Блокада. Запах смерти - Алексей Сухаренко

– Я не продаю, я меняю! – попытался возмутиться тот, но его не стали слушать и увели.

– Он же ни в чем не виноват, – подал голос Николка.

– Надо было распилить буханку на куски, как делают все, а он целиком припер, вот и вызвал подозрение в хищении, – попытался пояснить Зарецкий, но Николка все равно не понял.

Иван попытался выяснить цены рынка на продовольствие, однако не смог, так как они были неопределенными. Цыган прошелся еще немного, выясняя стоимость одежды и других вещей. Тут разброс был еще больше. Приличный костюм шел за три-четыре килограмма продовольствия, а новые ботинки на резиновой подошве всего за триста граммов хлеба. Патефон с пластинкой Утесова продавался пожилой женщиной за килограмм хлеба или полкило сахара. А велосипед, видимо, из-за не сезона или огромной нужды хозяина, всего за два килограмма хлеба. Прочувствовав окончательно всю атмосферу рынка и оглядевшись по сторонам в поисках переодетых легавых, Иван наконец подошел к седовласому бородатому мужчине в обычной одежде, но своим видом напоминающему церковного служащего. Он держал в руках пачку тонких свечек.

– Продаешь, папаша? – поинтересовался Зарецкий.

– Да, сын мой, – ответил мужчина, подтверждая догадку Цыгана. – Вот только люди не хотят свечей, которые быстро прогорают, желают с руку толщиной.

– И че просишь за пачку?

– За полбуханки отдал бы, – неуверенно произнес священник.

– А масла лампадного у тебя случайно нет?

– Мил человек, его во всем городе нет, вместо него православные общины другие средства пользуют, – осведомленно пояснил мужчина.

– Просвети, – попросил Зарецкий.

– Можно веретенное масло смешать на треть с керосином, правда, коптить будет, – стал перечислять мужчина. – В аптеках бывает репейное масло, камфорный спирт. Так же неплохо горят скипидар, олифа, машинное масло…

– Слушай, отец, – прервал его Зарецкий, – ты просто скажи, у тебя нет пары литров какого-нибудь масла для лампад?

– Есть два с половиной литра, – кивнул мужчина. – А что взамен дашь?

– Мучицы собственного помола, без примесей.

– Ржаной? – заинтересовался собеседник.

– Пшеничной, – с чувством превосходства сообщил Иван.

– И сколько насыплешь за свечи и масло?

– Может, полтора кило, – начал осторожно торговаться Зарецкий.

– Маловато, – произнес мужчина после некоторых подсчетов.

– Ну, как знаешь, – повернулся к нему спиной Зарецкий, показывая, что уходит.

– Подожди, мил человек! Добавь до двух килограммов? – заволновался бородач.

– По рукам, – согласился Цыган, не желая слишком долго толкаться на рынке.

После обмена Зарецкий отправил Николку домой, а сам пошел к университету.

– А я ждала тебя, – были первые слова девушки, когда она увидела его у входа, – была уверена, что ты именно сегодня придешь.

– Да я бы и не уходил, если б можно было, – приобнял девушку Зарецкий, вглядываясь в ее глаза, словно ища одобрения.

– Ну целуй, что же ты… – кокетливо улыбнулась Настя, подставляя щеку.

Морозец уменьшился, и молодые люди решили пойти прогуляться по Летнему саду. Всю дорогу беседовали на отвлеченные темы, хотя Цыгана подмывало продолжить начатый им разговор о женитьбе. Настя вспоминала свои занятия в конно-спортивной секции и вообще о довоенной жизни, а Ванька внимательно слушал, понимая, что эти воспоминания хоть ненадолго помогают ей вырваться из суровой действительности. Несмотря на конец декабря, Летний сад был по-своему красив. Они присели на скамейку, и Зарецкий достал кусок припасенного для девушки хлеба.

– Попробуй, Николкина бабушка сама испекла.

– Ой, он теплый, – удивилась девушка, благодарно беря хлеб в руки, – наверное, от твоей груди нагрелся.

– От сердца, – улыбнулся Зарецкий, довольный тем, что получил возможность вернуться к интересующей его теме. – Ты же знаешь, как оно пылает.

Получилось немного пафосно, но Анастасию это ничуть не покоробило. Но она смутилась, понимая, что Иван опять станет просить ее выйти за него замуж.

– Только ты тоже съешь кусочек, – предупредила любимого девушка, – иначе я есть не буду.

Когда с хлебом было покончено, Настя спросила:

– Вань, а ты на самом деле меня любишь?

Цыган удивленно посмотрел на нее, пытаясь сообразить, шутит она или нет.

– Ты не обижайся, просто сейчас у людей сил нет, даже на то, чтобы работать… – пояснила Анастасия.

– Ты мне сил только прибавляешь, – ласково перебил ее Зарецкий.

– И как же нам быть? – озабоченно нахмурилась девушка. – Ведь мой отец будет против нашей свадьбы. Да и мать тоже.

– А помнишь, в царские времена невесту тайком увозили, и влюбленные венчались в первой попавшейся церкви, – то ли шутя, то ли серьезно произнес Зарецкий.

– Мы же в блокаде, – грустно вздохнула Настя, – куда ты меня увезешь?

– Ну, до церкви в Волковой деревне я смогу тебя довезти.

– Ты на самом деле так сильно этого хочешь? – спросила Настя.

– Да! – чуть не крикнул Иван.

– Тогда… Если только скрытно, чтобы никто не знал… – с трудом выдавила из себя девушка, опустив в смятении глаза. – Но только я буду жить со своей семьей.

Последнее ее предупреждение для Зарецкого уже не играло никакой роли, поскольку его окатило волной дурманящего счастья от ее согласия настолько сильно, что он, замычав от удовольствия, сполз со скамейки к ее ногам прямо на снег. Анастасия, увидев его мальчишескую реакцию, словно заразившись от него настроением, плюхнулась рядом и по-хулигански стала забрасывать снегом. Ванька ответил тем же, и через несколько минут они, облепленные снегом, уже не замечали ничего вокруг, забыв про блокаду, про голод и смерть. Их широко раздувающиеся ноздри ловили совсем другой запах – запах любви, исходящий друг от друга.

Иван проводил свою невесту до двери квартиры и все никак не мог с ней расстаться, не выпуская ее руки из своих ладоней.

– Когда? – требовал он ответа о дне венчания.

– Давай месяца через два, – стоя у порога своего дома, чего-то испугалась и попросила отсрочки Анастасия.

– А пораньше? – обиженно заканючил Ванька, состроив такую жалостливую физиономию, что Насте стало одновременно его жалко и смешно.

– Хорошо, через месяц после того, как будут готовы колечки, – сдалась Анастасия.

– Здорово! – довольно заулыбался Зарецкий. – Завтра же займусь кольцами.

Он внимательно посмотрел на тонкие девичьи пальчики, словно снимал размер ее безымянного пальца.

– Только не надо дорогих, – заволновалась Настя. – Пусть будут серебряные, а то и вовсе мельхиоровые. Главное, чтобы гладенькие.

Цыган уклонился от обсуждения этого вопроса, зная заранее, что никаких других, кроме золотых, он доставать не будет.

Радостная Анастасия ввалилась в квартиру, но, увидев свое сияющее лицо в зеркале коридора, заставила себя успокоиться.

В комнате она застала плачущих детей, свою мать и Марию. Не было только Славки, который еще не вернулся со смены.

– Ну вот, еще одна сейчас меня пилить будет за то, что я человеку жизнь спасла, – недружелюбно отреагировала тетка на приход племянницы.

– А что произошло? – недоуменно оглядела девушка всех по очереди, остановив взгляд на матери.

– Барматуху, нашу кормилицу, Мария отдала Христофорову, – гладя ревевших Андрея и Катю, грустно произнесла Лариса.

– Как отдала? – не поняла Настя.

– Вместо еды, – подала голос Катя и зарыдала с новой силой.

– Ребята со двора сегодня рассказали Андрюшке о том, что вчера поздно вечером твоя тетя и какой-то мужчина выманили из подвала магазина нашу кошку, и… – Лариса не стала передавать подробности, чтобы не травмировать еще больше детскую психику.

– Он ее головой об стенку ударил! – захлебываясь в плаче, сам выдал подробности Андрей.

Анастасия вопросительно посмотрела на Марию и, поняв по выражению ее лица, что это чистая правда, заплакала, не сдержав жалости к всеобщей любимице.

– Что вы на меня так смотрите? – взорвалась Мария. – Бронислав, между прочим, отец моей дочери!

– Неправда, мой папа на фронте, а он живодер, – моментально отреагировала Катя.

Лариса молча переглянулась с дочерью, которая, услышав такое, даже перестала плакать, но ничего не стали переспрашивать у сестры их мужа, словно этих слов и не произносилось. Понимая, что она сорвалась, Мария, еще больше злясь на всех и на себя в том числе из-за того, что ее тайна открылась, быстро оделась и вышла на улицу, сказав, что пойдет отоваривать продуктовые карточки.

– Вот те на… – только и сказала мать Анастасии, с жалостью гладя по головке Катю, показывая дочери, чтобы та не обсуждала эту тему при детях.

После истории с кошкой, не выдерживая продолжающегося осуждения близких, а самое главное, отчуждения собственной дочери, Мария все чаще после работы стала ходить к Христофорову, оставляя Катю на Ларису. Бронислав Петрович, употребив несчастное животное в пищу, и вправду немного отошел, стал бодрее и более оптимистичен. Зная, что Мария работает в банях, он как-то предложил ей заняться воровством мыла и других банных принадлежностей, которые сам продавал бы на рынке, а вырученное делил с ней пополам. Женщина была не против, но для того, чтобы хищения проходили гладко, ей нужно было найти общий язык с завхозом бань – Тамарой Сергеевной Кроль. Эта сорокалетняя женщина имела хорошие связи в комендатуре города и в милиции и наравне с директором распоряжалась единственным в банях отдельным банным блоком. В данную парилку, не сообщающуюся с общим залом, захаживали ответственные работники НКВД, комендатуры и горисполкома, поэтому мыло, выдаваемое на банный комплекс, легко списывалось без страха быть пойманными за руку отчасти из-за расчета на помощь влиятельных клиентов. В отличие от посетителей общей бани, данные мужчины выглядели словно только что приехали с курорта после длительного отдыха. Во время их визитов завхоз обслуживала клиентов самолично, принося им в раздевалку банные принадлежности, а также самовар. Мария как-то заметила, что Тамара часто подолгу задерживалась внутри банного блока, а когда выходила, то была почему-то мокрая и нетрезвая.

В силу своих обязанностей Мария должна была получать на общее отделение львиную долю мыла, которое имело огромный спрос на рынке, но Кроль выдавала мизерное количество, из которого что-либо украсть попросту было невозможно. Однажды в свое дежурство Мария наконец решилась поговорить с завхозом и попросить увеличения нормы выдачи мыла. Когда в бане прекратилась подача воды, а в последнее время такое случалось все чаще, Мария постучалась в дверь складского помещения, являвшегося по совместительству кабинетом завхоза. Помимо стеллажей с материальными ценностями здесь стояли стол, кушетка и многое другое, что позволяло Тамаре Сергеевне чувствовать себя на работе более чем комфортно. Увидев сотрудницу, она, против обыкновения, не стала разговаривать в дверях, а пригласила войти.