Блокада. Запах смерти - Алексей Сухаренко

Одевая утром Катю, она вдруг подумала: а ведь любовник может и не обрадоваться их неожиданному визиту, как один раз было. Девочка очень не хотела идти на морозную улицу, но мать шепнула ей на ушко: они пойдут в гости, где ее угостят конфетами. Мария приберегла карамельки, чтобы потихоньку скормить Кате, но теперь те семь конфеток взяла с собой.

Трамваи из-за снежных заносов, перебоев с электричеством и завалов не ходили. Ленинградцы, сосредоточенные на себе, с отстраненными лицами шествовали по улицам в разных направлениях, останавливаясь, как правило, около магазинов, чтобы узнать, что ожидает та или иная очередь, и оценить свои шансы. Крупа в последнее время бывала очень редко, а макароны темные, плохого качества. Вместо мяса удавалось иногда отовариться крупяными консервами с жиром.

На пути матери с дочкой показалась продуктовая палатка, к которой на их глазах стали подбегать люди, образовывая новую очередь. Женщина, захваченная общим чувством, подхватила дочь и поспешила занять место.

– Пиво по карточкам щас давать будут, – возбужденно сообщила девушка с лихорадочно блестящими глазами.

У Марии были с собой общие карточки, в том числе и на спиртное, и она в очередной раз порадовалась удачливому дню. Вскоре и правда на грузовике привезли несколько десятков ящиков, объявив, что после обеда привезут еще. Через полтора часа приподнятого настроения Мария получила на семейные карточки четыре бутылки пива – по числу взрослых членов семьи, включая умершую бабушку. Детям пиво было не положено. Строго для себя Мария решила, что угостит Бронислава лишь одной бутылкой пива, полученной по карточке умершей матери, а оставшиеся три отнесет домой.

Христофоров долго не откликался, и Мария уже решила уходить, но едва стала спускаться, как за спиной раздался щелчок внутренней задвижки, и дверь открылась.

– Это ты? – В проеме показалось опухшее до неузнавания лицо бывшего артиста. – Опять с дочерью пришла?

– Да, с Катей, – опешила женщина.

– А что у тебя в сумке? – поинтересовался бывший любовник.

– Пивом отоварилась, – поделилась радостью Мария.

– Заходи. – Дверь гостеприимно распахнулась.

– Мама, я не хочу, – закапризничала Катя, – пойдем домой, дядя плохой.

– Что ты, дурочка! – Женщина в беспокойстве оглянулась, но Бронислав уже ушел в комнату. – Ты разве забыла, что тут тебе карамельки дадут?

Девочка, вспомнив про конфеты, покорно пошла за матерью. Христофоров лежал на диване в гостиной, зарывшись под одеяло.

– Ты заболел, Броня? – встревожилась Мария.

– Нет, просто собрался умирать, – совсем без былого актерского пафоса ответил Христофоров, отчего женщине стало страшно.

– Что ты глупости городишь? – отругала его Мария. – Хоть бы Катю постеснялся.

– При чем здесь твоя дочь? – Христофоров выделил слово «твоя». – У меня два дня назад на рынке карточки украли.

Марию обдало жаром от такой ужасной новости. Карточки не подлежали восстановлению в случае утраты или кражи, что почти всегда означало смерть от голода.

– Когда ты последний раз ел? – вырвалось у нее. Она попросила дочь посидеть в другой комнате и открыла пиво. – На, попей.

– Мне бы хлеба кусок… – буркнул Христофоров, прикладываясь к пиву.

– Я же не знала, – тяжело вздохнула женщина, протягивая ему карамельки.

Бронислав Петрович стал разворачивать конфеты и отправлять их в рот, словно кусочки воблы, запивая пивом.

– Я дочери сказала, что ты ее конфетами угостишь, – прервала его пиршество Мария, видя, что осталась одна карамелька.

– Она ими еще не наелась? – с сильным раздражением огрызнулся Христофоров, но потом, словно опомнившись, отложил конфету. – Отдай ей.

– Ты сам ее угости, – попросила мать. – Это же твоя дочь.

Христофоров допил пиво и бросил косой взгляд на ее сумку.

– Ну как же ты теперь-то будешь? – переживала за его судьбу женщина.

– Помру я, Мария, – уже с налетом театральности произнес Христофоров.

– Чем же тебе помочь? – расстроилась она, понимая, что вообще-то помочь нечем.

– Еще месяц назад врач в госпитале сказал, что мне мясо нужно есть для поправки, а я так его и не ел. Теперь и вовсе не выжить.

– Да где же мясо достать? – сокрушенно закачала головой Мария. – Если бы я могла, я бы все для тебя сделала.

– Красиво заявлено, – ухмыльнулся Бронислав, – а на деле пустые слова.

– Вовсе нет! – обиделась женщина. – Просто я сейчас ничего не могу для тебя сделать.

– Можешь, – возразил Христофоров.

– Что? – не поняла Мария.

– Принеси мне вашу кошку, – ошарашил ее Христофоров.

– Барматуху? Зачем?

– Это единственное, что спасет от смерти меня, – умоляюще посмотрел на нее Христофоров.

Мария поняла, ужаснулась и замолчала, не зная, что ответить отцу своей дочери. Отношение Петраковых к Барматухе уже давно было как к члену семьи. Кошка последний месяц не реже двух раз в неделю приносила в комнату худющих крыс, которые неведомо как еще оставались в блокадном городе. Это позволяло их семье поддерживать жизненные силы. С другой стороны, кошка оставалась всего лишь животным…

– Вот-вот, а ты говоришь, что все для меня сделаешь, – съязвил Христофоров.

– Ну… – все никак не могла определиться женщина. – Она же кошка, сегодня пришла, а завтра может и не прийти…

– Завтра ее другие поймают и съедят, – жестко произнес Бронислав.

– Да как я ее поймаю? – зацепилась за последнюю отговорку Мария. – По всему городу искать?

– А не надо искать, она в подвале продуктового магазина живет, оттуда и крыс вам таскает, – удивил Христофоров осведомленностью. И признался: – Я вчера ее выследил. Но ваша кошка ко мне не подходит, сколько я ее ни подманивал. А к тебе мигом прибежит.

– Жалко ее, Броня, – вздохнула женщина.

– Конечно, пусть по подвалам рыскает, может, до победы доживет, – чеканя каждое слово, произнес Христофоров. – А когда наша дочь вырастет, ты не забудь ей рассказать, на что ты променяла жизнь ее отца.

Бронислав Петрович впервые произнес «наша дочь», и Мария согласилась. Они договорились вечером встретиться у магазина.

Всю дорогу обратно мать с дочерью ехали молча. Только у самого дома Катя вдруг прижалась к Марии и прошептала очень тихо, словно извиняясь за детскую шалость:

– Не отдавай нашу Барматусю дядьке. Он плохой, хочет ее съесть.

– С чего ты взяла?

– Я слышала нечаянно.

– Тебе показалась, не говори ерунды, дядя пошутил.

Все оставшееся до вечера время Мария беспокоилась, что дочь станет рассказывать об их визите к Христофорову и о подслушанном разговоре, поэтому она ни на секунду не оставляла ее наедине с другими членами семьи. Но опасения не оправдались – Катя принялась играть с Андрейкой в госпиталь, обматывая ему голову кухонными тряпками, словно тяжелораненому бойцу, и полностью забыла о произошедшем.

В субботу утром решено было поехать на рынок, чтобы обменять муку на свечи и лампадное масло. Баба Фрося отвесила на безмене два килограмма драгоценного продукта, передала Зарецкому, и они с Николкой тронулись в путь. Из-за того что трамваи не ходили, прохожих на улицах было чуть больше, чем обычно. Последние две недели прекратились воздушные налеты, и люди как-то успокоились. Правда, обстрел из дальнобойных орудий продолжался, но они не шли ни в какое сравнение с теми разрушениями, которые несла вражеская авиация.

В кармане Ванькиного тулупа лежал двухсотпятидесятиграммовый кусок хлеба, аккуратно завернутый в чистую тряпицу. Хлеб испекла Ефросинья, и Цыган сэкономил его для Насти. Выпекаемый бабой Фросей хлеб не шел ни в какое сравнение с тем мокрым и безвкусным, которым отоваривали карточки, и молодой человек знал, как обрадуется изголодавшаяся девушка гостинцу. Спутники не разговаривали, чтобы экономить силы, но на подходе к Кузнечному рынку оба чувствовали себя уставшими.

Народу на рынке было много, не менее двух тысяч человек, а товару – на несколько десятков дореволюционных золотых рублей. Процветала меновая торговля. Предметы первой необходимости – керосин, дрова, табак, спички, одежда, обувь и разные хозяйственные вещи – предлагались в обмен на сельскохозяйственные продукты. Самый большой спрос был на жмыхи, самовары и печки-буржуйки. За деньги можно было купить только из-под полы, то есть тайком. Деньги потеряли свое свойство универсального товара вследствие боязни торгующих быть обвиненными в спекуляции и подвергнуться аресту. Меновая же торговля не преследовалась милицией, а продажа по спекулятивным ценам всегда означала одно и то же.

Зарецкий понимал, что на рынке орудуют легавые, поэтому не спешил подойти к торговцу, предлагающему к обмену пачку тонких церковных свечей. Словно в подтверждение его мыслей, двое переодетых в штатское милиционеров подошли к человеку с буханкой хлеба весом в полтора килограмма.

– Я не продаю, я меняю! – попытался возмутиться тот, но его не стали слушать и увели.