Последнее пророчество Эллады (СИ) - Мария Самтенко

Неистовый Арес, с мрачным видом перетаскивающий здоровенные булыжники на месте бывшего дворца.

— Ты что, припахал его к стройке?! — не выдержала Персефона.

— Таково его наказание, — чуть усмехнулся Владыка. — Он должен в одиночку восстановить разрушенный дворец. Полгода уже восстанавливает.

Персефона попыталась вспомнить, что тут было, когда они с матерью покидали Подземный мир, и поняла, что прогресс налицо.

Обломки дворца были сложены ровными рядами.

— Учитывая, что он полный ноль в строительстве, возиться ему ещё доо-о-олго придётся. И да, на период строительства я дал ему в жены Ехидну. Правда, на мой взгляд, она как-то плохо его вдохновляет.

В подтверждение его слов Арес споткнулся, уронил булыжник и громко выругался.

— Хочешь спуститься и поздороваться? — усмехнулся Владыка.

Персефона отрицательно покачала головой, стараясь не думать об их семейной жизни. Вот прям вообще не думать. Даже о том, что в период царствования Неистового Ехидна всегда шипела о нём с подозрительным почтением в голосе, и о том, что всё же, наверно, стоит поздравить новобрачных. По крайней мере, счастливую невесту — Арес хотя бы симпатичней, чем Тифон. Хотя как оно на взгляд Ехидны — ещё вопрос.

Спускаться в итоге они не стали. Перелетев через гору (которой в этом месте раньше точно не было), колесница опустилась на землю перед новым дворцом. Ну как, дворцом — это был некий походно-недостроенный вариант. Хотя планировка Персефоне понравилась — все эти колонны, портики из черного базальта — наверно, в достроенном виде это будет довольно мрачно и уютно.

Если Арес не закончит со своей стройкой быстрее.

— А зачем гора? — вопросила Персефона, впервые за полгода ступая на почву Подземного мира. Торжественность момента несколько смазалась досадным осознанием того, что она таки забыла сандалии.

Аид пожал плечами и светским тоном пояснил, что не собирается сутки напролёт любоваться на горе-строителя Ареса.

А к Персефоне уже бежала Геката; вокруг нарезал круги обутый в крылатые сандалии Гермес; в отдалении можно было заметить стремительно приближающегося белокрылого Гипноса, а сбоку уже маячила мрачная физиономия Таната.

***

— Много веков подряд, с самого сотворения мира, мужики притесняли женщин. Уран заставил Гею рожать. Крон глотал детей Реи, не спрашивая желания. Сыновья-Крониды разделили мир на три части и стали Владыками, а Гере, Деметре и Гестии не досталось ничего. Дальше — больше. Ты или рожаешь от каждого, кто тебя возжелал, или становишься девственной богиней. Третьего не дано. А у смертных и того хуже — даже есть девушка приняла обет целомудрия, мужчина может наплевать на этот обет и овладеть ею против желания. Девочкам не дают образования, их не учат писать и читать. Их выдают замуж не спрашивая согласия. Им не оставляют наследства. Они не могут стать воинами (амазонки не в счет), мудрецами, учеными или аэдами. Они не могут играть в театре. Они не могут… да ничего они не могут, только быть покорными и с любовью смотреть на мужчину, который, может, взял её без спросу, или без спросу привел в дом новую женщину. Так вот, Великая Концепция Афродиты заключается в том, чтобы исправить эту вопиющую несправедливость и сделать всех равными, — тут Персефона выдержала паузу, желая убедиться, что её слушают. — Сделать всех женщинами.

В недостроенном зале для пиршеств, где, собственно, собрались Аид, Персефона, Геката, Гермес, Танат и Гипнос, повисла тишина: присутствующие дружно впечатлялись эпичностью идеи.

Первой не выдержала Геката:

— А как они собираются это проделать? — поинтересовалась богиня колдовства из-под вуалей. Очевидно, техническая сторона волновала её больше этической.

— Вот это я ещё не выяснила, — с досадой сказала Персефона. — Всё, что я знаю, это как-то связано с Осью и Полотном судьбы. Афродита не любит об этом распространяться. И потом, они мне ещё не совсем доверяют. Особенно Афина.

— А почему, собственно, мы должны… — скептическим тоном начал Гермес, но Аид, до того пристально разглядывающий чашу со своим любимым кумысом, вскинул голову, и тот заткнулся на полуслове.

— Какая-то логика в этом есть, — негромко начал Владыка. — Я могу понять, почему эта идея так привлекает Артемиду, даже Афину, остальных их союзниц. У нас действительно много веков недооценивают женщин, — он перевёл взгляд на Гекату, и та выдала кровожадную ухмылку главной недооценённой женщины века. — А причем здесь Арес? Он что, так сильно влюблен в Афродиту, что согласен стать женщиной?

— Ареса использовали втёмную, — усмехнулась Персефона. — Планировалось, что он завоюет весь мир для себя, сделает Афродиту своей женой, а потом никто и оглянуться не успеет, как он окажется в Тартаре вместе с Зевсом, Посейдоном и прочими несогласными, а остальные станут женщинами.

— И тут мы подходим к главному. Зачем это Афродите? Её-то точно никто не притесняет.

— Вариант, что она просто борется за справедливость, я так понимаю, никто не рассматривает, — вставил Гипнос.

Нестройный хор голосов с недовольным соло Гермеса посоветовал ему поменьше дегустировать свой маковый настой.

— Афродита постоянно говорит о том, что думает только о счастье своих подруг. А также о справедливости и равенстве, — сумрачно сообщила Персефона. — О том, как прекрасен тот мир, в котором нет мужчин, войн, насилия, все живут любовью, песнями и искусством. И если сначала это звучит как бред, то потом, постепенно, ты начинаешь осознавать, что она в чем-то права. Может, и правда, без мужиков будет лучше?..

Персефона запнулась, поймав взгляд Аида — в его тёмных внимательных глазах читалась тревога.

— И, знаете, в какой-то момент я сама… начала увлекаться. Сделать из мужиков баб, несогласных — в Тартар, и все будет счастливы. Но кое-кто помог мне осознать, что она не права.

В этот момент ей очень хотелось сказать, что это — Аид, что ради его улыбки она готова смириться с наличием в этом мире мужчин, от которых до него она не видела практически никакой пользы, одни моральные убытки. Сказать, не обращая внимания на то, что в зале полно народу, сказать, чтобы посмотреть на его реакцию, чтобы убедиться, что по-прежнему интересует его не только в качестве союзника, потому, что его обращение — вежливое и корректное — во время «похищения», этот его спокойный голос, как будто ничего не случилось, как будто она не наговорила столько гадостей, может означать и то, что она больше совсем-совсем ему не нужна. Что он отпустил и забыл. О нём говорили, что он не умеет отпускать и прощать, но разве у него не было целой тысячи лет, чтобы научиться этому у смертных?