.Это все придумал ЧерчилльВ восемнадцатом году!Мы про взрывы, про пожарыСочиняли ноту ТАСС,Но примчались санитары —Зафиксировали нас:Тех, кто был особо боек,Прикрутили к спинкам коек, —Бился в пене параноик,Как ведьмак на шабаше:«Развяжите полотенцы,Иноверы, изуверцы!Нам бермуторно на сердцеИ бермутно на душе!»Сорок душ посменно воют,Раскалились добела, —Во как сильно беспокоютТреугольные дела!Все почти с ума свихнулись —Даже кто безумен был, —И тогда главврач МаргулисТелевизор запретил.Вон он, змей, в окне маячит,За спиною штепсель прячет,Подал знак кому-то — значит,Фельдшер вырвет провода.Нам осталось уколоться —И упасть на дно колодца,И пропасть на дне колодца,Как в Бермудах, навсегда.Ну а завтра спросят дети,Навещая нас с утра:«Папы, что сказали этиКандидаты в доктора?»Мы откроем нашим чадамПравду — им не все равно:«Удивительное — рядом,Но оно запрещено».Вон дантист-надомник Рудик,У него приемник «грюндиг»,Он его ночами крутит—Ловит, контра, ФРГ.Он там был купцом по шмуткамИ подвинулся рассудком, —К нам попал в волненье жутком,С номерочком на ноге.Прибежал, взволнован крайне, —Сообщеньем нас потряс,Будто наш научный лайнерВ треугольнике погряз:Сгинул, топливо истратив,Весь распался на куски.Двух безумных наших братьевПодобрали рыбаки.Те, кто выжил в катаклизме,Пребывают в пессимизме, —Их вчера в стеклянной призмеК нам в больницу привезли.И один из них, механик,Рассказал, сбежав от нянек,Что Бермудский многогранник —Незакрытый пуп Земли.«Что там было? Как ты спасся?» —Каждый лез и приставал,Но механик только тряссяИ чинарики стрелял.Он то плакал, то смеялся,То щетинился, как еж, —Он над нами издевался:Сумасшедший — что возьмешь!Взвился бывший алкоголик,Матерщинник и крамольник:«Надо выпить треугольник!На троих его — даешь!»Разошелся — так и сыпет:«Треугольник будет выпит! —Будь он параллелепипед,Будь он круг, едрена вошь!Больно бьют по нашим душам«Голоса» за тыщи миль,Зря «Америку» не глушим,Зря не давим Израиль!Всей своей враждебной сутьюПодрывают и вредят —Кормят-поят нас бермутьюПро таинственный квадрат».Лектора из передачи, —Те, кто так или иначеГоворят про неудачиИ нервируют народ, —Нас берите, обреченных!Треугольник вас, ученых,Превратит в умалишенных,Ну а нас — наоборот.Пусть безумная идея —Не решайте сгоряча,Отвечайте нам скорееЧерез доку-главврача.С уваженьем… Дата. Подпись.Отвечайте нам! А то,Если вы не отзоветесь,Мы напишем… в «Спортлото».

Володарский. Помню, один раз он приехал такой печальный… Я говорю: «Ты что такой смурной-то? Где ты был?» Он говорит: «Да я был у Беллы Ахмадулиной».